И пала тьма

— Ее сейчас обихаживает целый рой дам в личных покоях лорда Бальжера. Моют, чешут и умащивают. Не каждый день случается, чтобы Длань одного из богов потеряла невинность на ложе другого. Сегодня ночью она будет развлекать лорда Бальжера.

— Сволочь… — Тилар рванулся, натягивая веревки, но добился лишь того, что кожаный ошейник перекрыл ему воздух. Он не сумел высвободить и пальца.

Во время их разговора Бальжер неторопливо обходил Тилара по кругу, изучал его, потирая пальцем верхнюю губу.

— Никто не знает, что он здесь? — спросил он.

— Нет, милорд.

— Из него получится превосходный источник Милости, просто кладезь богатства. Золотая корова, которую можно доить каждый день.

— А как насчет запроса из Ташижана, милорд? Разве вы не отправите его в орден? Награда за его поимку, золотом и услугами, наверняка будет весьма существенна.

Бальжер отмахнулся от вопроса вора:

— Награду я получу единожды. А живым он будет приносить мне доход бесконечно.

— Но тогда вас подстерегает опасность. Малейшая случайность, один сломанный палец — и дред хаул вырвется на свободу.

Глаза Бальжера одновременно сузились и вспыхнули любопытством:

— Я должен увидеть этого демона, понять, к какому элементу он принадлежит. Уверен, что и из него можно извлечь выгоду.

— Берегитесь, милорд. Мы с служанкой согласились, что дред хаул каким-то образом подпитывает его запас Милости. Чтобы существовать в человеческом теле, он оборачивается в кокон из Милости.

Сквозь пелену злости до Тилара эхом донеслось воспоминание:

— Я наэфрин…

Бальжер склонился над ним.

— Я заставлю моих алхимиков изучить тебя с головы до ног, от глотки до задницы. — Он занес руку над черным отпечатком ладони Мирин на груди пленника.

У Тилара заложило нос от запаха пламени, струящегося из пор бога.

Говорят, что характер бога зависит от его элемента. Боги земли отличаются терпением зреющего семени и надежностью камня и твердой почвы, тогда как божества воздуха славятся отчужденностью от людских дел и умением загадывать далеко вперед, их разум так же легок и проворен, как и их Милость. Боги воды, в их числе Мирин и Файла, отличны по темпераменту больше других, то изменчивые, как и вода, то твердые, словно лед, то подобные текущему потоку, то летучие, будто пар. Ярость же огненных богов разгорается быстро, как язык пламени, и может оказаться опаснее лесного пожара. Но им же присущи страсть и верность. Среди них встречаются и самые лучшие, и худшие из богов.

Бальжер, без сомнения, принадлежал к самым худшим из худших.

Он опустил руку, накрыв черный отпечаток. Тилар затаил дыхание, ожидая боли, подобной прикосновению пальца бога минуту назад, ожидая шипения и запаха горящей кожи. Он сморщился, но боль не приходила.

Наоборот, это Бальжер задохнулся от потрясения: его пальцы прошли сквозь отпечаток, как будто Тилар был всего лишь бесплотной тенью. Рука бога ушла в грудь пленника по запястье.

Роггер придвинулся ближе. Он, как и Тилар, изучал и ощупывал оставленную Мирин отметину, но для них она не представляла ничего, кроме черного выжженного клейма.

— Я думаю, вам надо поостеречься, милорд, — предостерег вор.

— Что за странность? — наморщил лоб Бальжер.

Он встретился с Тиларом взглядом и открыл было рот для дальнейших расспросов, но внезапно дернулся, как рыба на крючке. С его губ сорвался крик, слюна брызнула на грудь Тилара, обжигая, словно расплавленный воск.

Бальжер отшатнулся и выдернул руку из наполненной тенями дыры в груди Тилара. Только вместо кисти его запястье заканчивалось обрубком, из которого в такт ударам перепуганного сердца огненным фонтаном хлестала кровь.

Он взревел; казалось, в темнице вот-вот обвалится потолок. За дверью камеры тревожно заметались стражники.

Тилар извивался в веревках. Капли крови немилосердно жгли кожу. Алая струйка огненного гумора стекла по ключице и впиталась в чернильно-черный отпечаток над сердцем.

Он почувствовал, как Милость наполняет его, подобно подогретому пряному элю. Демон внутри зашевелился, разбух и напирал на грудную клетку, грозя разнести ее в щепки.

Не было сомнений, кто откусил богу руку. Дред хаул.

Бальжер прекратил метаться и теперь стоял у стены, прижимая к груди обрубок. В камеру, как стая ворон, ворвались стражники в черных плащах, с мечами на изготовку.

Бог двинулся к Тилару, глаза его обещали смерть. Роггер попытался заступить ему путь, но Бальжер просто отшвырнул его в сторону.

Он навис над Тиларом и ткнул ему в лицо изувеченной рукой. Кровь уже остановилась, и рана на запястье на глазах затягивалась. Со временем кисть отрастет, но сейчас Бальжер полыхал яростью. На коже его дымилась Милость, глаза метали пламя, а дыхание несло пепел погребального костра. Он гневно проревел:

— Ты хотел убить меня, предатель!

Бальжер выхватил кинжал и провел лезвием плашмя по взмокшему от злости лбу. Осененная божественным потом сталь покраснела. Бальжер коснулся кончиком кинжала сочащегося обрубка, напитав оружие своей кровью; с гримасой ненависти он наложил дополнительное заклятие, и лезвие раскалилось добела.

Тилар задергался в веревках, понимая, что обречен.

— Милорд! Не надо. — Роггер локтями отпихивал в сторону стражников.

Бог занес кинжал и с размаху воткнул его в живот пленника. Тилара пронзила обжигающая боль. Бальжер дернул кинжал и распорол его от паха до ребер.

Тилар закричал, но боль заглушила крик, превратив его в бульканье. Он выгнулся над дыбой, корчась в агонии; комната погружалась во мрак. Его внутренности горели кипящим огнем.

Он с благодарностью упал в темноту.

Неизвестно, как долго Тилар провисел на острие агонии, бездумно и невесомо. Боль отказывалась отступать, не давая ни малейшей передышки. Она без устали рвала его огненными когтями.

И вдруг пытка закончилась.

Внезапное прекращение боли пробудило Тилара, будто макание в ледяную прорубь. Зрение неторопливо возвращалось, только его затуманивали слезы.

Тилар глянул вниз, ожидая увидеть разверстую рану с вывалившимися внутренностями. Но кожа оставалась нетронутой, лишь тонкая полоска на животе дымилась от соприкосновения с раскаленным лезвием.

Бальжер снова склонился над ним и поднес к его лицу оружие.

— Осененный моей Милостью зловещий кинжал одновременно и режет, и лечит. Я могу кромсать тебя день и ночь, а ты не ослабнешь от потери крови и не умрешь.

Он занес кинжал и воткнул его в плечо Тилара, так что лезвие прошло насквозь и вонзилось в дерево дыбы.

Тилар, не в силах сдержаться, закричал.

Бог выпрямился, оставив кинжал в ране.

— Или я оставлю его здесь. Пусть режет и лечит, оставляя только боль, которая все время будет свежей.

Тилар извивался. Его не раз протыкали стрелы и клинки. Первая, сильнейшая боль от удара всегда постепенно стихала. Всегда, но только не сейчас.

В глазах темнело, но движение у изножья дыбы привлекло его уплывающее внимание. Роггер возник у его связанных ног.

— Прости, Тилар.

С этими словами вор ухватил его мизинец, встретился с Тиларом глазами и ловко сломал палец.

Крохотные кости хрустнули.

По сравнению с плечом, боль показалась незначительной, но на вдохе она волной захлестнула ногу и разлилась по всему телу. Исцеленные Милостью кости снова трескались, уродуя тело. Под наплывом новых мучений огненный укус кинжала перестал ощущаться.

Но даже сквозь пытку Тилар почувствовал, как что-то вырвалось на свободу из клетки его тела. По мере его исхода треснутые кости срастались криво и с наростами, и наконец его скрючило, суставы закостенели, и к Тилару вернулось старое, изувеченное тело.

Боль отступила, осталось только жжение от раны в плече. Казалось, языки пламени лижут его плоть вокруг кинжала.

В свете факелов из его груди, совсем как из трубы пекаря, поднимался темный, чернее теней, дым. В клубах тьмы открылись метающие молнии глаза.