Шардик

Не для того ли, чтоб хоть как-то искупить свою вину перед тугиндой, Кельдерек вел самую непритязательную жизнь, хранил целомудрие и предоставлял другим наслаждаться роскошью, по всеобщему мнению подобающей особе королевского звания? Он часто думал, что дело действительно в угрызениях совести, и в тысячный раз задавался вопросом: а мог ли он тогда как-нибудь помочь тугинде? Заступиться за нее значило бы выступить против Та-Коминиона. Но несмотря на свое глубокое уважение к верховной жрице, он горячо поддерживал Та-Коминиона и был готов пойти за ним в огонь и в воду. Суждения тугинды о божественном предназначении Шардика он никогда не понимал, а вот суждение Та-Коминиона казалось понятным. И все же в глубине души Кельдерек сознавал, что он просто хотел доказать Та-Коминиону свою смелость, когда связал судьбу с самой безнадежной войной из всех, что когда-либо выигрывались. Да, Кельдерек стал королем-жрецом Беклы, и теперь он вместо тугинды толковал волю Шардика. Однако какова истинная мера его понимания и в какой мере ортельгийцы обязаны своими успехами именно ему, как избраннику Шардика?

Мысли о тугинде неотвязно преследовали Кельдерека. Подобно тому как после нескольких лет супружества бездетная женщина не может избавиться от разочарования, о чем бы ни думала («Какое чудесное утро… но я бездетна» или «Завтра мы пойдем на праздник вина… но я бездетна»), так же и Кельдерек постоянно возвращался к воспоминанию, как он безмолвно стоял посреди дороги, глядя вслед тугинде, которую Та-Коминион уводил прочь со связанными руками. В отличие от него, эта женщина не знала сомнений: он обманывал себя, когда думал, что рано или поздно она согласится присоединиться к людям, удерживающим Шардика в плену в Бекле. Иногда Кельдерек был готов отречься от короны, возвратиться на Квизо и, подобно Нилите, умолять тугинду о прощении. Однако тогда он утратил бы и свою силу, и возможность продолжать поиски великого откровения, близость которого он порой явственно ощущал. Вдобавок Кельдерек подозревал, что, отважься он на такое путешествие, бароны покарают его смертью за предательство.

Единственное спасение он находил в общении с Шардиком. Здесь не было никаких незаслуженных наград в виде роскоши, лести, нижайших прошений, шепотных ночных наслаждений, богатства и преклонения — только одиночество, неведение и смертельная опасность. Пока Кельдерек служил владыке Шардику, в вечном страхе, в телесных и душевных муках, он, по крайней мере, не мог обвинять себя в том, что предал тугинду ради собственной выгоды. Иной раз король-жрец почти надеялся, что Шардик положит конец всем его страданиям, забрав у него жизнь, которую он постоянно предлагал. Но медведь напал на него лишь однажды: внезапно ударил лапой, когда он входил в клетку, и переломил ему левую руку, точно сухой прутик. От страшной боли Кельдерек лишился чувств, но Шельдра и Нита, стоявшие поодаль, мгновенно бросились к нему и оттащили прочь. Рука срослась криво, но действовать не перестала. Оставив без внимания мольбы девушек и предостережения баронов, Кельдерек снова начал подходить к Шардику, едва только оправился, но медведь никогда больше не проявлял агрессии. На самом деле он почти не реагировал на приближение Кельдерека — лишь приподнимал голову, словно желая убедиться, что это именно он, и никто иной, а потом снова опускал и продолжал неподвижно лежать на соломе, вялый и ко всему безучастный. Кельдерек вставал рядом с ним и молился, утешаясь мыслью, что, несмотря на все произошедшее, он по-прежнему остается единственным человеком, владеющим даром общения с божественным зверем. Это странное чувство безопасности и порождало в нем ужасные видения беспредельного одиночества — вместе с уверенностью, что он еще далек от цели, но в конечном счете Шардик непременно явит великое откровение.

Однако, сколько бы времени Кельдерек ни проводил в уединении и какую бы аскетичную жизнь ни вел, он отнюдь не был просто затворником, вечно размышляющим о невыразимом. В течение всех четырех лет, прошедших с его возвращения в Беклу с Шардиком, он принимал деятельное участие в собраниях Совета и держал не только целый штат тайных агентов, но и группу собственных советников, обладающих особым знанием о разных провинциях — чертах местности, денежных и людских ресурсах и тому подобном. Бо́льшая часть сведений, доходивших до него, имела военное значение. Год назад Кельдерек получил предупреждение о дерзком плане уничтожения железоплавильных мастерских в Гельте, и Гед-ла-Дан сумел арестовать йельдашейских агентов, направлявшихся на север через Теттит под видом лапанских торговцев. А совсем недавно, меньше трех месяцев назад, из Дарай-Палтеша поступили тревожные новости: двухтысячное дильгайское войско, чьи предводители, очевидно, поняли, что перейти через горы по надежно охраняемому Гельтскому тракту не удастся, прошло по северному берегу Тельтеарны далеко на запад, переправилось в Терекенальт (не встретив никакого сопротивления со стороны тамошнего короля, не иначе щедро подкупленного), а потом быстрым маршем пересекло Катрию и Палтеш и благополучно достигло мятежной провинции Белишба, власти которой не располагали достаточными силами, чтобы воспрепятствовать проходу неприятеля, и двинулось дальше, к Икету. Ортельгийские военачальники сокрушенно качали головой, видя в этом наглядное свидетельство влияния и изобретательности Сантиль-ке-Эркетлиса и гадая, каким образом он собирается использовать подкрепление, полученное столь ловким маневром.

Кельдерек довольно скоро понял, что в вопросах, связанных с торговлей, таможней и налогами, он, несмотря на свою темноту и неопытность, разбирается гораздо лучше баронов. В отличие от них, он ясно понимал первостепенную важность торговли для империи — возможно, именно потому, что сам никогда не был ни бароном, ни наемником, живущим на жалованье и за счет военных грабежей, а зарабатывал на хлеб тяжким трудом охотника и прекрасно знал, сколь необходимы железо, кожа, дерево и бечева для изготовления орудий ремесла. На протяжении многих месяцев он убеждал Зельду и Гед-ла-Дана, что для поддержания жизни города и успешного ведения войны с южными провинциями недостаточно одних только награбленных богатств: надо сохранить основные торговые пути открытыми и не следует насильно вербовать в армию всех до единого молодых ремесленников, купцов и караванщиков в империи. Кельдерек доказывал, что уже через год два преуспевающих скотовода со своими работниками — тридцатью дубильщиками или двадцатью сапожниками — смогут не только полностью обеспечивать свое существование, но и платить достаточно большие налоги, чтобы содержать вдвое превосходящий их числом отряд наемников.

Но все же торговля зачахла. Сантиль-ке-Эркетлис — противник более прозорливый и опытный, чем любой из ортельгийских военачальников, — принял все нужные меры. Наемные разбойники разрушали мосты и нападали на караваны. Товарные склады со всем содержимым таинственным образом сгорали дотла. Искуснейшие ремесленники — строители, каменщики, ювелиры, оружейники и даже виноторговцы — склонялись на тайные уговоры перебраться в южные провинции, иногда получая взятку в размере годового жалованья десятерых копейщиков. Сын дильгайского короля был приглашен в Икет, принят там с почестями, подобающими принцу, и — вероятно, не совсем случайно — влюбился в местную знатную даму, на которой и женился. Мятежные провинции располагали весьма скромными ресурсами по сравнению с Беклой, но Сантиль-ке-Эркетлис всегда безошибочным чутьем угадывал, в каком случае небольшие дополнительные траты окупятся сторицей. С течением времени у купцов и торговцев оставалось все меньше желания рисковать своими деньгами в империи, где на каждом шагу подстерегают опасности и случайности войны. Собирать налоги с обедневших людей становилось все труднее, и Кельдерек еле-еле изыскивал средства, чтобы расплачиваться с поставщиками и ремесленниками, снабжавшими армию.

Именно в поисках выхода из этой сложной ситуации он и решил расширить торговлю рабами. Работорговля в Бекланской империи существовала во все времена, но на протяжении десяти лет, предшествовавших ортельгийскому завоеванию, она всячески ограничивалась, поскольку в какой-то момент приобрела масштабы и формы, вызвавшие протест среди населения провинций. По давнему обычаю, захваченных на войне пленников, не имеющих возможности заплатить выкуп, разрешалось продавать в качестве рабов. Иногда этим людям удавалось получить свободу и вернуться на родину либо начать новую жизнь в краю, где они волею судьбы оказались. Такая практика, невзирая на сопряженные с ней жестокости и страдания, считалась справедливой в суровом мире. Однако в позднейшую эпоху процветания Беклы количество крупных поместий и деловых предприятий увеличилось, соответственно возросла потребность в рабах, и в результате появились профессиональные работорговцы, удовлетворявшие спрос на живой товар. Похищение и даже «разведение» людей для продажи получили широкое распространение, и в конце концов губернаторы ряда провинций были вынуждены заявить протест от имени деревенских жителей, живущих в постоянном страхе и перед работорговцами, и перед шайками беглых рабов, а равно от лица возмущенных знатных горожан. Но работорговцы пользовались поддержкой значительной части населения, потому что не только платили огромные налоги со своих прибылей, но и обеспечивали работой ремесленников вроде портных и кузнецов, а съезжавшиеся в Беклу покупатели приносили доход хозяевам гостиниц и постоялых дворов. Кульминацией противостояния стала гражданская война, получившая название Война за отмену рабства, в ходе которой в шести провинциях велось шесть независимых кампаний, как с помощью, так и без помощи союзников и наемников. В этой войне Сантиль-ке-Эркетлис — в недавнем прошлом йельдашейский землевладелец, из древнего рода, но не очень богатый — прославился как самый искусный среди полководцев обоих станов. Разбив войска сторонников работорговли в Йельде и Лапане, он послал подкрепление в другие провинции и в конечном счете успешно уладил все вопросы в самой Бекле, к полному удовлетворению хельдрил («приверженцев старых порядков»), как называлась его партия. Убытки, понесенные после изгнания всех работорговцев и освобождения всех рабов, сумевших доказать, что они уроженцы империи, частично покрылись за счет усиленного поощрения строительного, каменщицкого и камнерезного ремесел, которыми Бекла всегда славилась, а частично — за счет ряда мер, принятых для повышения благосостояния крестьян и мелких фермеров (одной из них стало сооружение большого Кебинского водохранилища).