Осенние (СИ)

Сбросив жакетик, я влетела к нему, под тёплое одеяло, со счастливым смешком. Костя обнял меня, грея и продолжая ворчать:

— Вскочила ни свет ни заря — всю постель выстудила! — И поцеловал в макушку.

— Костя, а ты обычно как встаёшь? Поздно? Рано? — прошептала я ему в грудь.

— Когда как… Если никто не вылетает из-под одеяла, могу и до обеда… В выходные. — Он зевнул и вдруг спросил ясно и чётко: — Это ты меня на предмет чего расспрашиваешь? Шпионишь?

— Ага! Шпионю. Надо же знать, что собой представляет объект моего пристального и постоянного интереса. — Я вздохнула и потянулась потереться носом о его подбородок.

Костя подтащил меня повыше — посмотреть в глаза.

— Ну ладно, — с великой снисходительностью сказал он. — Спрашивай. Чего уж.

— А ты есть не хочешь? — забеспокоилась я. — Может, завтрак приготовить? Вот за завтраком и…

— Не упомяни ты завтрака, — снова заворчал он, — я бы и не вспомнил о нём. Пошли, что ли? Нет… Подожди-ка. Это что на тебе? Где ты её нашла?! Это же моя футболка! А ну-ка — отдавай!

В следующий миг я взвизгнула, когда его руки оказались под футболкой — остывшие на моих согревшихся боках! Щекотно! А этот мужчина-осень понял моё вздрагивание так, что я хочу сбежать! Он набросил на меня одеяло, залез под него сам и, что-то победно рыча, принялся стаскивать с меня, уже хохочущей, личную собственность прямо в этом тёплом и уютном логове! А потом как-то так оказалось, что про завтрак забыли, но не забыли о том, что целоваться можно не только под одеялом. А ещё потом стало ясно, что можно целоваться — и не только на одеяле, которое свалилось, а с ним свалились на пол и мы (ура! Я на Косте!), но ведь мягко! А потом забыли и о мягкости, потому что стало горячо, сладко, а потом ещё горячей, слаще — и взлетающе!!

… А на кухне сидели на одном стуле, потому что Костя присвоил его и присвоил меня, усадив на собственные колени. Уступил лишь вначале, когда я готовила завтрак. И потом мы сидели, кормили друг друга — и целовались… И был момент, когда после моего любопытства о том, что это за такие мягкие полы везде в квартире, мы вдруг оба задумчиво уставились на эти мягкие полы, постепенно и всё шире и шире улыбаясь, а потом взглянули друг на друга — и начали хохотать.

… Вышли из дома только раз — на улицу, на которой он показал мне супермаркет и другие магазины, где можно запасаться продуктами и где мы заодно сразу уж купили для меня пачки альбомных листов и коробки цветных карандашей. Акварельных мелков в обычном магазине, естественно, не было. Но я не переживала: назавтра мы собирались съездить и к его деду — объяснить ситуацию с местом в совете директоров, и к моим родителям — за моими вещами. А карандашей мне теперь должно было хватить надолго.

Правда, опять-таки вечером выяснилось, что, возможно, я не права — насчёт надолго: едва только Костя снова завёл меня в спальню и едва он разделся, а я увидела его великолепное тело… Ну и что, что шрамы после аварии остались. Костя был как бог!.. Как мужчина-Осень! Впрочем, почему — как?… Правда, и то, что моей постоянной и любимой модели не хватило выдержки долго сидеть на кровати, превращённой в подиум. Меня схватили и уволокли снова — на этот раз недалеко, на тот же подиум!

В общем, обо всём он рассказал мне только к вечеру, когда мы валялись на всё той же кровати, и всё было — замечательно и здорово!

— Помнишь, я говорил тебе о синице в кустах и журавле в небе? — спросил Костя. — Ещё до того, как я приступил к разработке тендера (ты уже знаешь про Канаду), мне поступило одно интересное предложение. Здешняя строительная фирма устроила конкурс на место одного из директоров совета. Фирма солидная. Конкурс был чисто практический. Предлагалось вывести из тупика одну из строек. Замороженных. Если бы я даже не прошёл на это место, мне бы заплатили за работу — и неплохие деньги. Привыкай. Я трудоголик (Я проворчала: «А то я не поняла!»). Я взял не одну — две стройки и одну за другой вывел их из кризиса. Одновременно работал с тендером. И чем ближе была поездка в Канаду, тем больше я сомневался, надо ли туда ехать. Я, вообще-то, и домосед неплохой. Пара лет в Канаде — это, конечно, хорошо, но потом возвращаться и начинать всё сначала в фирме деда, привыкая к здешним условиям? Как-то хотелось постоянства, стабильности. Да и с людьми в моей здешней команде я уже свыкся — от фирмы мне дали несколько человек под моё начало. То, что натворила эта дурочка, Вера, оказалось знаком судьбы. Ну и… Я передал свои разработки отчиму.

— Но откуда эта квартира? — изумлённо спросила я, снова оглядывая всё вокруг. — Я ведь понимаю, что она стоит бешеных денег! Четыре комнаты!

— Хм, ты же не думаешь, что я отдал бумаги и расчёты за просто так? — усмехнулся Костя. — Такие расчёты стоят приличных денег — тем более на заграничном рынке. Отчим отвалил мне такую сумму, как и здешняя фирма — за размороженные стройки, что мы с тобой и квартиру спокойно обставим, да ещё и останется. А квартира эта — из первой размороженной стройки. Досталась, естественно, как своему работнику, не по своей цене.

— Подожди… А тебя возьмут в совет директоров?

— Конечно, — с превосходством сказал Костя. — Причём вопрос уже не стоит — «возьмут». Взяли. Глава фирмы оценил не только две размороженные стройки, но и бумаги по тендеру — я показал ему расчёты. Спецов-экономистов в этой сфере не так уж много. А я ещё и практик. В общем, у нас с тобой, кроме сегодняшнего, ещё два дня для того, чтобы обставить квартиру, а потом, надеюсь, теперь у меня будут нормальные выходные каждую неделю — и всё остальное по мелочи: свадьба, там. Ещё что-нибудь — будет уже в процессе.

— Что-о? Ты сказал, свадьба — это мелочь? — изумилась я, привставая над ним, чтобы посмотреть ему в лицо и убедиться, что он говорит это всерьёз.

Всерьёз. Потому что он, с затаённой улыбкой глядя на меня, напомнил:

— Мелочь. Я ведь теперь всегда буду рядом.

И уронил меня рядом с собой, чтобы снова и снова доказывать, что всё мелочь, кроме нас двоих!..

И я не знаю, что лучше этого может быть!..

Хотя… Вечером мы бродили по нашей квартире и, останавливаясь в дверях каждой из комнат, примерно прикидывали, что именно сюда купим из мебели и чем именно станет эта комната. Оказалось, что та комната, которая совсем-совсем пустая, предназначена лично для меня! Решили, что сюда поставим компьютер для меня, чтобы я могла продолжить работу у Порфирия, а ещё здесь будут книжные шкафы для моих любимых книг и для альбомов. Моя рабочая комната — хм. Звучит.

А ещё мне Костя показал заставку в своём компьютере — мою картину с нами!

А ещё он придумал целоваться каждый раз, прежде чем открыть дверь в следующую комнату! На счастье!

И, лишь когда ему позвонили с нынешней работы, я успела позвонить по своему мобильному и оповестить всех, что постоянно буду жить теперь в другом месте, а адрес смогу сказать лишь, когда его узнаю. Меня убедили, что не очень волновались, когда меня утащили с выставки, — зная от деда Кости, кто именно меня уволок. И я успокоилась. Правда, Таня долго допытывалась, скоро ли она сможет прийти ко мне в гости. Я пообещала — через три дня, как только разберёмся с мебелью и как только я сама буду знать, в какой части города теперь живу. Она ещё завистливо вздохнула, как всё романтично получилось — с выставкой и с «похищением»!

А ближе к ночи, когда мы снова лежали утомлённые и счастливые, он сказал:

— Твоя очередь. Что с твоим автописьмом? Ты и правда можешь помочь человеку?

— Сначала я не знала, что могу помочь. — Я помолчала и призналась: — Это твоё лицо меня так напугало, что я решила попробовать нарисовать его ещё раз — только с нормальными, здоровыми глазами. Я не думала, мёртвый ты или искалеченный на моём рисунке. Зациклилась на твоих глазах.

Еле дыша, я приподнялась на локте. Бра в нишах мы ещё не выключили, и ниточка шрама виднелась отчётливей в тенях, в приглушённо осеннем цвете разноцветных ламп. Едва прикасаясь к его коже, я провела пальцами по этой ниточке.