Судьба Убийцы (ЛП)

— Посмотрите! Вы когда-нибудь видели такое? Он великолепен!

Крик Персиверанса заставил меня отвести взгляд от дерева вниз, к длинному причалу впереди нас. Вдоль него был пришвартован живой корабль. Паруса были спущены, он спокойно раскачивался у пирса. Серебристое дерево его корпуса говорило о том, что это не обычный корабль. В отличие от Смоляного, у этого живого корабля была вырезанная носовая фигура. Темная голова склонялась над мускулистой грудью, будто он дремал на своих скрещенных руках. Странная поза для носовой фигуры. Когда фигура подняла голову, у меня волосы встали дыбом.

— Он смотрит на нас! — воскликнула Спарк. — Ах, леди Янтарь, если бы вы могли это видеть. Он по-настоящему живой! Голова фигуры повернулась и смотрит на нас!

Я уставился на судно, разинув рот. Спарк и Персиверанс переводили взгляд с меня на корабль. Я потерял дар речи, но Лант произнес эти слова вслух:

— Милая Эда, Фитц, у него твое лицо, до кончика носа.

Янтарь откашлялась. Она сказала, затаив дыхание, пока мы шокировано молчали:

— Фитц. Пожалуйста. Я могу все объяснить.

Глава одиннадцатая. В пути.

Это мой самый страшный сон. Мне снится лоза, расходящаяся двумя ветвями. На одной из ветвей растут четыре свечи. Одна за другой они зажигаются, но их свет ничего не освещает. Зато ворона говорит:

«Вот четыре свечи - ждет кроватка тебя.

Зажжены они - значит, мертво дитя.

Так горят - чтоб их ночь не сменила заря.

Волк и шут свои жизни потратили зря».

Затем на другой ветви вдруг загораются три свечи. Их свет почти ослепляет. И та же ворона говорит:

«Три огня ярче солнца, и станет светло,

Пламя их поглотит совершенное зло.

Гнев и слезы стрелой прямо к цели летят,

Но не знают они, что их живо дитя».

И тут у вороны внезапно появляется сломанная свеча. Она роняет свечу, а я подхватываю. Ее голос звучит размеренно и жутко: «Дитя, зажги огонь. Сожги будущее и прошлое. Для этого ты родилась на свет».

Я проснулась, вся дрожа, выбралась из кровати и побежала в родительскую спальню. Мне хотелось поспать там, но мама отвела меня обратно, легла рядом и пела песню, пока я снова не смогла уснуть. Это приснилось мне, когда я была очень маленькой - я совсем недавно научилась выбираться из кровати самостоятельно. Но с тех пор не могу забыть этот сон и стихи вороны. Я рисую, как она держит сломанную пополам свечу, чьи кусочки повисли на жгутике фитиля.

                                          Дневник снов Пчелки Видящей.

Лучшее, что было в нашем морском путешествии - это мучения Двалии от морской болезни. Мы вчетвером находились в крохотной каюте, где было всего две узкие койки. Двалия заняла одну из них и в последующие дни с нее не вставала. Ведро со рвотой и ее пропитанная потом постель сильно воняли. В спертом воздухе этой каморки без окон запахи густели, как суп, день за днем все плотнее обволакивая нас.

Первые два дня путешествия морская болезнь не миновала и меня. Потом Двалия начала верещать, что от нашего шума и суеты ей становится только хуже, и приказала нам уйти. Я пошла за Винделиаром и Керфом. Мы миновали темное пространство между палубой и трюмом, где с балок свисали, тихонько покачиваясь, масляные фонари. Балки очерчивали изогнутые стены, а под потолком в центре были подвешены гамаки - некоторые пустые, а некоторые занятые. Там пахло смолой, маслом для ламп, потом и испорченной едой. Вслед за Керфом я поднялась по лестнице и вылезла из квадратного люка. На воздухе, где ветер холодил лицо, я сразу почувствовала себя лучше.

Как только мой желудок смирился с тем, что мир вокруг качало вверх-вниз и кренило во все стороны, я полностью выздоровела. Двалия понимала, что я никуда не денусь с корабля в открытом море, и думать о большем ей мешала болезнь. Кое-какую еду мы взяли с собой на палубу, но иногда ужинали вместе с остальными путешественниками. Здесь была кухня, которая называлась камбуз, а также столовая - кают-компания, где стоял длинный стол с бортиками, чтобы при качке тарелки и кружки не съезжали на пол. Пища была не хорошая и не плохая - после голодания я была рада просто тому, что могу регулярно есть.

Я старалась молчать, выполняла все нечастые распоряжения Двалии и внимательно наблюдала за любой мелочью на корабле и за моими двумя сопровождающими. Пусть их бдительность ослабнет, пусть думают, что я больше не сопротивляюсь. Я надеялась, что в следующем порту найду способ сбежать. Морской бриз, наполнявший наши паруса, все дальше и дальше уносил меня от дома. Минута за минутой, день за днем прежняя жизнь отдалялась от меня. Никто не мог меня спасти, никто даже не знал, где я. Если я хочу поспорить с судьбой, то должна рассчитывать только на себя. Вряд ли мне удастся добраться до Шести Герцогств, но, по крайней мере, я могла надеяться на свободную жизнь, пусть даже в каком-нибудь чужом порту за тридевять земель от дома.

Двалия велела Винделиару сделать нас «неинтересными» для членов команды и прочих пассажиров, и он поддерживал свои чары на нас. Никто не заговаривал с нами и не смотрел, как мы перемещаемся по кораблю. Большинство пассажиров были калсидийскими купцами, сопровождавшими свои грузы в пункты назначения. Изредка встречались торговцы из Бингтауна и Дождевых Чащоб, а некоторые были из Джамелии. Богатые сидели в своих каютах, а молодежь качалась в парусиновых гамаках. Были здесь и рабы, даже ценные. Я видела красивую женщину, которая двигалась с грацией и статью лошади чистых кровей, даром что носила ошейник и бледную татуировку возле носа. Интересно, была ли она когда-нибудь свободной? Видела и согбенного мужчину в годах, которого продали за стопку золотых монет. Он был ученым, знал шесть языков, на которых мог говорить, читать и писать. Он терпеливо стоял, пока хозяйка сторгуется, а затем склонился над бумагой и чернильницей, чуть ли не касаясь их носом, составляя расписку о собственной купле-продаже. Интересно, сколько еще писанины выдержат его узловатые пальцы, и что станется с ним, когда он постареет еще сильнее?

На корабле время течет иначе. День и ночь здесь носятся матросы, выполняя свои задания. Звон колокола делил сутки на смены и мешал мне высыпаться. Когда он трезвонил посреди ночи, я просыпалась на щербатом полу нашей каюты, вдыхая кислый запах болезни Двалии, и мечтала выбраться на палубу. Но поперек узенькой двери разлегся храпящий Керф. На верхней койке над Двалией бормотал во сне Винделиар.

Когда я спала, мне снились сны, подчас бурлящие и клокочущие. А когда пробуждалась, то старалась описать их на досках пола, отчаянно пытаясь очистить от них голову, ибо то были темные видения о смерти, крови и дыме пожарищ.

Несколько ночей спустя после начала этого морского путешествия я лежала на полу среди наших скудных пожитков и вдруг услышала, как Винделиар сквозь сон произнес: «Брат», вздохнул и глубже погрузился в сон. Я отважилась опустить стены, которые до сих пор держала, защищаясь от него, сосредоточила разум и ощупала его границы.

Там меня ждал сюрприз.

Даже во сне он держал поводок Керфа. Калсидиец вел себя покорно, словно дойная корова, что никак не вязалось с его воинским снаряжением и шрамами. Он не брал еду без разрешения и не бросал опасных взглядов на женщин, даже на вереницу рабынь, которых раз в день выводили на палубу подышать воздухом. Этой ночью я почувствовала, как Винделиар окутал его скукой, граничащей с отчаяньем, затуманившей все воспоминания о победах и радостях. Керф мог помнить только отупляющую беспрекословную обязанность изо дня в день выполнять приказы командира. А командиром для него была Двалия.