Из того ли то из города (СИ)

Конь, вместо того, чтоб направо свернуть, к реке широкой, влево подался, вдоль стены. Коли б Илья сам правил, непременно бы к реке подался, а тут... Ладно, поглядим. Едет себе эдак неторопливо, стены осматривает. Хороши. Крепки. Башни вот только невысокие, едва выглядывают. С такой башни далеко не углядишь. Да и сами стены тоже не очень. Тут особо высокой лестницы не надобно, чтоб наверх взобраться. Ров неказист, неширок, в смысле. Конечно, когда тут вполне себе город будет, перестроится все, а пока... Пока без богатырей никак, и Добрыня - один из них.

Вот уж и стена закончилась, и башня угловая приземистая, ров в речку уперся. Глянул на нее Илья - в меру поросшая, в меру чистая, шириной не особо - как раз то, что утицам надобно. И шевеление вдали обозначилось, сохатый, должно быть. Ишь как цветом на фоне зелени выделяется. Тут, должно быть, знатные места для охоты, коли зверь так близко к слободам подходит. В другое время не удержался бы, пустил стрелу. А так - не к чему ради потехи зверя бить, сейчас подберемся поближе - пугану, чтоб впредь осторожничал.

Ан вовсе и не сохатый оказался. Конь это, не иначе - Добрынин, потому как оружием обвешан. А статью - ровно близнец тому, что под Ильею. Смирнехонько эдак стоит, ровно задумавшись. Однако ж каждый знает, - не тронь коня богатырского; никому иному служить не станет, хоть ты пополам разорвися. И ничем-то ты его не приневолишь за собой идти. Ну, ежели кто не знает - пускай сам попробует.

Куда ж хозяин его подевался? Нигде его не видно. Никакой приметы не видать, куда направился. Оно, конечно, можно б и подождать, коли б поспешать не надобно. Вот и гаркнул Илья со всей дури, на всю округу, Соловей бы слышал - и тот подивился бы.

И тут шваркнуло что-то неподалеку, возле самой воды, прошелестело, - не иначе как стрела, - и поднялся молодец - косая сажень в плечах, без доспеха, в рубахе с воротом нараспашку, портах холщевых да сапогах. В руках лук, за плечами колчан. На Алешу чем-то смахивает. Они с ним, должно быть, погодки.

- Ты что, иного места не нашел, глотку драть? - спрашивает. - Какого лешего принесло? Чего надобно?

- Да вот, Добрыню ищу. Знаешь такого?

- Может, и знаю. Зачем он тебе?

- Дело у меня к нему есть.

- Дело, говоришь? Силушками, небось, помериться решил?

- Может, и решил.

Вот почему бы просто не сказать о своем поручении от князя? Откуда это берется, чтоб на ровном месте бучу учинить? Задор молодецкий играет - так вон, камень на дороге который год лежит, колею вокруг пробили, поди, да столкни; лесина завалилась, - в сторону сдвинь, еще чего путного сделай. Так нет же. Это пускай кто-нибудь; всем мешает, авось, кто и найдется. Сколько раз бывало: сойдутся посреди дороги два соседа, не успеют друг другу пару слов приветственных сказать, а уж кулаки в ход пошли. Что, с чего - сами потом в толк не возьмут, как и получилось...

- Ну, и как меряться будем? Я тот самый Добрыня и есть.

- Мне все равно.

- Так и мне все равно.

Вздохнул Добрыня, к коню подошел, булаву с седла снял, в руке повертел, перекинул с руки на руку. Обернулся, а Илья, спешившись, таким же манером свою крутит. Уставились друг на друга, словно каждому уже той самой булавой по голове неразумной со всего маху пришлось. Потому - особый манер, его ни с каким иным не спутаешь.

- Давай на поясах, - буркнул Илья. - Негоже с оружием-то. У меня доспех есть, а у тебя - нету.

- Без разницы мне, - буркнул в ответ Добрыня. - Щит есть - им и обойдусь.

Но Илья уже разоблачился, оставшись в том же наряде, что и Добрыня. А у того еще больше недоумения во взгляде.

Наконец, сошлись. Ухватили друг дружку - одна рука под плечом противника пущена, другая - поверх, в кушаки вцепилися. Крякнули дружно, начали. Ногами упираются, тянут один другого, чтоб от земли оторвать да на землю и бросить. Ровно два медведя сцепились. Дышат тяжко, кряхтят. Пар от обоих валит - хоть горшок с репой ставь. Никто не одолел.

Разошлись, насупленные. Сели друг от друга в сторонке, посидели, передохнули, вдругорядь сцепились.

Несколько раз расходились, несколько раз сходились, - никакого проку. И чем бы все окончилось, неизвестно, да заступил Илья ногой в кротовину, подогнулась нога, тут-то Добрыня его набок и повалил. Мало что повалил, так и одолел бы, однако ж вспомнил Илья, чему его жена учила, - она ведь и борьбе у степняков обучена была, - изогнулся особым образом, и Добрыня, вместо того, чтоб его к земле придавить, мимо пролетел да в реку и покатился. Стало быть, что ж - за Ильей победа осталась? Как бы не так. Что ж он, дурнее Добрыни? Вслед за ним покатился. Сначала один водяных с водяницами разогнал, что твое бревно плюхнувшись, затем второй - остатних, которые от первого шарахнуться не успели.

Не глубоко у берега, по грудь, однако травы с ряской - искать не надобно. Выплеснулись оба, встали на ноги - как есть два сапога, один напротив другого. Что один, что другой - оба ряской облеплены, тиной обмотаны, трава какая-то пучком с головы свисает. Увидит кто в сумерках - вот тебе и сказка готовая; кто ж поверит, что это два богатыря силушкой мерялись? Фыркают, утираются, траву сдергивают. Глянули друг на дружку - и в хохот. Жалко, никто не видит: два дурня в реке, еще и хохочут.

Выбрались, сели на бережку покатом, сапоги сняли, воду из них льют. Препираются. Добрыня говорит, коли б не прием нечестный, так его б победа была. А Илья в ответ - в бою все средства хороши.

- Постой-ка, - вдруг спохватился. - Ты булавой тут давеча помахивал... Сам научился, али показал кто?

- Святогор научил, - отвечал Добрыня. - Так и ты, вроде, таким же манером...

Даже присвистнул Илья.

- В учениках я у него жил, год, а то и поболее...

- И я в учениках...

...Месяц на макушку неба взобрался, когда в город возвернулись. Ворота заперты были, однако впустили. Как и не впустить-то? Они ведь сгоряча с петель поснимают. Во дворе Добрынином шум стоит, не разошлись еще приглашенные. Сама Амельфа Тимофеевна возле ворот. Беспокоится.

Подошел к ней Добрыня, обнял ласково.

- Ничего не подстрелилось сегодня, ан и не с пустыми руками возвращаюсь. Нонче нашего двору прибыло. Встречай, Амельфа Тимофеевна, брата моего названого, Илью Ивановича. Привечай нас, да собирай в дорогу дальнюю. Поутру, чем свет, в Киев отправляемся.

10. КАК ПО МОРЮ, МОРЮ СИНЕМУ, МОРЮ СИНЕМУ, ХВАЛЫНСКОМУ...

Плещет вода под веслами, мягонько так. Обтекает-обвивает нос корабельный, высоко над волной взметнувшийся. Об том корабле уж и песня сложена:

Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:

Нос, корма - по-звериному,

А бока зведены по-змеиному,

Да еще было на Соколе на корабле:

Еще вместо очей было вставлено

Два камня, два яхонта,

Да еще было на Соколе на корабле:

Еще вместо бровей было повешено

Два соболя, два борзые;

Да еще было на Соколе на корабле:

Еще вместо очей было повешено

Две куницы мамурские...

Таким, должно быть, и останется в памяти народной, коли уж и песня сложилась. А того певцу невдомек, что для корабля боевого главное - не украшения. Потому и призвал Владимир-князь строителей из варягов, чтоб соорудили они ему такую ладью, какая одна тысячи бы стоила, чтоб нельзя ее было врагам ни с берега одолеть, стрелы огненные мечучи, ни приступом взять. Иному бы князю отказали, а нашему... Он, вишь, в былые годы, когда враги на него ополчились, в ихних землях скрывался. Улучил времечко, вернулся, врагов своих одолел, дружину варяжскую наградил по заслугам, кто обратно подался, кто - в иных местах счастья искать, а кто и доныне в Киеве служит. Вот среди них-то и нашелся мастер, этот самый Сокол-корабль построивший. Целый год, говорят, строили, в тайне великой, и другого такого вряд ли сыщется.