Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)

Гвендолен встряхнула головой, пытаясь вернуть мысли на место.

— Я всегда буду к тебе одинаково относиться, — голос звучал хрипло, и поэтому она перешла на шепот. — Что бы ты ни сделал.

— Потом у меня было много времени подумать, — продолжал Баллантайн, не особенно дожидаясь ее ответа. — Я ведь подал в отставку не сразу, а только когда понял, что сам бы не смог так поступить даже ради огромной пользы для всего Круахана. И значит, для Службы Провидения я не гожусь. Но мне очень не хотелось, чтобы моя жизнь так заканчивалась. Это все высокие слова — про искупление вины и прочее, я никогда не смогу вернуть жизнь тем, кто ее потерял, значит, исправить здесь ничего нельзя. У меня сохранилась единственная мечта — оставить после себя не гибель и разрушение, а что-то еще. Поэтому, — тут он невесело усмехнулся, — я болтаюсь в компании совершенно безумных людей по Эбре, куда мне ни в коем случае нельзя возвращаться. Хотя ни капли не верю в истории о таинственной чаше, каких-то непонятных силах и в собственные рассуждения об Ордене, который мы якобы можем создать. Что мы вообще можем? Только с трудом уворачиваться от султанской гвардии, да и то у нас это получается все хуже и хуже.

— Мне последнее время многие говорят, что я сошла с ума, — задумчиво сказала Гвендолен, садясь на постели. Наконец ей удалось окончательно разлепить глаза, но ощущение было такое, будто она только что боролась в пустыне с песчаной бурей. — Скорее всего это правда, но я не особенно жалею.

Эбер рассеянно провел по ее щеке пальцами. Он был рядом, он был с ней нежен, он знал, как до нее дотронуться так, чтобы она вся задрожала, но вместе с тем она не знала, где его мысли. Вряд ли он думает о рыжеволосой девушке с крыльями, сидящей рядом с ним на широкой постели в темном пустом доме. Хотя она готова на все, чтобы он на мгновение забыл о своих раздумьях.

— Все-таки странно, что мы оказались в Эбре, — пробормотал Баллантайн, глядя поверх затылка Гвендолен. — Судьба меня словно толкает… теперь еще и в дом Нухгара. Словно мне надо через что-то пройти до конца. У меня уже давно не было такого ясного чувства, что все предопределено, и случится то, что должно случиться. Ты никогда такого не ощущала?

Гвендолен хотела сказать, что каждый раз с ним ощущает то, чего никогда не ощущала раньше, но сдержалась. Все-таки он ждал от нее других слов. Несмотря на то, что сам уже снял с нее камзол и рубашку.

— Мне иногда кажется, — она помолчала, собираясь с мыслями, — будто я понимаю каждого человека рядом со мной. Все, что у него в жизни не получается, как ему плохо, как он бьется ради куска хлеба или пытается к чему-то прийти. Я это чувствую, но ничего не могу сделать. Хотя раньше я никогда об этом не думала, просто держалась от людей подальше. Может, я перестаю быть крылатой? — она с сомнением пошевелила крыльями, расправив каждое, и как всегда, на белые простыни упал яркий отблеск, словно от пламени. — Но летать я вроде еще не разучилась…

— Я не знаю, к хорошему или плохому, но мы меняемся, Гвендолен, — тихо произнес Баллантайн, опуская голову. — Если бы кто-то раньше мне сказал, что я каждую ночь буду с девушкой в два раза моложе меня, я бы искренне посмеялся, уже без всякой обиды. А теперь мне этого хочется все время сильнее и сильнее.

— Это в тебе просто немного отражается то, что хочу я.

Гвендолен сомкнула руки на его шее и счастливо вздохнула. Еще не рассвело-значит. еще какое-то время можно не думать о смысле своих поисков, о том, что они будут делать с гостеприимством этого подозрительного Аллария, о том, сколько еще им скрываться и дадут ли им гвардейцы выбраться из Эбры. Не говоря про Гарана с его угрозами — о нем лучше вообще не думать, чтобы не скрипеть зубами и не хвататься за кинжал. Сейчас кинжал совершенно лишний. Сейчас нужны только губы Эбера возле ее уха и ее руки, расстегивающие пряжки его камзола — почему их каждый раз так много?

Неожиданно Гвендолен широко распахнула глаза, как от удара, и очень пожалела, что дала себе зарок на время забыть о холодном оружии. Стоя в дверном проеме, почти неразличимый в серых предрассветных сумерках, разлившихся по всему дому, Алларий внимательно наблюдал за ними, и судя по заинтересованному выражению лица, еще и подслушивал. Эбер, по счастью, не обернулся, а в ответ на возмущенный взгляд Гвендолен Алларий спокойно приложил палец к губам и успокаивающе наклонил голову, отступая и пропадая в сумерках. На его лице, тонком, нервном и исключительно подвижном, сейчас присутствовало задумчивое выражение погруженности в себя и вместе с тем полной безмятежности, словно он не занимался постыдным делом подглядывания, а выполнял какую-то крайне важную миссию.

Гвендолен решительно высвободилась и босиком пробежала к двери. Ключа в замке не оказалось, но она задернула висящие поверх шторы и для верности еще подтащила к дверям стоящий поблизости сундук.

— Так лучше, — пояснила она, не вдаваясь в подробности. — А то мало ли кто здесь расхаживает. Зверюга у него опять-таки на вид не слишком дружелюбная.

Эбер ничего не возразил. Наверно, он тоже решил в оставшееся время попытаться не думать о прошлом и будущем. Возможно, потому, что Гвендолен поклялась себе, что использует все, что в ее власти, чтобы он отвлекся от своих мыслей. Никогда раньше она не думала, что будет так прикасаться к мужчине, что ей захочется вывернуться из кожи, чтобы доставить ему удовольствие, что она будет пытаться угадать, чего он ждет от нее, и что ей все будет казаться прекрасным, пока ее сердце стучит от любви.

Но все получилось наоборот — она мечтала принести наслаждение, а почувствовала его сама, гораздо острее чем всегда. Задыхаясь от пронзающего изнутри ощущения и от дрожи, доходящей до кончиков пальцев, она упала на смятое покрывало с бешено колотящимся сердцем, с трудом осознавая шепот Баллантайна рядом:

— Хорошо, что скоро рассвет, и всем, кого ты перебудила, в любом случае пора вставать. Неужели ты чувствуешь это так сильно, Гвендолен?

Она не сразу смогла разлепить губы, чтобы ответить. Глаза закрывались сами собой, и все тело качалось на какой-то бесконечной теплой волне. У кого в ее народе язык повернулся назвать это проклятием? Наверно, они просто завидовали…

— Приветствовать рад я всех вас, кто мой дом осчастливил приходом. Надеюсь, не встретите вы здесь ни в чем недостатка.

Алларий лучезарно улыбнулся, изящно поведя рукой вокруг, но Гвендолен отчетливо казалось, что выражение радушного хозяина, открытого и дружелюбного человека, больше всего на свете ценящего изысканную беседу, такая же маска на его лице, ак все другие. С подозрением рассматривая явившуюся под вечер компанию гостей, она начинала понимать, зачем Алларию такой большой дом, раз сюда периодически наведывается столько народу. С другой стороны, было совершенно неясно, почему подобные сборища до сих пор не заинтересовали султанскую гвардию. Тем более если учитывать, что расположившаяся в просторном зале публика не принадлежала к верным подданным Хаэридиана Могущественного, да снизойдет он в своем великолепии до своих жалких слуг. Или как там у них принято говорить? Гвендолен хмуро зарылась в подушки в дальнем углу комнаты, и, чтобы побороть желание нервно грызть ногти, жевала большой персик из стоящей перед ней чаши с фруктами. Ее откровенно раздражала эбрийская манера сидеть на полу, есть руками, из напитков подавать только воду, но при этом постоянно раскуривать какие-то сладко пахнущние темные палочки, от запаха которых кружилась голова. Раздражало выражение застывшего блаженства на лице сидящего рядом Логана — он битый час аккуратно перемещал взглядом все предметы в комнате поочередно, заставляя гостей нервно вздрагивать. Но Логан был так горд своим новым умением, что полностью ушел в себя. Дагадд задумчиво опустошал блюдо с финиками и даже не ворчал, что "в этой Эбре не нагребешь ничего правильного похлебать", из чего Гвендолен сделала вывод, будто он тоже внутренне прислушивается к какому-то недавно открывшемуся у него таланту. Баллантайн на другом конце тихо разговаривал с Нуадой. Остальные — их было человек десять, в том числе и уже знакомый им Тенгал — с опаской на них поглядывали и в ожидании чего-то интересного развлекали себя стихами, которые декламировал Алларий. Гвендолен особенно не вслушивалась, но судя по всему, они были из его обычной мрачной серии про разверзнувшуюся землю и сошедший с небес огонь. Впрочем, под конец она втянулась, и текст неожиданно захватил ее — он был от имени божества, оплакивающего созданный им мир, который ему же придется уничтожить. Слушатели вежливо подняли руки и постучали ладонями друг о друга — видимо, это была такая манера выражения одобрения — но по лицам было заметно, что их гораздо больше занимают собственные мысли и присутствие в зале странных гостей. Причем сильнее всего косились на Баллантайна, даже демонстративно висящие на шее Гвендолен кинжалы в тройных ножнах и потемневший остановившийся взгляд Логана вызывали меньше тревоги.