Хозяйка большого дома

– Райдо вернется, – повторила она с нажимом, не для себя, для Нани, которая лежала тихо, только глазенки в полумраке посверкивали.

Светлые будут. И сама она… альвийского в ней с каждым днем все меньше остается. А может, оно и к лучшему? Новый мир не для таких, как Ийлэ, полукровке же, быть может, и повезет. Должно повезти.

Корзинку она поставила на столик, выглядевший достаточно прочным, чтобы выдержать.

– Вернется. А мы подождем. И когда появится, то… мы не скажем ему, что ждали, правда? И радоваться не будем. Это ведь просто ситуация такая. – За дверь Ийлэ бралась с немалой опаской, все-таки выглядела та тяжелой.

Сдвинуть ее получилось не с первой попытки. Со скрипом. Со скрежетом. Беззвучно рвалась старая паутина, повисая седыми лохмотьями, липла к пальцам, и Ийлэ вздрагивала от этого прикосновения.

В сторону. И еще немного… на дюйм… на два… на два и волос… и дверь уперлась в древний секретер, в котором осталась лишь половина ящичков.

Хорошо.

В щель за нею Ийлэ протиснется. А сама эта щель будет незаметна…

В старой кладовке лежали дрова: отсырели, конечно, покрылись плесенью. Грибница проросла, но так даже лучше.

Ийлэ голодна.

И, задев ладонью тугие осклизлые шляпки, замерла. Силы в них немного, но она потянулась к Ийлэ, обвила пальцы, скользнула по запястью. Ийлэ облизала губы.

Хорошо. Нить за нитью. Капля за каплей, до последней, которая и сладкая, и горькая, с привкусом пепла.

– Я верну, – пообещала Ийлэ.

Земля услышит, пусть даже земля эта спит глубоким сном.

– Простите. – Ийлэ сдула прах грибов с ладони. Раскаяние было запоздалым, мучительным. Что стоило ей занять немного силы?

От сомнений отрешил плач Нани.

На-ни.

Имя-колокольчик. И ей идет… больше, чем какая-либо Броннуин… ребенка назвать ребенком? А как иначе?

– Тише. – Ийлэ взяла малышку на руки. В мехах той было жарко, а быть может, она чувствовала беспокойство Ийлэ? Или темноты испугалась? – Все будет хорошо.

И, наклонившись к самым губам, Ийлэ выдохнула облако свежей силы.

– Вот так… тебе ведь надо, да? А то я ему все и ему. Ему нужней было, он без меня погибнет. А мы с тобой погибнем без него… и в этом есть какая-то насмешка, да?

Она баюкала малышку, которая не хотела засыпать, но смотрела строго, испытующе.

– Тебе не смешно? Мне тоже… но нам действительно не выжить вдвоем. Или они, или люди… и не спрашивай: я не знаю, в чем наша вина, наверное, просто кто-то должен быть виноват во всем.

От ребенка сладко пахло молоком, и еще мехом, и немного – псом, но этот запах, которого быть не должно бы, не раздражал Ийлэ.

Успокаивал.

Райдо сильный. Она не видела, она слышала тогда. Даже тот, другой, не был настолько громким… и у Райдо, пожалуй, получилось бы убить.

– Сейчас мы спрячемся и будем с тобой сидеть тихо-тихо. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

В каморке оказалось достаточно места для Ийлэ и корзины. На пол она постелила одеяло, сложенное вчетверо. Свечу закрепила на канделябре, который уцелел, верно потому, что был не позолоченным, но честным, бронзовым. Правда, тем, кто выносил из дома вещи, было невдомек, что бронза эта разменяла не одну сотню лет…

И работа мастера опять же.

…кто ценит работу мастера?

Бронзовый олень, покрытый зеленоватою патиной, точно плесенью, по-прежнему был горделив и прекрасен. Рога его некогда держали дюжину свечей, и дюжина у Ийлэ имелась, но она благоразумно решила свечи поберечь.

– Вдруг нам долго еще ждать?

Если говорить вслух, то не так жутко. И время вновь тянется. Ждать Ийлэ умеет.

– Давным-давно мир принадлежал людям. Отец говорил, что многие миры принадлежат только им, у них дар – находить пути, а мы способны идти по следу… это не совсем сказка. Я, признаться, сказок и не помню, а вот его истории… у него замечательные истории были, и рассказывать он умел, в отличие от меня. Но я постараюсь.

Ийлэ пристроила малышку на коленях.

– Ты тяжелой стала. Это хорошо. Я рада, что мы обе живы… и, быть может, когда-нибудь найдем свою дорогу. Старый мир умирал. Его источники рождались уже мертвыми, а лоза превращалась в терний. Земля иссыхала. Из нее тянули силы, пытаясь отсрочить гибель, но лишь ускоряли ее. Говорят, во всем была виновата королева, которая обезумела от любви. На самом деле любовь, наверное, светлое чувство… или нет? Я не знаю. Я не успела, а теперь уже поздно.

Огонек свечи дрожал, и отблески света расползались по медной шкуре оленя.

– Говорят, та королева полюбила мужчину… не короля, конечно, королей не бывает, но он, глупый, не ответил взаимностью. Такое тоже случается. Ей бы забыть его, а она не смогла. Ревновала. Сердцу ведь не прикажешь, да? Так говорят. Я не знаю. Я бы попробовала приказать, королева – это ведь больше, чем просто женщина… а она позволила себе забыть об этом.

Буря смолкла. Это ненадолго, кружит, вьюжит, подбирается к старой башне. Слушает сказку.

– Я думаю, она очень долго пыталась смириться. И быть может, полюбить кого-нибудь другого… не смогла. Ей бы трон передать и уйти к лозе первородной, так делают, когда не остается, ради чего жить. Я слышала, что делают, а она… она решила иначе. Она убила ту, другую женщину, которую полагала соперницей, и детей ее тоже убила, и мужчину, потому что уже давно не любила – только ненавидела… она осталась одна. Так сказал отец.

Нани хмурилась. И ерзала, пытаясь выбраться из мехового плена.

– Тише, – попросила Ийлэ. – Скоро уже конец. Я вот думаю, что ей было очень-очень больно, поэтому она хотела болью поделиться, чтобы все, чтобы каждый услышал. Отец говорил, что королева – это… это не только титул, что она сама – лоза воплощенная… и терний тоже… в каждом есть и лоза, и тернии. Им нельзя ненавидеть, но та, другая, забыла об этом. И ненавистью отравила лозу, а терний сделался ядовит. Многие умирали вместе с ней…

Сказка забытого мира, а в новом, в который ушли альвы, какие сказки будут рассказывать?

– Ей это нравилось. Наверное, все бы закончилось печально… для альвов, но королеву убили. Я думаю, это было непросто, потому что она была очень осторожна. Она мстила всем и не успокоилась бы, пока оставался хоть кто-то живой.

Ийлэ провела пальцем по щеке дочери. Теплая. И удивительно мягкая, такие щеки бывают только у детей.

– К сожалению, мир был обречен, слишком сильно изменила его королева. И тогда альвы сделали невозможное – открыли путь. Мой отец сказал, что они вырезали у королевы сердце, которое стало камнем. Тем самым камнем, залогом, который они отдали новому миру. И никто из нашего народа не способен нарушить клятву, данную на камне…

Нани широко зевнула.

– Говорят, что перед самой смертью она поняла, что сотворила, что раскаялась даже… изменилась… и если бы не изменилась, новый мир не пустил бы беглецов. Страшная сказка. И глупая даже. Смысла в ней нет совершенно. Детям надо рассказывать другие. Наверное, если попросить Райдо, он купит книгу с детскими историями. Я попрошу. Когда он вернется.

Когда?

Время тает восковой свечой, Ийлэ считает капли, которые почти слезы. И не слушает бурю, которая разыгралась снаружи. Воет. Рыдает. Встает на дыбы. И голос ее, кажется, на все лады повторяет имя Ийлэ. Нельзя прислушиваться. Обманет. Уведет. Ийлэ знает, на что способны подобные бури…

Тело найдут ближе к весне. А то и вовсе не найдут, лес голоден и с благодарностью примет кости, опутает корнями, затянет покровом ярких трав, отвлекая внимание. Его право.

Сколько она сидела? Долго. Баюкала Нани. Кормила.

Перепеленала и рассказала новую историю, уже про другую королеву, которая очень хотела полюбить, но сердце ее было каменным…

Странно, что истории отца были через одну о королевах.

Время шло, и песни, которых Ийлэ знала немного, заканчивались. Она пела их шепотом, порой перевирая слова, но от этого песни не становились хуже.

Жаль, что колыбельных она не знала вовсе.

Или знала, но забыла?