Край Ветров: некроманс

Маг поднял руку в прощальном жесте. Никс уже подошла к двери, но потом обернулась, подбежала к магу и коротко обняла.

— Пускай вам тоже везет, как проклятому, — сказала она на прощание.

Помнишь ли ты тонкую улыбку алого щербатого месяца, что поднимался над остовами разрушенных башен, там, где многоликий океан вгрызается в мягкое тело земли? Там, наступая ненароком на черепа покойников, добровольно отдавшихся волнам, можно пройти по мокрым камням к гроту, где бушующий океан затихает, где горят зеленоватым светом стеклянные бутоны фонарей, где у кострища, которое много веков назад было языческим капищем, я заплетал твои волосы в косы.

Долгие шелковистые пряди, яркие, как струны слепого дождя; кожа — как отполированная бронза, и узлы мышц под ней напрягаются, когда я, ненароком, делаю тебе больно.

Мне так хочется прикоснуться к тебе, почувствовать жар твоего тела. Тебе покажется, что это всего лишь холодный бриз, — и ты вздрогнешь, но это буду я. Пробежаться бы пальцами по тонкой излучине ключиц, провести черту по плечу, другой рукой касаясь твоих губ, запрокидывая твою голову. И зубами, лунными звериными клыками впиться бы в твою шею справа, снизу, так, чтобы пошла кровь, и чтобы ты почувствовал, что именно я — тот, кто может подарить тебе равнозначную этой боли нежность.

Но я не стал.

Право же, касаться тебя — все равно, что плавить свечной воск в горниле кузничных печей. Мне страшно. Я боюсь сгореть, как мотылек, прельщенный отсветами пламени. А ты…

О чем ты думал, мой яркоглазый демон, когда сказал мне: «Найди свое солнце.»

Мир вспыхнул, разлетелся на осколки плавящихся зеркал, вылился в глаза дождем из звезд.

— До тех пор, пока мы оба живы, ты будешь хранить меня, а я — охранять тебя, — произнес окончание древней клятвы сияющий демон.

Пальцами он зарылся мне в волосы, и я не знаю, как я выдерживал прямой взгляд его огненных глаз.

— Но какова цена? — спросил я.

— Ты будешь любить меня, — сказал он.

О, дыхание лета, языки костра, сияние живого золота, кто же может удержаться и не полюбить тебя, стоит тебе только пожелать?

— Ты будешь любить меня, — сказал он, — потому что иначе быть рядом со мной невозможно для человека.

Мари резко села на кровати. Она тяжело дышала, по лбу ее стекал пот.

— Осознанные сновидения, а? — произнесла она.

Вокруг ее кровати, на тумбочке и на шкафу, и даже на полу были расставлены горящие свечи, уже наполовину оплавившиеся.

Ступив на пол босыми ногами, она стала ходить по комнате и задувать пляшущие огоньки.

Комната погрузилась во тьму.

Мари снова присела на кровать, забралась на нее с ногами и стала смотреть прямо перед собой.

Она была близка.

Очень близка к тому, чтобы найти человека во сне, и чтобы войти в его сон.

Но она вошла в чей-то чужой сон. И это оказалось для нее слишком тяжело. Видимо, психика спящего не была психикой обычного человека. Если обычные сны были похожи на компот в банке, тот этот сон был засахарившимся мёдом.

В нем было жарко и душно, и он заполнял легкие и все ее естество своей сутью, сутью пылающей, всепоглощающе жаркой любви, спрятанной где-то глубоко, под слоями земли, как воспаление легких, которого не заметил врач, как отступившая на мгновение головная боль, как зима, которая настанет рано или поздно, или как цунами, перед которым, хоть плачь, все равно малы и бессильны.

— Это же кого так плющит… — Мари сдавила руками виски, в которые бешено стучала кровь. Потом, опустив руки, склонила голову набок: — Я-то всего узнать хотела, думает ли он обо мне… А оно… Вона как у людей бывает. Я как будто… и не жила, в сравнении с этим… чувством.

Я очнулся, кажется, лишь для того, чтобы снова шлепнуться в обморок: перед моим лицом висела настолько пугающая рожа, что я даже не сразу ощутил, что связан по рукам и ногам, и что тело мое болит — все, от головы до пят. Рожа была по-настоящему… странная. Это определенно было лицо, огромное, размером примерно с две мои головы. В прозрачном зеленоватом желе его мясистой плоти смутно виднелся светящийся череп странной формы. Плоть пронизывали непрозрачные вены и артерии. Несколько дюжин маленьких черных глазок обрамляли два основных больших глаза, тоже черных и как будто бы неподвижных. Вниз от этой чудовищной головы шла такая же желейно-прозрачная шея. Пытаясь проследить, чем все это захватывающее великолепие заканчивается, я обнаружил, что подвешен над полом на расстоянии в полметра. Так же я немало удивился тому факту, что тварь, заглядывающая мне в душу, еще и держит в маленькой прозрачной ручке ложку с какой-то едой. Я принюхался: это было жаркое из говядины.

Существо издало странный утробный стон и тыкнуло мне ложкой с жарким в губы. Я все еще ничего не понимал, поэтому рта не открыл, так, что содержимое ложки полилось мне по подбородку.

Странная тварь зачерпнула еще еды и снова ткнула ее мне в рот. Тут я не стал сопротивляться и покорно вкусил недурную, на самом деле, снедь. Конечно, от одного вида моего «кормильца» меня бы стошнило (в нормальном состоянии) но тут мой организм явно алкал подпитки извне. Так всегда бывает, когда мне приходится регенерировать. А пока существо кормило меня, жутковато постанывая, я старался оглядеться и разобраться в ситуации.

Итак, я был привязан к деревянной конструкции в форме буквы «Т» при помощи скотча. Привязали меня хорошо, отдельно каждую руку и ногу, так, что пошевелить чем-либо кроме головы я не мог. Даже пальцы приклеили по одному. Тюремной камерой мне служила довольно просторная темная зала, похожая на отсек городской канализации, и, судя по сырости и запаху, это был именно он. Окон тут, вроде как, не наблюдалось, а свет шел от тусклой лампочки под самым потолком.

Наконец миска опустела и странное существо отодвинулось от меня, повернулось и медленно поползло куда-то прочь. Я смог оценить его настоящие масштабы и увидеть, так сказать, всю картину целиком: тварь была чем-то вроде огромной гусеницы с множеством рук, похожей на человеческую головой и светящимся скелетом внутри. Так же с уродливой головы свисали похожие на водоросли отростки (волосы?), путаясь в ворохе обвислых птичьих крыльев разных размеров и форм, таких же прозрачно-белесых, как и остальное тело.

Оторвавшись от гипнотизирующе-жуткого зрелища уползающего чудовища я, наконец, различил прямо перед собой другого пленника, которому, явно, досталось больше, чем мне.

По черным космам, выглядывающим из-под маски и по общему абрису фигуры я понял, что это Камориль. Он был так же, как я, на высоте полуметра привязан к деревянной конструкции, скорее похожей на стоящий на боку крест с дополнительной вертикальной балкой посередине, причем зафиксирован некромант был не только скотчем, но и кожаными ремнями. Голова некроманта, к тому же, оказалась прикреплена к серединной балке ремнем, а сверху на нее была надета маска, оставляющая открытым только кончик носа. Маска прилегала плотно, очевидно, лишая его возможности видеть и говорить. Он был раздет по пояс, и по исполосованной лентами скотча груди причудливо разлилось жаркое, которым его, очевидно, тоже уже «покормили», не догадавшись освободить хотя бы рот.

Я хотел, было, позвать его, но услышал, как скрипнула железная дверь, и решил погодить.

В свет лампы вышла высокая, неимоверно тощая женщина в кожаных трусах.

Я к тому моменту уже не мог удивляться, а потому отметил это для себя так, фоном, мол «странная какая-то, и не холодно ей?» Кроме кожаных трусов на ней были агрессивного вида сапоги на высокой платформе (ага, значит сама она не так уж высока), кожаные перчатки без пальцев и черная короткая маечка в обтяжку, подчеркивающая наличие почти полного отсутствия груди. Так же сия барышня имела на голове растрепанную короткую стрижку с ажурно выбритыми висками и множество металлических сережек в ушах, носу, губах и бровях. А худа она была, кстати, неимоверно. Я-то думал, что Камориль — тощий, но эта цыпочка давала ему о-го-го, какую фору.