Судьба Убийцы (ЛП)

— Потому что Персиверанс сказал ей, что у тебя есть книги, принадлежащие Пчелке. Он увидел, как ты читал то, что она написала. Две книги, одна с яркой тисненой обложкой и одна простая. Он узнал ее почерк, когда залезал на свою койку рядом с тобой.

Он остановился. Я поежился, ужасаясь, как же сильно я могу разозлиться. Я контролировал свое дыхание, как учил Чейд, тихое дыхание убийцы на грани убийства. Я подавил эмоции. Я испытывал колоссальную жажду насилия.

Шут сказал негромко:

— Думаю, она вела дневник снов. Если она моя, если в ней течет кровь Белых, у нее должны быть видения. Стремление поделится своими снами, записать их или рассказать, должно быть непреодолимым. Она расскажет их нам. Фитц, ты злишься. Я это чувствую, будто шторм бьет по моим берегам. Ты должен прочитать эти книги для меня. От начала до конца.

— Нет.

Одно слово. На одно слово я мог сохранить спокойствие в голосе.

Его плечи поднялись и опустились во время глубокого вдоха. Он тоже пытался контролировать себя? Его голос был натянутым, как струна:

— Я мог бы спрятать их от тебя. Я мог бы попросить Спарк выкрасть книги и читать их мне здесь, в тайне. Но я этого не сделал.

Я разжал кулаки, расслабил горло:

— То, что вы не поступили подобным образом, не делает это менее оскорбительным.

Он убрал свою руку с сумки. Положил обе кисти на колени, ладонями вверх. Мне пришлось наклониться к нему, чтобы разобрать его шепот:

— Если ты думаешь, что это случайные фантазии маленького ребенка, тогда твой гнев оправдан. Но ты не можешь так думать. Это записи Белого Пророка, — он понизил голос еще больше: — Это записи твоей дочери, Фитц, твоей маленькой Пчелки. И моей.

Если бы он ткнул меня в живот посохом, удар не мог бы получиться хуже.

— Пчелка была моей маленькой девочкой, — слова вырвались рычанием волка. — Я не хочу ей делиться! — откровение хлынуло из меня как из закипающего котелка. Знал ли я причину своего гнева, прежде чем высказать его?

— Я знаю, что ты не хочешь, но ты должен, — он слегка коснулся рукой сумки.

— Это все, что осталось нам от нее. Кроме одного славного мгновения, когда я держал ее и видел, что она вот-вот взорвется, как гейзер света темной ночью, это все, что я когда-либо смогу узнать о ней. Пожалуйста, Фитц. Пожалуйста. Позволь мне узнать ее.

Я молчал. Я не мог. Слишком многое было в этих книгах. В ее дневниках слишком мало упоминалось обо мне с тех пор, как она начала сторониться меня. Слишком много маленькой девочки, в одиночку сражающейся с другими детьми Ивового Леса. Слишком много записей, которых я стыдился, выставляли меня слепцом. Ее рассказ о конфликте с Лантом и о том, как я пообещал ей, что буду уделять ей больше внимания, и какую неудачу я потерпел в этом отношении. Мог ли я прочитать эти страницы вслух Шуту? Мог ли я обнажить свой стыд?

Он знал, что я не смогу поделится с ним этими записями даже до того, как попросил меня об этом. Он настолько хорошо меня знал. Он так же знал, что есть вопросы, в которых я не уступлю. Почему он осмелился просить?

Он двумя руками взял сумку и прижал ее к груди. Слезы текли из его золотых глаз по шрамам на лице. Он протянул сумку мне, сдаваясь. Я чувствовал себя, как капризный ребенок, чей родитель поддался его истерике. Я взял сумку и сразу же открыл ее.

В ней мало что осталось, кроме книг и свечей Молли. Я сложил большую часть одежды, огненный камень Элдерлингов и другие вещи в аккуратные шкафы каюты. На дне сумки в одну из моих рубашек были замотаны склянки с драконьим Серебром. Я решил, что моя сумка самое подходящее место для таких вещей. Они были завернуты так, как я оставил их. Он говорил правду - он не рылся в ней. Я почувствовал аромат свечей Молли. С ним мне стало спокойнее, разум прояснился. Я взял книги, чтобы переложить их в более безопасное место.

Его слова были нерешительными:

— Мне жаль, что я причинил тебе боль. Не вини Спарк или Персиверанса. Это было случайное замечание с его стороны, а девочка действовала по принуждению.

Спокойствие Молли. Ее упрямое чувство справедливости. Почему это было так трудно? Было ли в этих книгах что-нибудь, чего он не знал обо мне раньше? Что я теряю? Не было ли для меня все уже давно потеряно?

Не разделил ли он со мной эту потерю?

Снег размочил один угол дневника снов Пчелки. Он высох, но кожаная обложка слегка сморщилась, напоминая узор. Я попытался разгладить ее пальцем, но она не поддалась. Я медленно открыл дневник, прокашлялся.

— На первой странице, — произнес я скрипучим голосом. Шут слепо посмотрел на меня, слезы все так же текли по его щекам. Я снова откашлялся. — На первой странице есть рисунок пчелы. Он отображает реальный размер и цвет пчелы. Над ним дугой написано: «Это дневник моих видений, моих важных снов».

У Шута перехватило дыхание. Он сидел очень тихо. Я встал. Меньше трех шагов понадобилось, чтобы пересечь эту маленькую комнату. Что-то, не гордость, не эгоизм, что-то, для чего у меня нет названия, сделало эти три шага самым крутым подъемом в моей жизни. Я сел рядом с ним и открыл книгу на коленях. Он не дышал. Я потянулся и взял его руку за шерстяной рукав. Я поднес его руку к странице и провел опущенными пальцами по дуге:

— Это слова, — я поднял его руку снова и провел указательным пальцем по пчеле. — А это пчела, которую она нарисовала.

Он улыбался. Он поднял запястье, чтобы вытереть слезы с лица.

— Я чувствую чернила, которые она нанесла на страницу.

Мы вместе читали дневник нашей дочери. Мне была противна сама мысль о том, чтобы называть ее так, но я сделал над собой усилие. Мы читали не быстро. Это было по его воле, не по моей. Меня удивляло, что он не просил зачитывать ее дневник. Он хотел услышать лишь ее сновидения. Я зачитывал ему их, как сказку ребенку перед сном. Несколько снов из ее книги, прочитанные вслух. Мы касались не более трех-четырех видений каждый вечер. Часто я повторял каждую запись по нескольку раз. Я наблюдал, как Шут молча шевелил губами, когда старался запомнить их. Он улыбался, когда я прочитал любимый сон, о бегущих волках. Видение о свечах заставило его резко сесть прямо и надолго впасть в размышления. Сон о том, что она стала орехом, озадачил его также сильно, как и меня. Он плакал, когда я прочитал видение о человеке-бабочке.

— О, Фитц. Она получила его. Она получила подарок, но они уничтожили его.

— Так же, как мы уничтожим их, — пообещал я.

— Фитц, — его голос застал меня у двери. — Мы уверены, что она погибла? Ты задержался, когда путешествовал через Скилл-колонну с Аслевджала, но в итоге ты оказался в Баккипе.

— Откажись от этой мысли. Я тренированный маг Скилла. Я нашел выход. Пчелка не практиковалась, у нее не было опытного проводника, она находилась в цепочке неподготовленных людей. Это известно со слов Шун. Группа Неттл не обнаружила следов, когда последовала за ней. Никаких следов не было, когда мы последовали за ней по тому же маршруту месяц спустя. Ее больше нет, Шут. Она канула в пустоту, — я хотел бы, чтобы он не заставлял меня произносить эти слова вслух. — Все, что мы можем сделать - отомстить.

Мне плохо спалось на Смоляном. В некотором роде это было, как спать на спине огромного животного, которого все время ощущаешь Уитом. Раньше я часто спал, прижавшись к волчьей спине. Ночной Волк приносил мне покой, потому что его звериное чутье дополняло мои притупленные человеческие ощущения. Я всегда спал лучше, когда он был рядом со мной. Но не на Смоляном. Корабль был отдельным от меня созданием. Как будто кто-то непрерывно следит за мной, пока я сплю. Я не чувствовал злых намерений, но постоянное ощущение чьего-то присутствия щекотало мне нервы.

Так что иногда я просыпался измотанным посреди ночи или ранним утром. Рассвет был непривычным на реке Дождевых Чащоб. Днем мы путешествовали в полосе дневного света, но стены деревьев на берегах реки прятали от нас восход и закат. Но я чувствовал, когда наступал рассвет, и часто, просыпаясь с восходом солнца, выходил на тихую влажную палубу, вслушиваясь в звуки медленно пробуждающегося леса. Я обретал покой в те часы, когда мог уединиться, насколько это возможно на судне. Во время стоянок на якоре всегда была смена, но в основном вахтенные не вмешивались в мое безмолвие.