Приют охотника

Позвольте мне привести один небольшой пример. Кажется, тогда ему еще не исполнилось двадцати. Я присутствовал при этом, правда, всего лишь как зритель. Час был поздний, и все золото на столе, как обычно, постепенно сгрудилось перед Мюни. Все остальные пребывали уже в пьяном и злобном состоянии, ибо все как один были старше его и не привыкли проигрывать. Он же был по обыкновению весел и игрив.

Совершенно неожиданно, без предупреждения он ткнул пальцем в самого богатого и сильного человека в компании и обвинил его в передергивании карт. Учитывая, что за последние три часа этот человек просадил чуть не целое состояние, обвинение прозвучало на редкость неубедительно. Надобно еще добавить, что человек этот заслужил репутацию отменного фехтовальщика.

Не успели мы опомниться, как человек этот вскочил и обнажил шпагу.

– Пижон чертов! – вскричал он. – Я сейчас тебе укорочу язык, наглый мальчишка! – Зрители поспешно отскочили поодаль.

Мюни неторопливо поднялся.

– Защищайся, мерзавец! – сказал он и выхватил свою шпагу. Там, где полагалось быть клинку, свисал, раскачиваясь, кусок шелкового шнура. Не веря своим глазам, уставился он на него. Все остальные – тоже. Воцарилась мертвая тишина.

– Вот черт! – сказал он. – Должно быть, на этот раз я выпил больше, чем нужно.

Вся комната взорвалась смехом и аплодисментами.

Только его противник предпочел не заметить шутки. Он презрительно фыркнул и нанес удар. Мюни отбил его эфесом шпаги и взмахнул шнуром как кнутом. Шнур обмотался вокруг шпаги противника, и Мюни резким движением вырвал ее у него из руки. Возможно, будь он трезв, я бы не поверил своим глазам; должно быть, он много дней отрабатывал этот прием. Он схватил противника рукой за горло и опрокинул на пол, после чего без лишних слов вернулся за стол и принялся тасовать карты.

И это в шестнадцать или восемнадцать лет.

Сразу же по приезде в Гильдербург я отправился в «Щит маркграфа» – самое дорогое и респектабельное заведение в городе. В холле торжественная тишина и полумрак, пол устлан мягкими коврами, на стенах темные панели полированного дерева. «Щит маркграфа» – из тех заведений, где на каждом шагу расставлены медные плевательницы, а если ты ненароком промахнешься мимо одной, слуга несется бегом подтереть – очень стильно, хотя на мой взгляд немного бессмысленно. Обычно я избегаю такой роскоши, но на этот раз устал от долгой дороги. Поскольку в кармане моем звенело несколько талеров, я мечтал о горячей ванне и вкусном обеде.

Швейцар в ливрее подозрительно меня осмотрел и решительно подошел поближе, намереваясь спросить, что мне нужно.

– Омар! – проревел зычный голос откуда-то сверху, с лестницы, и Мюни собственной персоной перемахнул через перила, упал на пышный диван, спружинил и замер как ни в чем не бывало передо мной. Пожилая дама, сидевшая на другом конце дивана, продолжала еще подпрыгивать вверх-вниз в полнейшем шоке. Муни нежно обвил меня руками, словно я нашедшийся вдруг должник.

Разумеется, после этого меня приняли как желанного гостя. Друг брата маркграфа – их друг. Еще бы: даже если Мюни и съезжал, не заплатив по счету, его семья покрывала все его долги. Я несколько удивился тому, что они вообще позволили ему вернуться из-за границы, но они позволили. Он заказал мне самый лучший номер, весело болтал всю дорогу до его дверей и потребовал вина, чтобы мы могли выпить, пока я отмокал в медной ванне.

Позже он пригласил свою тогдашнюю подружку, чтобы она познакомилась со мной, не забыв приказать, чтобы она захватила с собой что-нибудь из его запасной одежды. Завернутый в полотенце, я был представлен одной из самых прелестных дам, каких только можно себе представить. Он всегда отхватывал себе самых лучших. Она выступала здесь в качестве его жены, ибо «Щит» ревностно блюдет свою репутацию, и даже Мюни приходилось соблюдать некоторые приличия, если он хотел оставаться здесь.

Жизнь моя сразу же утратила покой. Мне не терпелось приступить к поискам исчезнувшего наследника, но общество Мюни оставляло мало времени на все остальное.

Где-то на третий день я, пошатываясь, вернулся в свой номер после продолжавшихся почти всю ночь расспросов в заведениях куда худшей репутации. Время близилось к рассвету. Не успел я стащить с себя одежду, как в номер мой ворвался Мюни – чисто выбритый, неотразимый, как всегда улыбающийся.

– Омар! – возгласил он. – Рад видеть, что ты уже встал! Река поднялась! Я арендовал пару гнилых посудин – устроим соревнования по гребле!

Я нырнул в кровать и натянул одеяло на голову. Он попытался сорвать его с меня.

– Мне надо работать! – возмутился я.

Он ухмыльнулся.

– Тогда с какой стати ты пьянствуешь ночь напролет?

– Какое же это пьянство? Рассказываю истории, задаю вопросы, слушаю. Разведка.

– Ба! Ты начал не с того конца! Тебе надо побеседовать со священниками, с ноблями, а не путаться со всяким сбродом. Можешь вернуться к нему потом, если ничего другого не получится. Начни с отцов города, а потом спускайся вниз.

– По опыту своему я знаю, что сброд не только интереснее и больше знает, но и охотнее готов помочь. Отцы города пожалеют мне и ваксы со своих башмаков, – во всяком случае, без уймы подготовительной работы.

– Ба! – повторил Мюни, и в глазах его появился хорошо знакомый мне опасный блеск. – Они послушают меня! Скажи, если я устрою тебе встречу с городской верхушкой, ты пойдешь грести со мной?

Я сдался, готовый на все, только бы меня оставили в покое. Не прошло, однако, и двух часов, как он вылил мне на голову полный графин воды и объявил, что пора идти и все только меня и ждут.

Одну лодку мы разбили на первом же перекате – разумеется, ту, в которой сидел и я. Как ни странно, никто не утонул, хотя почти все нахватали изрядно синяков. Мюни забрал нас в свою лодку, и мы отправились дальше. Эта продержалась аж до Громового водопада. Мы развели костер, чтобы просушиться немного, но лошадей подали быстрее, чем ожидалось. Оживленным галопом вернулись мы в «Щит маркграфа».

Я едва успел переодеться поприличнее, как начали съезжаться отцы города – купцы, нобли, священники. Возглавлял всю эту компанию бургомистр собственной персоной. В большой зале собрались по меньшей мере тридцать мужчин и несколько видных дам. Они расселись и стали ждать, что хочет от них устроитель встречи. Нет, право же, полезно быть чьим-нибудь братом! Гостиничная прислуга прыгала вокруг как лягушки.

Мюни представил меня и предложил мне изложить свою просьбу. Чувствуя себя так, словно квалифицированные палачи терзали меня без устали сорок дней и сорок ночей, я начал рассказ о пророчестве Хола.

Мюни уже слышал его от меня, поэтому тихонько отошел в сторону. Возможно, он увлекся обдумыванием очередной пакости. Если он и в самом деле думал об этом, он преуспел весьма и весьма. Далее мне придется полагаться на его рассказ, поведанный мне позже.

В гостиницу вошла пожилая матрона с увесистой на вид сумкой. Вся прислуга, как я уже сказал, пребывала в панике по случаю такого нашествия богатства и власти, и в вестибюле не оказалось ни единого портье.

Повинуясь безошибочному инстинкту на скандал, Мюни поклонился.

– Могу я помочь вам чем-нибудь, сударыня? – предложил он.

Старая дама поколебалась, беспомощно огляделась по сторонам и пробормотала что-то вроде: «Не могли бы вы найти мне кого-нибудь, кто поднял бы багаж в номер?»

Мюни без лишних слов взял у нее сумку и подал ей руку.

Они поднялись по лестнице вместе.

– Не будете ли вы так добры, молодой человек, – сказала она, отперев дверь, – положить сумку на кровать?

Когда Мюни, как ему и было сказано, укладывал сумку на кровать, он услышал щелчок замка. Он обернулся и увидел, что женщина срывает с себя одежду. Как выяснилось, уверял он меня потом, она оказалась по меньшей мере лет на пятьдесят моложе, чем показалось ему вначале, и вообще являла собой потрясающий экземпляр цветущей девицы на выданье.

Тем не менее он поклонился ей как ни в чем не бывало.