Аромат теней

– Или что?

Он отвел взгляд.

– Или то, что ты хочешь.

После этих слов я поняла, что Чандра права. Чего бы ни хотел Уоррен, меня могут изгнать из отряда, из убежища, бросить в городе одинокой и незащищенной.

Меня обременяют возможности, которые я не умею использовать и контролировать, я стану целью какого-нибудь невероятно способного героя.

– Я хочу только одного.

– Мести? – спросил Хантер. – За смерть твоей сестры? Я кивнула, не удивившись тому, что он это понял, зная, что все они могут это сделать. «Это единственное, – подумала я, – что мне никогда не удастся скрыть».

– И на что ты готова, чтобы отомстить?

– На все, – ответила я. – На все, что угодно. Он медленно кивнул и отвернулся.

– Именно этому я не доверяю.

Естественно, после этого никакой тренировки не было. Больше того, все члены отряда Зодиака 175, сверхъестественного отделения, предназначенного для борьбы со злом, стали обходить меня стороной.

После того как я продемонстрировала свою теневую сторону, дружеские отношения между Ванессой и мной растворились, как кусочек сахара, и она ушла, неуверенно поглядывая на меня. Феликс по-прежнему улыбался мне, но напряженно, и в глазах его благожелательнсти не было совсем. Майках что-то пробормотал о работе в лаборатории и ретировался, хотя осмотрел меня, чтобы убедиться, что его изделие не пострадало от хлыста Хантера.

Даже Чандра, полная злобы, не рискнула взглянуть мне в глаза; она сунула руки в карманы тренировочных брюк и покачала головой, уходя. Хантер последовал за ней без единого слова и взгляда, и я осталась одна в просторном зале, лишь со своим чуждым и смущающимся отражением в зеркале. Эмблема на груди продолжала слабо пульсировать. Так что все прошло хорошо.

Можно, конечно, найти Уоррена и спросить, когда он собирался рассказать об этой небольшой демократической процедуре – о голосовании, но он, по-видимому, все еще на так называемом совещании с Гретой. К тому же, когда мы сидели в ее кабинете, делая вид, что мы цивилизованные существа, поглядывая друг на друга из-за чайных чашек, я решила, что у Уоррена есть что-то такое, чем он не делится с остальными. Что-то в его недавнем прошлом, о чем он не хочет вспоминать. «Что-то, – подумала я с ощущением холодной тяжести в животе, – имеющее отношение к Текле. Чему он не желал смотреть в лицо, чего не хотел знать. Более того, хотел, чтобы об этом не узнали остальные».

Эти вопросы преследовали меня, когда я шла по коридорам, останавливаясь время от времени, чтобы почесать за ухом кошек. Стражников, поправила себя. Ни одна кошка не шипела и не ударяла меня по руке, как поступила Луна с Батчем, и это послужило мне небольшим утешением. Они просто смотрели на меня немигающим взором, терлись о мои пальцы своими гибкими телами и уходили, подняв хвост в прощальном приветствии.

Наконец я вернулась в бетонную, без окон, комнату матери, думая, что в этом подземном лабиринте есть хоть одно место, где я могу оставаться одна и чувствовать себя в безопасности. К несчастью, только когда я легла в постель и подтянула колени к груди, я поняла, что ощущение уединения и безопасности невозможно распространить на мозг.

Сон, как ветер, постепенно заполняющий повисшие паруса, поэтому я знала, что он приближается. Если бы я сразу начала действовать, то, может, даже смогла бы его остановить. Однако я не была готова к ощущению вторжения; словно кто-то перебирал складки моего мозга, отыскивая и вскрывая запертые места. И находил скальное основание: гранит, селитру и окаменевшие воспоминания, которых я не осмеливалась касаться. Но теперь они были вскрыты и острыми краями царапали меня изнутри. Разрезали мой разум. Кошмар оживал. Величайший кошмар моей жизни.

Я снова подросток; точнее, мне пятнадцать лет. Умный, изобретательный подросток, которому нужно сбежать из мира, где меня никто не понимает… как, вероятно, считают все подростки. Но есть человек, который меня понимает, он меня знает и любит больше всех остальных.

Бен Трейна жил через длинную, но узкую полоску пустыни, с тех пор давно превратившуюся в широкую улицу для нетерпеливых водителей, но в то время помеченную единственной тропой, которая вилась по поверхности пустыни. Эту тропу, вероятно, протоптали исключительно мы с Беном за время летних каникул.

По расположению очень близкие, наши дома существовали в совершенно разных мирах. Величественное поместье Лрчеров занимало целый городской квартал – массивный комплекс со множеством украшений и кричащих деталей, которые делали его похожим на викторианский бальный наряд. Напротив, дом Бена напоминал на старую поношенную, но любимую рубашку. Низкие потолки, маленькие окна, очаг из естественного камня, который, к счастью, не разжигали с семидесятых годов, и природные, не выращенные искусственно лужайки вокруг дома.

Однако, несмотря на все эти различия, наши семьи очень походили друг на друга. Властный патриарх – игровой магнат против отставного военного; послушная жена – умница, принимавшая активное участие в общественной жизни, и домохозяйка; и пятеро детей – две девочки с моей стороны, три мальчика – с его.

Его родители на уикэнды уезжали из города – один брат уже не жил дома, второй проходил начальную военную подготовку; поэтому неудивительно, что их отсутствие стало для нас праздником. Мы были влюблены – оба в первый раз – и испытывали все, что с этим связано. Весь уикэнд прятались от мира; разговаривали, смеялись, ели. Смотрели кино. Целовались. Целыми днями занимались любовью.

Воскресное утро означало конец нашего любовного свидания. К полудню вернутся домой его родители, но первой появилась моя сестра, задыхаясь от бега по предрассветной пустыне. Нам пришлось покинуть свой кокон из простыней и тел, когда тишину нарушил стук в дверь.

– Тебя ищет мама, – без всякого предисловия сказала Оливия. – Она так встревожена, что хочет вызвать полицию. А папа говорит, что тебе пора в колонию для малолетних преступников.

Я неохотно повернулась к Бену.

– Мне пора.

Он сонно вздохнул, от него пахло мной.

– У тебя будут неприятности? Я улыбнулась.

– Оно того стоило.

– Пошли! Я не хочу с тобой в колонию, – заявила Оливия и вздрогнула. – Там заставляют носить бумажные тапочки.

Мы бежали так быстро, как могли нести ноги, бежали в пропасти тьмы, бежали по тропе, которую я знала так же хорошо, как вены на моей руке… или руке Бена. Оливия была моложе меня и тогда быстрей. Я все еще вижу, как он бежит в ночи, золотые волосы освещены луной и летят за ней, как ленты на ветру. Даже в тринадцать лет она была очень красива, женщина в ней уже перерастала ребенка. Я, хотя и была старше ее, все еще выглядела девочкой.

Человек появился ниоткуда, вынырнул из тьмы, ударил Оливию сбоку. У нее даже не было времени закричать; она рухнула на камни, беспомощно зажатая сильным противником. Далее слышались только звуки борьбы. Разрываемой одежды. Удары по телу. Болезненные просьбы о милосердии.

Из моего подсознания послышался голос, искаженный и иррациональный. Ты заслужила то, что произошло той ночью.

Я стонала во сне, трясла головой и все это время знала, что действительно заслужила. Оливия оказалась в пустыне из-за меня. Могучие кулаки опускались на ее тело и лицо, костяшки соприкасались с ее мягкой плотью, ломая хрупкие кости. И поскольку это была моя вина, я снова действовала, как раньше.

– Беги! – закричала я, набрасываясь на мужчину сзади. У меня не было умений, которые есть сейчас. Не было сил, чтобы справиться с мужчиной, ничего не помогало мне устоять перед этим человеком-хищником. Оливия убежала, и даже после того как она исчезла, я слышала хруст гравия под се ногами и ее крики, летящие за ней, как волосы. А потом я вообще ничего не слышала.

Но это было тогда.

– Мне следовало убить тебя в первый раз, – сказал человек, которого – теперь я это знала – зовут Хоакин. Я почувствовала, как открываются мои глаза, – глаза, как у Репы, у которой их нет, – и посмотрела в лицо, такое же жестокое, каким я его помнила. Полные губы обнажают зубы, расставленные через равные промежутки. Я поняла, что это предназначенная мне улыбка, и зловоние гнилого меда устремилось ко мне из его рта. Щетина, слишком совершенная, чтобы быть естественной, покрывала его подбородок и щеки, и несмотря на его возню со мной, ни один волосок не выбился из его прически. Волосы, гладкие и прилизанные, были зачесаны назад, и в слабом свете луны были отчетливо видны линии, оставленные зубцами его расчески.