Мгла (СИ)

Казалось, протяни руку — и пальцы пробегут по золотистым вихрам темноглазого лорда, а я затеряюсь в карих, наполненных светом глазах…

Против воли мысли мои вновь и вновь возвращались к незваным гостям, вспоминая красивые лица, звучные голоса, жесты, движения, мимику.

И сердце дрожало от страха и нежности.

За окном хмурилось небо, затянутое серой пеленой туч, а мне больше всего на свете хотелось сказать миру, что у беловолосого лорда самая чудесная в мире улыбка. Наверное, состояние моё в эти дни как никогда приблизилось к безумию. Впрочем, даже эта участь казалась более завидной, нежели бесконечное метание меж сердцем и долгом. Я знала, я слышала, что они враги, и прибытие их не принесёт ничего кроме горечи и боли. А сердце, неразумное сердце шептало, что не могут причинить вред те, кто наполнил его биение смыслом.

На рассвете четвертого дня, вместе с первыми лучами солнца в комнату беззвучно вошла баронесса Одетта де Элер, и жестом отослав приставленную ко мне служанку, остановилась рядом, положив руку на мое плечо.

Почувствовав прикосновение пахнущей мятным маслом ладони, последние сутки почти не покидавшая кресла я, встрепенулась, впервые заметив её присутствие, а почувствовавшая мой взгляд баронесса спросила, кивком указав на наборный витраж, приковавший мой взор в этот утренний час:

— Скажи, знаешь ли ты, что изображено на витраже, что скрывает тебя от рассвета?

Признаться, вопрос позабавил. Витраж, закрывающий меня от остального мира, вызывал искренний страх у Элоизы… и будто магнитом притягивал меня с того самого мига, как начинались мои затуманенные страхом воспоминания. За прошедшие годы сияющий в свете первых лучей витраж, скрывающий за собой и лес, и горы, и поднимающиеся над ними солнце был изучен до последней, самой незначительной детали, представая пред внутренним взором и в самые темные ночи. Среди синей глади наборных стекол сияла белоснежными одеяниями хрупкая девичья фигура, озаренная светом огненного шара солнца, будто в ознобе обнимающая себя за хрупкие плечи, на изгиб которых снежной волной ниспадала пена белого покрова, венчавшего её голову. А внизу, там, где синь верхних стекол незаметно обращалась во тьму непогожей ночи, простирали руки четыре фигуры в развевающихся на ветру балахонах, протягивая длани к печальной деве.

Не укрылось моё недоумение и от печально улыбнувшейся матери.

— Не то, что изображено на этих стеклах, но то, что скрывает история. Давным — давно, когда этот мир был чист и безгрешен им правили богиня Эвир и три её брата. То были века спокойствия и благоденствия, край наш процветал, хранимый мудрыми богами. Но, не знавшие горя и бедствий, люди не знали и страха пред тьмой, сгубившей вечно юную богиню. А братья её, разрываемые горем, отреклись от мира, погубившего их сестру, и ушли следом за той, без кого их жизнь была лишена всякого смысла, обрекая оставленных без божьего благословления смертных на ужасающие муки. Но умирающая богиня не смогла видеть, как погибает всё, что она любила и явила свой дух, остановив разрушение и уведя за собой обезумевших в жажде смерти братьев. Так, наш мир остался без богов, но с надеждой лучшую жизнь. Уходя, и Эвир, и движимые раскаяньем боги оставили людям по камню, порождению своей крови, заточенных в земные оправы. Алмаз из крови старшего засверкал семигранной подвеской, рубин — воплощение среднего был заточён в четырехгранный кулон. Сапфир цвета ночи увенчал перстень, а его близнец, вобравший в себя предутренний сумрак — кольцо, хранить которое было поручено твоему далекому предку в начало наших времен. За него убивали, пытали и объявляли войну, но, памятуя о клятве, первые бароны де Элер берегли его, без сомнений бросая свои жизни за его сохранность, ибо уходя, богиня предрекла страшные муки всего мира, если кольцо покинет земли нашего рода. Оно переходило от матери к дочери, чтобы однажды увенчать твою руку. Я всё ещё не осознала значение её слов, а средний палец правой руки уже обожгло металлом кольца, являющегося отражением того, что сверкало на руке погибшей богини. — Храни его, как хранили твои предки, дочь моя. И помни, не одна ноша не будет чрезмерна, если она ложится на плечи того, кому принадлежала задолго до его рождения.

— Если существует кольцо, существуют и другие символы? — Спросила я, рассматривая знакомые до последнего изгиба украшения, выбивающиеся из тьмы балахонов.

— Кто знает. Но, говорят, что в день, когда повстречаются все символы ушедших богов, мир затопят реки крови и сгорит всё живое на земле и в воде. Но есть безумцы, ищущие эти знаки, уверенные, что изменят мир к лучшему. Именно из — за них, считающих, что собрав четыре камня обретут силу ушедших богов…

— А пятый? — Обратив внимание на крайнюю слева фигуру, сверкающую медальоном с розовым камнем посередине, спросила я.

— А пятый пусть останется на совести мастера, создавшего этот прекрасный витраж. А теперь отдыхай, хранительница нашего рода. И… возвращайся, мы очень скучаем. — Коснувшись моего лба едва ощутимым поцелуем, вздохнула матушка, и вышла, уже не видя, как бегут по моему лицу слезы, тихо падающие на темный камень кольца — единственного свидетеля душевной боли, разрывающей мое существо.

А за окном родился новый день, как и все предыдущие серый от плотной стены дождя. Но в это утро я осознала свою судьбу и горячо прошептала, глядя на фигуру юной богини:

— Я исполню свое предназначение, я… — Последние слова потонули в раскате грома, сотрясшего, казалось, весь замок до самых подземелий. А я лишь до боли закусила губы и открыла окно, подставляя всё ещё мокрое от слез лицо тугим струям обжигающе — холодного дождя.

Тяжелые капли сбегали по волосам, алмазами сверкали среди опущенных ресниц, сбегали по напряженной шее мгновенно вымочив простое домашнее платье, неприятно холодя тело.

Но я не спешила уходить от окна, почти физически ощущая, как сбегают по щекам, срываясь вниз, на блестящие от воды камни заднего двора капли небесной влаги, смывая горькие слезы и страхи, оставляя лишь уверенность.

Я, баронесса Эльвира де Элер, достойная дочь своих пращуров, и каким бы непреодолимым не было захватившее меня искушение — это ни более, чем происки тех, кто жаждет хаоса и воцарения тьмы. Я поборю этот соблазн и защищу свой дом, как и десятки моих предков до меня!

Дождь не прекращался, но иссякла соленая влага на протяжении четырех дней бегущая из моих глаз и я смело на едва различимое солнце сквозь черную сеть прилипших к лицу волос. Наверное, я рисковала своей жизнью и здоровьем, балансируя на залитом водой подоконнике, но едва ли осознавала это, впервые увидев смысл своего существования.

Нет на свете пут крепче долга и палача — страшнее сердца. За окном догорал новый, полыхающий багрянцем закат, разогнавший тяжелые тучи, полонившие небосвод, плачущий, словно в унисон с моим сердцем, когда бледная, но исполненная решительности я покинула свои покои и, миновав длинный коридор, вошла в малую гостиную, где согласно словам мажордома находилась моя сестра.

Элоиза действительно предпочла скоротать непогожий вечер в комнате затянутой бежевыми драпировками, но, к моему удивлению компанию ей в этом мероприятии составляли наши гости, небрежно расположившиеся в глубоких креслах.

Зак и Элли вели оживленную беседу, посвященную подводным куполам, сооруженным жителями одного из южных княжеств. Рыжеволосый лорд терпеливо объяснял особенности изготовления подобных приспособлений, Элоиза восторженно внимала, изредка задавая уточняющие вопросы, явно планируя попытаться изучить этим методом фауну нашего пруда. И только лорд Светоч, неотрывно смотрящий на пляшущее в камине пламя, не принимал участия в разговоре.

Видимо поэтому именно он первым заметил меня, в нерешительности остановившуюся на пороге. Легко поднявшись на ноги, он торопливо, словно боясь, что я уйду, подошел ко мне и произнес, приникая к руке теплыми губами:

— Счастлив вас лицезреть, моя прелестная госпожа.

Невольно сжавшая при его прикосновении помнящая, чем закончился его предыдущий поцелуй я, едва слышно перевела дыхание и собиралась было ответить беловолосому графу. Но моей рукой завладел рыжеволосый Зак, расцветая нежной улыбкой: