Пенталогия «Хвак»

Трактирщик с батраком перенесли и установили, наконец, все, что им было велено, попятились с поклонами и ушли наверх, на косогор, к трактиру, где каждого из них ждала набитая трудами и заботами повседневность… Лину тоже хватает обязанностей, но теперь он выполняет новую и самую главную из них: развлекает постояльца.

Море плещется в двух шагах от них, однако песок сухой и плотный, ноги в нем не вязнут. Дважды в сутки прилив заглатывает этот кусочек берега, но потом обязательно возвращает, вот и сейчас отступил, а воин этим воспользовался и сидит себе, отдыхает, ест и пьет, с Лином беседует. Доспехи его на отдельной скамье, меч, ножи, пояс, кошелек — тоже рядом, небрежной грудой свалены на краю стола, но стилеты по-прежнему на предплечьях, только не на камзоле уже, а поверх рубашки; на левом боку, в нарочно приспособленной петле, висит небольшая секира с зачехленным рылом.

Кинжал воткнут в стол, им воин режет хлеб и разделывает жирного рыбца. Лин то и дело сглатывает слюну — с завтрака, с самого рассвета ни крошки не ел — но воину даже в голову не приходит обратить на это внимание, он намерен отдыхать от человечества, а не заботиться о нем. Все правильно, придет обеденный час, и Лина тоже покормят, пусть и не так богато….

Первым делом незнакомец узнал в щенке охи-охи и несказанно удивился. Еще бы ему не удивиться! На земле не так много зверья свирепее и опаснее охи-охи! Размером они поменьше тигра, намного меньше медведя, но зато крупнее леопарда и очень длинные. И совсем не кошки, больше на горулей смахивают, хотя и на них не очень. Охи-охи — волшебные звери. А головы у них две: одна голова нормальная, как у всех зверей, птиц и гадов, другая же крошечная совсем, и торчит на конце хвоста, вместо кисточки, и служит она сторожем, пока охи-охи спит: доглядывает и пищит, если тревога. Пить-есть не умеет, а кусается, и говорят — ядовитая. Лишится охи-охи второй головы — новая вырастет, точно такая же маленькая и безмозглая, а ежели первой лишится — то уж вместе с жизнью. Живут охи-охи гораздо меньше, чем человек: редко кто из них до ста лет доживает, обычно вполовину меньше, потому что жизнь дикого зверя трудна и скоротечна, если не враги — так свои добьют, в битве за самку, либо за добычу… Впрочем, и у людей так же. Держатся охи-охи огромными стаями, внутри стай — семьями, живут обязательно возле гор, в пещерах и в норах, которые уже и не норы, и не пещеры, а целые города-подземелья. Там, где поселились охи-охи, другим хищникам уже делать нечего, все бегут оттуда: церапторы, пещерные медведи, оборотни… Разве что тургуны не боятся охи-охи и очень их не любят. Такой вот тургун походя напал на молодую мамашу охи-охи, разорвал ее и приплод, а один щеночек остался, и Лин взял его себе и поклялся, что будет ему кровным братом.

Тургун — не волшебный зверь, но ему этого и не надо: нет на земле никого, кто бы мог выстоять в бою один на один против взрослого тургуна, даже дракон, разве что стая охи-охи может его потрепать, морд в тридцать, или пятьдесят… Когда на задних лапах стоит тургун-самец — в два раза выше он трактира, а передние лапы у тургуна маленькие, редко-редко опирается он на них… Хозяин уверяет, что видел его в окно: в пятнадцать локтей ростом. Врет, наверное, но все равно: тургун — настоящее чудовище.

Незнакомец говорил с причудью, то и дело вставлял в речь незнакомые слова, но Лин слушал внимательно и почти все понимал… И настолько увлекся разговором, что выпустил малыша охи-охи из рук… Тот, несмышленыш, сразу же в воде оказался, мальчишка за ним, а волна хвать обоих — и не отдает берегу… Море здешнее коварно: пять локтей по мелководью — и глубина! Это ничего, Лин умеет плавать, да и охи-охи не поддается воде, барахтается, лапками загребает, ушки прижаты… Пришелец на берегу расхохотался было, на это глядя, а потом как заорет — и к ним, в воду, с секирою в руке, на ходу ее раздевая! Лин ухватил щенка, оглянулся — акулы сзади! Воин выдернул Лина из волны и мощною рукой выбросил их обоих на берег, его и малыша охи-охи. Лин, пока в воде был, даже испугаться толком не успел, потом уже, на берегу добирал ужаса, глядя, как воин бился, по грудь в волнах, против двух огромных белых акул. В левой руке секира, в правой стилет, вода бурая от крови… Как махнул он секирой — и точно акуле по зубам, так и брызнули они во все стороны из разинутой пасти… И стилетом в глаз… А дальше Лин зажмурился.

Победа осталась за воином. Зарубил — и на берег поспешно выскочил.

Стоит, такой, весь мокрый, даже с бороды у него капает, жаркий, дышит — аж хрипит, оружие по местам рассовал, рот до ушей, волосатые руки в боки!.. Весь воротник у рубашки располосован, но раны не видать, похоже, что даже и без царапины обошлось. Лин взялся было благодарить спасителя за себя и за охи-охи — сердце стучит и никак успокоиться не может, но воин лишь кивнул согласно да потряс пальцами в его сторону: молчи и не мешай. А красное пятно по воде, вокруг зарубленных акул, локтей на пятьдесят расползлось, — и просто бурлит от примчавшихся хищников морских, больших и малых: те акулье мясо пожирают, да еще, войдя в раж, то и дело друг другом закусывают.

— Вовремя я вылез! Эй, Мусиль! Готова похлебка?

Лин опомнился, зырк назад: тут же, на берегу, выстроилось в ряд все маленькое население хутора: трактирщик Мусиль, служанка Мошка, батрак Уму и старик-повар Лунь. Все в полном обомлении и ужасе от внезапно развернувшейся битвы морской, хотя подслеповатый Лунь с такого расстояния коровы от дерева не отличит.

— А?.. А, да… Сию минуту… Лунь, Мошка!.. Что столбом стоите? Нечего стоять! За дело! Накрывайте! Прибор — парадный достань! Господский! — И в ладоши захлопал, разгоняя своих людей по местам. — Господин?..

— Чего?.. Смотри, смотри, совсем обезумели! Ого, какой дядя обедает! — Из воды высунулась громадная, в сундук размером голова, в кривых зубах кровавые лохмотья с акульим плавником, и плюхнулась обратно… — Чего тебе?

— Может, сухую одежду принести? Солона для кожи водица морская… Сорочку…

— Я уже и так с дороги весь соленый. Высохнет на мне, а сапоги не промокают. Хотя да, пожалуй, рубашку приготовь, в левой, если от седла смотреть, черной сумке.

— Как это — от седла?

— Представь, что в седле сидишь. В левой черной, с круглой пряжкой где. Потом я поднимусь и переоденусь. Куда, кстати, седло поставил?

— Как велено, в вашей комнате закрыто. Сюда похлебку подавать? Мальчишка еще нужен вам?

— Да, сюда. Мальчишка нужен, я с ним беседую. И еще. Ночую у вас, приготовь комнату получше. Вот как раз к вечеру и смою грязь да соль. Рубашку вот эту вот — заштопать. Корыто банное есть? Хорошо. Эх, жалко — баб не держишь! Мыло, кипяток — чтобы наготове, а не «чичас через час». Губку чтобы ни разу не пользованную! Время до вечера у тебя более чем достаточно, чтобы выкурить из спальни всех крыс, клопов, тургунов и тараканов. Понял? Да корыто не забудь, продрай чисто… Ну где, где твоя похлеб… Уже? Ага… Ставь, ставь, я сам себе налью. Все, не отвлекай, проваливай.

Кровавая свалка в прибрежной воде продолжалась, запах водорослей смешался с иными, плотскими запахами: кровь, рыбье мясо, гниющее содержимое потрохов… Налетели гнусные падальщики, птицы и зубастые птеры… Воин раз махнул кинжалом, отгоняя от стола летающих побирушек, другой раз костью в них метнул… Бесполезно.

— Есть хочешь? Впрочем, и так понятно… Садись, доедай.

Лина уговаривать не надо: предложено от души, без умысла, значит, надо не зевать. Воин встал из-за стола, обтер полотенцем руки, сыто икнул, рыгнул, почесал поочередно живот, загривок и задницу, выбрал из груды оружия на столе бич и пошел поближе к воде, спиной к столу, чтобы не стеснять мальчишку. Бич — короток для настоящего пастушьего бича, всего шести локтей длиною, но воин управляется им на загляденье: уже двух поморников сшиб, прямо в воздухе их достал, и одного птера. Поморники сразу упали в воду и пошли на корм дерущимся обитателям моря, визжащего подбитого птера воин пинком спровадил с берега туда же… Запахи и виды почти никак не влияли на аппетиты Лина и Гвоздика (незнакомец случайно подсказал имя маленькому охи-охи, и Лину оно понравилось лучше прежнего, прежнее он тотчас забыл, а новое принял), Лин дважды наполнил густейшей похлебкой и опорожнил глубокую миску, из которой воин ел, и — наелся! Тою же ложкой действовал, а что тут такого, все так делают. А Гвоздик на песке из большой плоской раковины свою долю лакал и тоже насытился, и в горшке еще почти на четверть похлебки осталось, но некуда ее есть. Какое, оказывается, мясо вкусное, если его выбрать как следует и сварить как полагается!.. В одном кувшине вино, зато в другом — вода, плохо, что теплая, но ничего…