Ульмигания

Он уложил в узел сыр, хлеб и отдельно — для Кривы — заднюю часть козленка. Ему показалось, что в доме он не один, и обернулся. У входа стоял тот самый рыжий пес, что Крива прислал с рабыней для дочери.

— Тебе чего? — спросил он пса. — Есть хочешь?

Он отрезал кусок с костью от оставшейся части козленка и протянул собаке:

— На, поешь.

Пес смотрел на него, никак не реагируя на мясо.

— Ну как хочешь.

Он отвернулся, чтобы убрать козленка, и в это время пес прыгнул и вцепился ему в глотку.

А Антис не могла понять, почему не идет отец.

Она хотела проститься с ним, но рабыня настойчиво, почти грубо, подталкивала ее к лошади, и пришлось смириться с тем, что отца она так и не увидит. Но, может быть, после он приедет к ней?

К вечеру они увидели Гирмову, угловато черневшую на холме, на фоне зеленого западного неба. Пес бежал рядом. Он куда-то запропал, когда они выезжали из деревни, но потом нагнал их в дороге. Как только подъехали к поселку, витинги, сопровождавшие их, повернули назад.

Поселок был заброшен давно, хижины покосились, у многих были провалены кровли. Но та, к которой они направились, была отремонтирована — кровля желтела свежим тростником.

Дом был жарко натоплен. В очаге еще тлели угли, но дыма не чувствовалось. Большая лохань с водой напомнила Антис о том, для чего она сюда приехала.

Рабыня помогла ей раздеться и, когда девушка влезла в лохань, принесла ковш с теплым сладковатым зельем.

Антис покорно выпила его. То ли от горячей воды, то ли от зелья, она вдруг почувствовала невероятную усталость. Тело наполнила приятная истома, она расслабилась и уже никуда не хотела вылезать из этой чудесной горячей воды. И когда рабыня вытаскивала ее из лохани, Антис сопротивлялась бы, если б тело хоть немного слушалось. Оно не хотело покидать воду, но оно и не хотело усилий.

Рабыня уложила ее на шкуры и, смочив руки каким-то маслом, начала осторожно втирать его ладонями в тело Антис. Масло легко и приятно пощипывало кожу, а движения рабыни становились все осторожнее, нежнее и медленнее. Вот она уже одними кончиками пальцев проводит по животу и ниже — по бедрам, и изнутри по ним, слегка раздвигая. От прикосновений все вздрагивает в Антис, напрягается в ожидании, но пальцы пробежали вверх и уже мягко играют сосками…

Антис лежала в забытьи, ей казалось, что она куда-то летит. Она думала, что не смогла бы пошевелить ни единым пальцем, но внутри все дрожало и рвалось наружу. Руки рабыни пробежали по ее бокам, и оттуда по талии спустились в низ живота, и медленно — к бедрам, и еще шире раздвинули их, и опять коснулись того, в чем теперь была уже вся Антис, и она напряглась… И вдруг что-то горячее и твердое вошло в нее снизу, и проникло еще глубже, и там, пульсируя, задержалось.

Антис вскрикнула, открыла глаза и увидела перед самым своим лицом оскаленную песью морду, почувствовала зловоние пасти и закричала, пытаясь вырваться, но на лицо навалилась рабыня. От смешения ужаса, омерзения и восторга Антис потеряла сознание.

Глава 11

К концу декабря 1265 года война была везде. Несмотря на постоянно прибывавшие свежие отряды крестоносцев Ордену не удавалось усмирить Пруссию. Бушевали все земли. Месяцами оставались в осаде замки и города на, казалось бы, давно уже обжитых христианами территориях. Поэтому, когда фон Эбуру, уже больше года не видевшему Самбии, удалось убедить магистра вернуть некоторые из ее крепостей, он поначалу даже не поверил в это. Однако Самбия была морскими воротами Пруссии, а язычники уже настолько освоили прежде новые для них условия современной войны, что завели на заливе Халибо свой флот, замкнувший эти самые ворота и перекрывший доступ кораблям Ордена к Краловцу. [107] Самбы стали опасны как никогда, и магистр наконец понял, что ими следует заниматься в первую очередь. В декабре крупные силы Ордена при поддержке дружин князя Святополка перешли по льду залив и вторглись на южный берег Витланда.

У фон Эбура была особая задача. Не ввязываясь в бои за Шоневик и Лохштедт, он должен был обойти эти замки и подняться выше, к северу, к Гирмове, выбить оттуда самбов, очистить от пруссов пространство вокруг и, укрепив замок, насколько это возможно, начать строительство стен в камне, удерживая Гирмову в своих руках любыми средствами.

Уже месяц стоял необычный для Пруссии ровный мороз, стянувший льдом множество мелких озер и болотец, разбросанных по Самбии. Отряд двигался быстро, обходя крупные прусские поселки, и с ходу, почти не останавливаясь, уничтожая небольшие засеки. Шли налегке. Ванграп отказался от обоза. Он знал вездесущую и мобильную разведку самбов и торопился опередить ее. Он не надеялся застать самбов настолько врасплох, чтобы найти ворота замка открытыми, но хотел, чтобы хоть количество рыцарей в отряде осталось для тех тайной.

Гирмова, построенная некогда для защиты Ромовы от вторжения с моря, занимала очень выгодное положение. Замок стоял на холме, южное подножие которого окружало болото. С запада и востока простирались дюны, уже не живые, но еще лысые, не заросшие лесом. И только с севера, со стороны ворот, но не вплотную к ним, а поодаль, вытянул узкий язык лесной массив, протянувшийся отсюда до северного берега Витланда.

На подходе к Гирмове Ванграп разделил отряд и треть его послал напрямую, через открытое поле к замку. Остальных повел на северо-запад, в обход, чтобы выйти к воротам лесом. Кроме того, он отобрал трех рыцарей рутенов из наемников князя Святополка и послал их кружить к югу от замка, отсекая связь его лазутчиков с соседними родами. Рутены, в отличие от братьев Ордена, чувствовали себя в лесу ничуть не хуже самбийских витингов, да и в единоборстве непривычные к дисциплине наемники были предпочтительнее монахов.

Они прошли болото и поднялись на дюну, обходя Гирмову с запада. За дюной было небольшое озеро. Дальше на холме начинался лес, в котором укрылся засадный отряд.

С вершины дюны были видны и замковые ворота, и гарцующие перед ними рыцари. Уже было ясно, что выманить самбов из замка и въехать на их плечах в ворота фон Эбуру не удалось. На колеса прилаживалось бревно тарана. Готовился штурм. Ловить лазутчиков вокруг Гирмовы уже не имело смысла.

Русским очень хотелось туда, где они были нужнее. Они колебались, глядя, как разгоняется таран, облепленный людьми под щитами — «черепахой». Из леса с обнаженными мечами галопом вылетел отряд фон Эбура и понесся к воротам. Их удалось провалить с первого раза — замок был примитивным, и ворота не защищались ни подъемным мостом, ни решетками. Там началась свалка. Русские решили замкнуть круг, хотя бы один раз — для очистки совести — а уж потом вернуться к замку.

В рощице, к северо-востоку от Гирмовы, они наткнулись на брошенный прусский поселок. Избы его, завалившись черными боками, растеряли часть своих бревен и мирно догнивали в самбийском тумане. Русские уже миновали поселок, как вдруг старшему их них, Борису, почудилось, будто кто стонет женским голосом.

— Стой, ребята! — сказал он. — Ничего не слышали?

Все трое замерли, а Борис даже приподнял шишак, освобождая ухо.

Теперь все услышали оборвавшийся не то стон, не то крик. Они повернули к поселку и обнаружили, что с самого края его, в низине, скрытый за развалинами, примостился дом, над крышей которого еле заметно дрожал теплый воздух, выходивший из дымового отверстия.

Путша остался снаружи, а Борис с Василькой зашли в дом, держа наготове мечи. Но то, что они увидели, заставило их смущенно топтаться у входа. На лежанке, застланной шкурами, отвернувшись к стене, лежала роженица, накрытая грубой холстиной, а в руках у черной косматой старухи заходился плачем ребенок.

— Пошли отсюда, — сказал Борис, дергая Васильку за руку. — Не наше это дело.

Борис и Путша были уже в седлах, а Василько стоял у коня, переминаясь.

— Ну, — спросил Путша. — Поехали, что ли?