Меч ангелов (ЛП)

Я налил себе кубок вина, выпил до половины и глубоко задумался. Ну, может быть, остальные протоколы объяснят мои сомнения? Может быть, это просто ошибка, вызванная рассеянностью писца. Но, с другой стороны, довольно странно было упомянуть имя мастера Фолкена и пропустить одного из судей. Один из двух судей. Кто это был, что его имя пропущено в официальном протоколе? Фолкена я не мог спросить, потому что он без сознания лежал в госпитале, но были ведь ещё отец каноник и судебный писарь. Каноник должен был знать, кто сопровождал его в качестве судьи, и будет вынужден поделиться со мной этим знанием. Волей-неволей, так как в данный момент я гончий пёс самого епископа, что означало, что достойный Одрил Братта мог меня ненавидеть, но должен будет вежливо отвечать на любые вопросы, которые я захочу ему задать. Однако я решил, что намного разумнее будет, если сначала я допрошу Зигмунда Хаусманна, каракули которого я имел неудовольствие читать. Я никогда не слышал раньше об этом человеке, но откуда я мог знать, кто именно был судебным писцом? Я полагал, однако, что эту информацию я получу в Инквизиториуме, канцелярия которого всегда старалась тщательно вести поимённые книги.

Как я и ожидал, в Инквизиториуме я нашёл необходимые мне документы, хотя, наверное, несколько предложений, написанных на листе пергамента, трудно назвать документами. Зигмунд Хаусманн не успел отличиться ничем ни особо хорошим, ни особо плохим, и вся запись сводилась к тому, что в течение трёх месяцев он служил в качестве писца епископского суда, был командирован для работы у каноника Братты и жил с матерью на одной из улиц на набережной, недалеко от рыбного рынка. Я вздохнул про себя, жалея, что снова придётся пройти через этот рынок, но решил, что с Хаусманном лучше встретиться в его доме, так как это позволит нам побеседовать спокойно, без вмешательства посторонних людей.

Мне казалось, что

к

дому

Хаусманна

мне удалось

перенести

всю

вонь

рыбного

рынка

,

но

это были, наверное,

лишь

мои опасения

,

поскольку я не видел

,

чтобы кто-либо из

людей, сидящих

перед

домом

кривился

и

ли

зажимал себе

нос при моём появлении

.

Другое дело, что

соседи

судебного

писца

не

принадлежали

,

по крайней мере,

судя

по внешности

,

к

особам с

чрезмерно

изысканными

вкусами

и

не

грешили

особой

элегантностью

.

–

Зигмунд

Хаусманн

,

где его найти?

–

Носком

сапога я

толкнул

ногу

одноглазого

деда, который

в это время

выдавливал

гнойники

между

пальцами

рук

.

В

ответ я услышал

несколько фраз

,

которые

свидетельствовали о том, что

спрошенный мной

нищий

не

был

высокого

мнения

ни

о моей матери, ни

обо мне

самом

.

– На втором этаже слева! – выкрикнул какой-то сопливый мальчишка, пробегающий мимо.

Я толкнул

дверь

и вошёл

в тёмный

,

душный

коридор

,

пропитанный

запахом

мочи

и

кала.

Что ж

,

я знал, что

судебным писцам

платят немного, но не думал

,

что

всё

настолько плохо

.

Другое дело,

что

Хаусманн

работал

в этой должности

недолго и

ещё не

успел

набрать

того количества

взяток

,

которое позволило бы

ему

сменить

квартиру

на

немного

более терпимую

.

Я поднялся

по

скрипящей

крутой лестнице, и, согласно

указаниям

парня

,

повернул

налево

.

У узкого

окна

в

конце коридора

сидела

молодая

,

растрёпанная

женщина с

разбитым

лицом

и кормила

грудью

ребёнка

.

– Ш-ш-ш, кусается, маленький ублюдок, - сказала она, увидев меня, и ударила ребёнка пальцами по щеке. Ребёнок расплакался.

– Зигмунд Хаусманн, – сказал я. – Знаешь, где он живёт?

Движением

головы

она

указала на

дверь, у которой я и

стоял

.

– Только он болеет, – добавила она, когда я уже отвернулся.

– И чем болеет?

–

У матери

его

спросите

. –

Она пожала плечами

и

снова

болезненно

зашипела

. –

Как

он

жрать

-

то хочет

,

посмотрите

! –

сказала она

яростно,

глядя

на ребёнка

почти

ненавидящим

взглядом

. –

Отец его таким же был

.

Только

всё время жрать ему

давай

...

Слово

„

был

”

в её устах

навело

меня

на мысль, что

мужчина

уже нашёл себе

столовую

с

немного

более культурным обслуживанием

,

что, несомненно,

свидетельствовало

о его

благоразумии

.

Я постучал

в дверь

,

которую

она

мне

указала,

а

когда

никто не

отозвался

,

сильно её толкнул

.

Она открылась

,

поскольку никто

не

задал

себе

труда

,

чтобы закрыть

её

хотя бы на

защёлку

.

Из

помещения

ударила

духота

ещё

сильнее, чем

в

коридоре

,

видно,

никто

не

заботился

здесь

открытием

окон

.

Ба

,

не

были открыты

даже

ставни

,

в

комнате царил

мрак, и моему зрению пришлось

некоторое время

привыкать

,

чтобы

вообще

что-либо

у

видеть

.

– Кто это? – услышал я измождённый старческий голос, который одинаково мог принадлежать как женщине, так и мужчине.

Я сделал

несколько шагов и

дёрнул

ставни

.

Они со скрипом поддались

,

и

теперь я

мог

внимательно

присмотреться к

интерьеру

.

Вся квартира

состояла из

одной

комнаты

,

в

углу которой

находилась

разворошённая лежанка

.

На

ней

неподвижно лежал

смертельно

бледный

юноша

с длинными

,

чёрными

,

слипшимися от

пота волосами

.

Рядом притулилась

сгорбленная

старая женщина,

похожая на

высохший

гриб

с

серой

шляпкой

.

– Зигмунд Хаусманн? – спросил я, указывая подбородком на больного.

– А вы кто такой? – затрещала она в ответ. – Я не плачу долгов, ничего у меня нет…

– Отвечай на вопрос! – рявкнул я. – Это Зигмунд Хаусманн?

– Он, он, – ответила она. – Умирает, подлец… – При последнем слове она всхлипнула и утёрла глаза грязным рукавом кафтана.

– Что с ним?

– А вы что, врач? – Она снова принялась задавать вопросы.

– Меня прислал епископ, – отозвался я.

Это были

неудачные

слова

,

ибо

старуха

тут же

вскочила

с завидной

быстротой

и

припала

к моим ногам

.

–

Врача

,

господин, умоляю

,

врача

.

У меня уже ничего нет

,

а

за

бесплатно

кто ж придёт

...

– Оставь меня в покое. – Я вырвался из её объятий. – Отвечай на вопросы!

Она опять

съёжилась

в углу

и

обняла

колени когтистыми

пальцами

.

– Что вы хотите узнать, господин?

– Чем болеет твой сын?

– Да кто бы знал, – фыркнула она. – Лежит так уже несколько дней и не движется, и не говорит.

Я приблизился к лежанке с отвращением, потому что запах кала и мочи там был особенно силён, а из разорванного матраса торчали пучки грязной соломы. Я коснулся шеи Хаусманна. Артерия пульсировала. Медленнее и слабее, чем у здорового человека, но тем не менее. Кроме того, я видел, как время от времени узкая грудь писца поднимается в спокойном дыхании. А значит, он, несомненно, жив, но его состояние удивительно напоминало болезнь мастера Фолкена, о которой упоминал епископ. Удивительно, что у них обоих были одинаковые симптомы, и через некоторое время я задумался, не было ли это какой-нибудь новой болезнью, которой они заразились, например, от допрашиваемых. Я отступил на два шага и машинально вытер руку о плащ.