Наша фантастика № 2, 2001

— Что будем делать дальше? — спросил я у Моралеса.

— Ничего. Ходите, смотрите, передавайте видеоданные. Проверьте безопасность по периметру. И безопасность двигательной установки. Да, еще найдите доступ в рубку. Ничего не трогайте. Я спускаю исследовательскую группу, как только ты доложишь о полной безопасности объекта. Жду.

Легко сказать… Мне, наверное, еще долго будет сниться, как я, в ореоле мертвенно-бледного света прожектора, бьющего из-за спины, пробираюсь по темным норам корабельных проходов, заглядываю в пещеры забитых предметами подсобок, склепы кают… Даже учитывая специфику моей профессии, я никогда не видел столько трупов одновременно.

Сзади в шеренге кто-то зашептал:

— Я не могу. Я правда не могу. Вы слышите меня? Я не хочу здесь оставаться. Мы уходим все дальше, а это не кончается. Вы слышите? Мы никогда не вернемся!

Только истерик мне здесь не хватало. Истерик вооруженных людей, идущих за моей спиной.

— Вывести его назад, — скомандовал я. — Еще одна такая выходка, и мы все пойдем по отдельности. Но прежде вы сдадите оружие, чтобы не перестрелять друг дружку ненароком.

Наконец мы нашли машинное отделение. Некоторые системы еще работали, но двигательная установка, представлявшая для нас наибольшую опасность, была заглушена. Датчики гермокостюма показывали нормальный радиационный фон. Я доложил о готовности принять ученых, а сам направился вдоль по работающим линиям. Они вели куда-то на противоположную сторону корабля, где мы еще не были. Здесь трупов стало так много, что иногда приходилось разгребать их завалы, чтобы пробраться дальше. Они легко разламывались на куски.

Мне сообщили, что ученые прибыли и мне следует вернуться, чтобы встретить их. Но мне вдруг стало совсем не до них. Я понял, что схожу с ума. Из глубин этого чудовищного корабля мертвецов до меня явственно донесся звонкий смех.

Толстая переборка из прозрачного материала отгораживала от нас освещенный отсек, посреди которого сидел голый человек и смеялся. Я подошел к переборке вплотную и визуально изучил помещение. Там стояли машины неизвестного мне предназначения с массивными узлами, несколько причудливо изогнутых кресел и широкий стол, на котором было смонтировано еще несколько устройств. На стенах висели закрытые полки. Похоже, здесь была какая-то лаборатория. Человек перестал смеяться, встал и подошел ко мне, оперевшись тонкими руками о разделявшую нас переборку. Я отступил назад и немного приподнял свой карабин на случай, если он знает способ открыть переборку, чтобы броситься на нас.

Однако бросаться на нас он не собирался, даже если бы и мог открыть переборку. Он просто стоял и глядел на нас долгим, тяжелым взглядом. Взглядом, в котором не было ничего человеческого, но и ничего звериного тоже. Я подумал, что вот так же на меня будет смотреть Бог на Страшном Суде.

Это продолжалось, наверное, минуту или две, на протяжении которых человек из мертвого корабля даже ни разу не моргнул. Я обернулся и обвел взглядом своих ребят:

— Ну, что уставились? Вскрывайте отсек. Этот живой — только вот не пойму почему — экспонат мы и потащим на корабль в подарок капитану Моралесу. Если хоть один волосок упадет с его головы в процессе захвата и транспортировки, виновный будет отдан под трибунал. Ломать ему ребра я тоже запрещаю. Выполняйте.

— На корабле случилась эпидемия, — сказал один из наших так долго прятавшихся в начале похода ученых. — Вероятно, вы можете себе представить, что означает появление смертоносного вируса в герметичном объеме космического корабля, не оборудованного современными системами молекулярной очистки.

Я мог это себе представить. Я это видел. Это выглядело как горы человеческих трупов. Именно так.

— Капитан корабля совершил посадку идеально, и бортовые системы, включая компьютеры, ничуть не пострадали, — продолжал ученый. — Впрочем, я допускаю, что корабль сел под управлением компьютера, в то время как капитан и пилоты были уже мертвы. Как бы то ни было, у нас имеется очень много увлекательнейшего материала для изучения. Так много, что проанализировать его полностью будет возможно лишь по возвращении в порт приписки.

Наши ученые были умными людьми и заранее ограждали себя от излишней работы…

— Сейчас же мы займемся наиболее удивительным из того, что нам удалось извлечь с этого корабля, — единственным уцелевшим членом экипажа.

— У меня есть вопрос, — сказал Моралес. — Этот человек может представлять опасность для нас?

— Абсолютно исключено! — заверил его человек в халате. — С микробиологической точки зрения мы проверили его сразу же, еще на планете. Он настолько чист, что у него будут серьезные проблемы с иммунитетом, когда он окажется в условиях планетарной атмосферы. Если же вы опасаетесь злого умысла с его стороны, то, думается мне, он под надежной охраной ваших солдат.

Ученый кивнул в мою сторону. Я воспользовался уделенным вниманием и чуть приподнял ладонь с подлокотника:

— Вопрос! Насколько он разумен? Когда моя группа захватывала его, он вел себя очень странно. Он лишился рассудка там, на корабле?

— Многие из нас лишились бы рассудка, будучи запертыми в крохотной каютке, в окружении сотен мертвецов, — улыбнулся мне ученый. — Но с ним все в порядке. Мы бегло проверили его рефлексы и можем с уверенностью сказать, что он абсолютно нормален. Как может быть нормален человек, ни разу не видевший ни одного другого живого человека за всю свою жизнь. Дело в том, что он появился на свет в единственном аппарате искусственного созревания на корабле, уже после того, как экипаж полностью погиб. Если верить регистрационным записям в бортовых компьютерах, это произошло более двухсот лет назад.

— Боб, ущипни меня, — попросил Моралес, когда мы после брифинга зашли в капитанскую каюту.

Я не стал его щипать, а вместо этого прошел к буфету, достал бутылку скотча и налил ему полный стакан. Потом подумал и налил себе половину. Чтобы шарики не заехали за ролики в подобных этой экстренных ситуациях, их требуется тщательно промывать.

— Он сказал, что этому малышу больше двухсот лет? — спросил Моралес, возвращая мне мигом опустевший стакан.

Его взгляд сейчас удивительно походил на взгляд того, о ком он спрашивал.

Я наполнил его стакан снова.

— Видишь ли, я и сам сбит с толку не меньше твоего. Но против фактов не попрешь. Системы корабля все отметили четко: и время его рождения, и работу генераторов кислорода и единственных воздушных фильтров на корабле, установленных на инкубационной камере, и перенаправление полного жизнеобеспечения на отсек, где мы его нашли, вероятно выполненное кем-то из последних оставшихся в живых. А еще эти системы на протяжении двух веков регулярно отмечали пребывание живого человека на корабле… Я понимаю, что в это невозможно поверить. Но это не вопрос веры. Это реальные факты.

— Но он выглядит, как будто ему только что исполнилось восемнадцать лет. Он же совсем еще юноша на вид…

— Ну, положим, даже не на восемнадцать. У меня в восемнадцать лет было уже значительно больше шрамов. Он выглядит именно так, как мог бы выглядеть человек, который родился в пробирке… вырос в пробирке… и жил в пробирке… но вот только почему-то не состарился в пробирке и не умер в этой пробирке. А так и продолжает жить.

— Почему?

— Ты у меня спрашиваешь, капитан? У командира десантной группы? У тебя на борту целая шайка ученых. Спроси у них.

— Эй! — окликнул я человека в белом халате. — Ты что здесь делаешь?

Человек стоял, свесив голову и прислонившись к решетчатой двери оружейки. Когда я подошел к нему и приподнял за подбородок, он лишь тихо застонал.

«Начинается!..» — подумал я. Вы когда-нибудь видели, как паникует командир десантной группы корабля? Паникует он следующим образом… Сначала он видит перед собой ученого, который ведет себя так, словно объелся крысиного яда. Потом он вспоминает, что это тот самый ученый, который занимается изучением единственного уцелевшего после страшной эпидемии, унесшей сотни человеческих жизней. Потом он ставит под сомнение заверения этого ученого, что выживший не заразен. Потом он догадывается, что перед ним — ходячий труп, из-за своей беспечности заразившийся от подопытного. Потом он осознает, что и сам уже, наверное, успел как следует надышаться микробами. Потом он вспоминает, что, кроме него, теперь уже, считай, списанного в утиль, на корабле есть еще уйма народу, которых можно попытаться спасти. Потом он достает переговорное устройство и по возможности тихим и спокойным голосом объявляет общекорабельную тревогу.