Сезон штормов

И не только потому, что над Ильсом и его семейством нависла опасность полного забвения. Рэнканцы хотели установить господство над всем миром, правители Рэнке — далеко не ангелы небесные («мой кузен Саванкала состарился и устал от бесконечных распрей своих отпрысков») и правили от имени императора жесткой рукой, а воинственный сын Саванкалы буквально помешался на войнах.

— Я же не могу сражаться с Вашанкой, — сказал теплым, сердечным голосом бог Илье, ослепительное светило, — сын должен сразиться с сыном.

С этими словами он исчез, и освещение в зале сразу заметно померкло. Огромное помещение оказалось теперь во власти густых теней и полумрака. Безликая тень, сидящая в конце стола, заговорила характерным для тени приглушенным и неровным шелестящим голосом:

— Тебе, Ганс, кажется, что ты узнаешь меня, и ты, конечно, прав. Я именно тот, кто остался здесь без храма. Я, Окутанный Сумрачной Тенью, Ганс, Сын Ночных Теней и Полумрака.

И это мне предстоит сражаться с Вашанкой» потому что я сын Ильса, а он — сын моего дяди Саванкалы. Однако присутствие здесь рэнканцев и Вашанки с его властительным слугой почти полностью лишило меня моего могущества. Только ты можешь помочь мне, Ганс, так же, как моя сестра действует через Мигнариал. С мечом в руке, полученным от того, кто звался пасынком, Ганс, его крестник, должен вступить в борьбу с божеством.

— С Ваш… Вашанкой?

Увидев, что в ответ на его вопрос тень утвердительно кивнула, Ганс в сердцах выкрикнул:

— Но я же не умею, о Повелитель Теней, обращаться с мечом!

Однако слабая надежда на то, что этот благоприятный, казалось бы, для него факт поможет ему выпутаться из этой ситуации, не оправдалась. Бороться с богом? Ему, Шедоуспану? Ему, Гансу? Нет уж, дудки! Да ему сейчас удрать бы отсюда поживее и затеряться навсегда в нескончаемой людской толчее на улицах Лабиринта!

Но вновь зашелестел голос:

— Здесь, в Санктуарии, есть только один человек, который в совершенстве владеет как мечом, так и искусством убивать. Он, кстати, считает себя чем-то обязанным тебе. С ним несколько сподвижников, которые не только сами прекрасно владеют оружием, но и способны обучить другого искусству обращения с ним, Ганс! Ты просто обязан использовать его! А он проследит за твоими занятиями, и с превеликим удовольствием! У них ты многому научишься и сможешь даже удивить их своими способностями, ведь рядом с тобой, Ганс, постоянно буду я.

Наконец в разговор вмешалась Эши:

— Но это жестоко, брат! Шедоуспан, сядь на место!

Охотно и даже с благодарностью Ганс повиновался и тяжело опустился в кресло. Помогая себе обеими руками, поудобнее устроился в кресле с высокой спинкой. Сделав сначала очень глубокий вдох, а затем выпустив часть воздуха из легких, он, запинаясь на каждом слове и как бы выплевывая их, произнес:

— Но.., ух!., а дальше-то что?

— Ты узнаешь об этом позже, Ганс!

Он резко повернулся в сторону послышавшегося где-то рядом глухого стука, а затем посмотрел вниз, себе под ноги и увидел на полу возле кресла, в котором расположился, то, что там только что появилось и что никак не могло там оказаться! И тем не менее это были они, те самые мешки из седельной сумки покойника по имени Борн, они еще тихо позвякивали, и с них еще капала и стекала вода. Те самые сумки Ганса, которые покоились на самом дне колодца рядом с домом! Тот выкуп за Сэванх, который ему удалось выкрасть тогда не для удовлетворения собственного тщеславия, — а с какой-то иной, высокой и благородной, как ему тогда казалось, целью. Эти деньги, сказал принц Кадакитис, достанутся Гансу, если ему удастся вытащить их из колодца.

Это было выше его сил. Он нагнулся к сумкам, открыл одну из них, вытащил из нее несколько влажных серебряных монет.

Затем тяжело вздохнул и высыпал их обратно, прислушиваясь к завораживающему звяканью, потом снова полез в сумку и опять вынул, зажав в кулаке, несколько монет. Задумчиво поглядывая на сумки, от которых на полу во все стороны струйками растекалась вода, Ганс снова тяжело вздохнул.

— О ты. Окутанный Тенями, божественный покровитель мой и защитник! Они.., они.., будут в сохранности и безопасности там, в колодце. Не мог бы ты переправить их обратно?

Увидев, что сумки тут же исчезли, Ганс вздрогнул, подумав, не свалял ли он дурака?

Как же глупо, должно быть, буду я себя чувствовать, когда очнусь от этого сна!

— Они уже в колодце, Сын Теней, и, без сомнения, будут там в полной сохранности! А теперь, сестра, нам с тобой пора исчезнуть. Время нашего пребывания в этом измерении строго ограничено.

Протянув к ним руку, Ганс начал было:

— Но… — и оказался в полном одиночестве в этом Орлином Гнезде. Остались, правда, горящие свечи, а также еда и вино на столе перед ним. Он посмотрел на пол. Лишь лужица и грязные потеки воды. И монеты, несколько серебряных монет у него в руке.

Неужели все это произошло на самом деле?

Да нет, конечно! Когда я проснусь, монет уже не будет.

Еду он забрал с собой и, пробуя ее на ходу, отметил, что во сне она чрезвычайно вкусна, так же, впрочем, как и вино, от которого он, может быть, впервые в жизни получил удовольствие.

Он сделал несколько глотков, смакуя его, и с большим трудом втащил оставшуюся практически полной бутыль в свою комнату на втором этаже в глухом, удаленном от центра районе Санктуария под названием Лабиринт.

(Теперь, когда в городе появились эти кичливые и шумные наемники, сплошь иноземцы, ходить по улицам стало еще опаснее, чем раньше. Именно поэтому он предпочитал держать свои деньги на дне колодца.

«Даже в Лабиринте уже нельзя чувствовать себя в безопасности», — с горечью подумал Ганс.) Войдя в комнату, он притворил за собой дверь и тщательно закрыл ее на задвижку. В лунном свете видны были лишь контуры окна, но к тому времени, когда он расстегнул и снял плащ, а затем стянул с себя через голову тунику, глаза уже привыкли к темноте, и он увидел женщину, поджидавшую его в постели.

Совсем еще девочка. Необыкновенно красивая. Леди Эзария. У него в постели. Откинув покрывало — единственное, что скрывало ее наготу, — она села в кровати и протянула к нему руки. Каким-то чудом Гансу удалось удержаться от восклицания, с трудом устоять на ногах. Он решительно шагнул к постели. Она была живая и замерла в ожидании. Восхитительно! И даже возникшее у него сомнение — «а это на самом деле Эзария?» — не помешало ни ему, ни ей в полной мере насладиться друг другом.

Да и имело ли это значение, была она Эзарией, как ему казалось, или же богиней? Она превзошла все самые смелые его ожидания, и ночь прошла просто замечательно.

Позже он пришел к выводу, что это все-таки была Эзария, а не Эши (во сне, разумеется, — напомнил он себе), потому что Эши скорее всего не стала бы есть так много чеснока.

Когда она ушла от него утром, он продолжал лежать, блаженно улыбаясь и вспоминая о своем сне, время от времени удивленно покачивая головой.

С кровати Ганс увидел плащ, тунику и бутыль с вином. Это заставило его окончательно проснуться, и он тут же полез под кровать за сапогами. Осмотрев их, вор убедился, что серебряные монеты все еще на месте. Резким движением сбросив с себя простыню, Ганс внимательно осмотрел постель, что не составило большого труда. Убедительные и выразительные доказательства того, что Эзария была у него, утратив при этом невинность, были налицо.

Так я не спал! — подумал он, а вслух сказал:

— Я сделаю это, о Быстроногий бог наш, Отец наш небесный Илье! Я сделаю это, о святая из святых леди Эши и преподобная богоматерь леди Шипри!

Раздался голос, доносившийся откуда-то изнутри» из глубин подсознания Ганса:

— Теперь все зависит от тебя, сынок!

«Не все зависит, — лишь позже осознал Ганс, — а все зависят». — Имея в виду: «все боги илсигов и весь народ илсигов!»

Взяв в руки сосуд с адским зельем, к которому он пристрастился с той самой кошмарной ночи, когда побывал у Керда, он вылил остаток его на простыню, валявшуюся на полу и хранившую следы недавнего, хотя и несколько иного рода жертвенного возлияния.