Калейдоскоп вечности (СИ)

Но не заставить преклонить колени.

Э. Севрус

Когда лучи рассветного солнца проникли в богато уставленные апартаменты, Ален Вэй наблюдал за восходящими карминовыми виражами со своей высокой софы из черной эбеновой древесины. Ставни окон были широко распахнуты, и он вдыхал запах гари полной грудью, как если бы вбирал в себя изысканный аромат жасмина и кардамона. Его лицо с идеальными высоко поднятыми бровями, узкое, фарфорово-белого оттенка и прямым носом выражало равнодушие и спокойствие. Глаза же бледной зелени с еле заметной печалью в изумрудной глубине созерцали иссиня-неоновую дымку, поднимающуюся вместе со светом на небосклоне. Он был облачен в шелковое кимоно серебристо-серого цвета, расшитое лотосами и фениксами с крыльями расплавленного злата, и шелковистая ткань мягко обтекала его фигуру, чуть обнажая строгую линию плеча. Его молочно-бежевые, как пахта, волосы отливали туманами, что на рассвете покрывают золотистые пшеничные поля, словно подтянутые дорогим утонченным флером. И сколь много красоты было в скудном наклоне головы, как струились по плечам его волосы, что походили на течение воды. Легкий дымок пара все еще исходил от небольшого прозрачного стакана зеленого чая, а книга, которую он читал всю ночь напролет на фоне струящегося пепла, чернильной росписью устилавший праздные улицы на противоположном берегу реки, и под аккомпанемент режущих слух бессловесных криков, оставалась раскрытой на странице, где он остановился, вложив красную шелковую тесьму. В его комнате витал аром благовоний и редких восточных цветов, были раскрыты комоды с драгоценными камнями жадеита, крупными бриллиантами и рубинами, а еще был изумительный по красоте длинный стол из красного дерева с причудливой резьбой золотых лоз, и сползающих по осиновым янтарным кронам драконов, вглядывающиеся в сумеречные зарницы друг друга. И по столу сочилась кровь, спелая как ягоды ирги, и содрогались рельефные лепестки под тяжестью дыхания девушки, чья спина, исполосованная кровавым рисунком, тяжело поднималась и опускалась в такт ее губительных вздохов. Она была азиаткой, и растрепанные косы роскошных смольных волос, влажных от пота и слез, ниспадали к деревянным половицам, что сумеречной вуалью пепла, пролитых чернил и крови омывали настил. Ее одежда была разорвана, оголяя ее прелестную наготу, так сдирают страстные любовники одеяния своих возлюбленных дев в мгновение, овладевшего их разумом вожделения и призрака одержимости, и кожа ее багровела от вырезанного по спине каллиграфического орнамента. Прямые, совершенные грани вечности, окропленные ее плотью, болью и горячими слезами, то клеймо схожее с пустынными улицами белоснежного града, что очерняет свои широкие дороги в полуночный час и тени, ниспосланной луной. Ее тяжелые вздохи и нечаянные всхлипывания все еще досаждали ему, с уголка рта стекали слюни и желчь с примесью крови, темные же глаза ее поблекли, став белилами, что наносили себе китайские наложницы, ублажающие в красных домах наслаждения юных владык восточной и западной империй. Длинные и густые черные ресницы от соленой влаги были темнее вороньего крыла и все еще трепетали при дуновении ветра, пропитанного чумной скверны. Тело молодой девушки подрагивало, ее знобило, словно стопы прокалывали ледяные иглы, и бросало в жгучий жар, как если бы она свалилась на раскаленный добела песок, тонкой и легкой взвесью наполняющий горячий воздух пустыни. И аметистовый камень блестел в свете солнца, раскинувшегося в обители небесного свода.

Ален поднялся с дорогих перин, неуловимым движением руки вытащив из кожаного коричневого футляра три тонких лезвия с заостренным наконечником и обмочив их в рубиновую чернильницу, задумчиво склонился над незавершенной работой. Не хватало всего несколько полос, довершающих метку владения, чтобы разум был запечатан, а сердце сковано. Капля черной жидкости скатилась на гладкую поверхность стола, и от небольшого пятна, образовавшегося на древесной основе, повалил пар. Жидкость разъела до самого основания столешницу, и он недовольно сдвинул брови, отчего на красивом лице образовалась глубокая складка на переносице.

- Видишь, дорогая, сколько из-за тебя хлопот. По твоей милости, мне придется расстаться с этим прекрасным столом, - юноша вдавил в еще сочащуюся кровью рану скальпель, разрезая кожу до мяса и свежие алые капли, словно жгучее неосветленное вино, растекались багряными ветвями, и черная от туши кожа обжигалась, как от кислоты, а он продолжал закрашивать чернотою краски осеннего клена ее алой реки жизни. И тогда она закричала во весь голос, жадно вдыхая грязный воздух, терзаемая и угнетенная, вжимая ладони в края столешницы, боясь сделать лишнее движение, от которого боль только усиливалась. Из глаз ее словно посыпались искры, она изогнулась всем телом и распахнула рот, истекающий в глубоких порезах, оставленных зубами. Казалось, что единая точка агонии связывала все тело, и ноющая с каждой секундой рана, отзывалась холодной пыткою в костях. Несколько крохотных пурпурных капель брызнули ему на лицо, и он остановился, чтобы полностью выпрямиться и посмотреть на себя в зеркало, на свое красивое лицо с гладкой и ровной кожей, оттенка слоновой кости.

Он какое-то время просто всматривался в свое отражение, смотря самому себе прямо в глаза, и в них протекало жестокое пламя, тогда как выражение его эмоций не отражалось на мимике его изящного лица, не дрогнули мускулы, не заиграли желваки, не стиснулись зубы.

- Ты только посмотри..., - тихо говорил он сладким, как мед, голосом, и в пальцах его резко и быстро перевернулись серебристые иглы, которые он с силой воткнул в центр ее позвоночника, но тогда она не смогла произнести ни звука, оставаясь бездыханной, лишившись дара речи, потеряв сознание в тупом и густом сгустке мириада чувств. И слеза, стекавшая по скуле, осквернилась каплями крови, застывшими в то же мгновение, превратившись в замерзший алый осколок. Клубы нежно-фиолетового пара, прожженных в кадильнице благовоний, плавали по его комнате облачными воздушными завихрениями. И бросив ножи с гравюрами из алмазов и белого золота в золотой сосуд, наполненный чистейшей хрустальной водой, в которой плавали белоснежные цветки ириса и хризантем, он осторожно погладил девушку по волосам, мягко проведя по линии черных, как смог, бровей. И от созерцания ее прекрасного лица, искривленного муками боли и отчаяния, его прервали тихие шаги, шелест шелковых одежд и дребезжание украшений, и каменей в волосах. Он поднял свои глаза, и в этот миг лучи света, прошедшие чрез отдушину распахнутых окон, проскользнули в безбрежный омут, создав видение мерцающего растопленного янтаря, а сам он был сгустком чистейшего света, стоя под плотными столбами зарева, волосы его окрасила платина, а кожа стала серебром.

Служанка подобострастно преклонила колени, удерживая на ладонях черный поднос, исписанный белокрылыми журавлями, на котором лежала дорогая шелковая красная ткань с золотистой вышивкой и жемчугом, а поверх запечатанное карминовым воском письмо. Не поднимая своих очей, раболепная раба тихо произнесла:

- Господин, прибыл посланец от владыки Су Бэй Дзян. Он требует незамедлительно принять его в Вашей опочивальне.

- Гони прочь, смердящего пса, пускай сожрет его лицо гниющая проказа, - зловеще шептал он, выхватывая палантин и письмо, но девушка так и не сдвинулась с места, оставаясь коленопреклонном, даже когда он повернулся к ней спиной. - Тебе нужно особое разрешение? - язвительным тоном проговорил он, опасно сузив глаза, и в мгновение, ей показалось, что глаза его окрасил сок волчьих ягод. Она помедлила с минуту, губы девушки приоткрылись, и лихорадочный румянец окрасил щеки в милейший персиковый оттенок, но после голова ее склонилась в безмолвном подчинении, и слуга отступилась, не смея пасть в немилость за свое своенравие. Смотреть на господина запрещалось, и все-таки юная девушка не могла удержаться от неистребимого соблазна поднять свои глаза сирени на этого красивого и жестокого мужчину, что был для нее и богом, и тираном, чудовищем и спасителем, чье сердце было холоднее стали и беспроглядной вьюги в покрытых снегом долинах. Ей нравилось наблюдать за каждым его движением: как опускаются его ресницы, как спадают волосы с плеч мягкой пеленой, как рассветные лучи вливают в его глаза омут серебра и фианита. Как ветер скользил по воде, такой же неведомой рябью отражались и его чувства на лице, неуловимые как сама природа, и вечные как далекое небо. Он расправил багряно-красный палантин, и ей почудилось, что со своего плеча скинул мантию один из небесных властелинов, столько легкости заключалось в невесомом жесте его пальцев и сильных руках, а за его спиной восходила ясная и непорочная заря. Она видела, как переливаются золотые нити, вышитые на ткани, как волнуются, будто прибрежные волны рубинового заката материя, и как его язык проводит чувственную линию по нижней губе темноволосой красавицы, слизывая красную каплю крови. На его подбородке осталась ее кровь, но убрав чопорную линию большим пальцем, он не вытирал остатки багрянца с руки, а растер между пальцев, словно хотел, чтобы алые бусины впитались в кожу. Его глаза оттенка густой листвы в сумраке полуночи, выглядели одержимыми, а вместе, и он, и она представляли собой картину любовников - и он был ветром, а она иссохшими лепестками, уносимыми в свободном вихре. Тело девушки скрылось под багровой тканью, а служанка в смирении покинула комнату, думая о том, что позже принесет самые дорогие масла и нежнейшие отвары для ее израненных конечностей. Она сотрет с нее кровь и вымоет, как малое дитя, польет голову теплой водой с лепестками розы, а потом заплетет волосы в причудливые косы, скрепляя их жемчужными украшениями, подавляя в себе чувство зависти и ревности.