Ульмигания

Отряд перешел на крупную рысь, и ему удалось вскоре выскочить из леса на широкую круглую поляну, окаймленную древними дубами. С другой стороны двигалась между деревьями туча визжащих и улюлюкающих воинов с короткими мечами и метательными копьями. Первая волна ее была отброшена назад, к лесу, залпом арбалетчиков. Первая кровь защитников Ромовы оросила ее неприкосновенную землю.

Туча разбухла, зачернела и выплеснулась до середины поля. На сей раз лучникам и арбалетчикам удалось остановить ее, но не отогнать. Спотыкаясь о трупы своих товарищей и их коней, падая и снова вскакивая на лошадей, самбы двигались в сторону крестоносцев. Рыцари встали «вепрем», поглотив в его монолите кнехтов.

— Братья! — крикнул Генрих. — С нами крестная сила! Не посрамим же честь рыцарскую и Церковь Святую, пославшую нас ради Господа нашего Иисуса Христа! Смерть поганым язычникам! Да храни нас Пресвятая Дева Мария!

И под ровный топот тяжелых тевтонских коней, от которого задрожало сердце Пруссии — Ромова, двинулся Орден навстречу божьей воле — славе или смерти во славу. Железным клином врезался он в войско самбов, разбрызгав витингов на окраины ритуального поля. Сеча была жестокой. Крестоносцам, облепленным самбами, как медведь разъяренными пчелами, отступать было некуда. Но и для пруссов Ромова была последним пристанищем в мире. Холмами уже лежали изрубленные самбы. Ручьи прусской крови текли, но силы не иссякали. Со звериным упорством бросались самбы на крестоносцев.

С криком: «Прощайте, братья! Матерь Божия призывает меня!» — упал Генрих Штанге.

Упали уже Гуго фон Альменхаузен и саксонец — брат Фридрих. Упал барон из помезан — фон Торн. Корчится в траве от удара метательным копьем в лицо брат Христиан из венгров. Зарублен топором брат Ребодон с низовьев Рейна. Теснят самбы крестоносцев, прижимают к лесу. Все ближе дубрава, а там — верная и быстрая погибель в клетке плотно столпившихся деревьев.

Ванграп сделал отчаянную попытку прорваться со своими людьми на открытое пространство, но только увяз, теряя одного за другим преданных ему с детства дружинников. Лучшие воины умирали, вручая души богу своего вождя.

И вдруг где-то совсем неподалеку протрубил боевой рог.

И Ромова содрогнулась от страшного удара трех сотен рыцарей короля Отакара в спину легкой коннице самбов. Посыпались листья с дрожащих деревьев от лязга железа и хруста прусских костей. Стон прошел по земле самбов. Переломился не ход битвы — сломали позвоночник целому народу. Удар этот смял, сплющил прусское войско. Король выслал вперед фланги, и поле битвы стало котлом для самбов. Немногим удалось уйти в леса.

Глава 3

Крива извивался под ногой фон Эбура и визжал:

— Самбы! Не слушайте его! Это оборотень, продавшийся монахам за кусок хлеба. Не слушайте его! Наши боги не простят вам этого. Во имя Перкуна, Потримпа и Пикола, вспомните заповеди короля Вайдевута! Не отдавайте родной земли проклятым монахам!

Криву подхватили под руки, посадили на лошадь и подвезли к петле.

— Ваши могильники станут отхожими местами! Жены ваши станут рабынями…

— Кончайте с ним! — сказал Ванграп.

Лошадь ткнули копьем, она рванулась, и на мгновение Крива повис в петле, судорожно суча ногами, но тут же выскользнул, и на землю шлепнулась большая рыжая собака. Вскочила на ноги и, злобно рыча, оскалилась. От морды до хвоста ее с треском пробегали голубые язычки пламени. Все, кто это видел, отпрянули, в ужасе крестясь и бормоча — кто молитвы, а кто и непотребные ругательства. Ванграп выхватил у кого-то топор и метнул в собаку, но она уже рванулась в лес, и только кусок ее хвоста извивался на дубе под топором.

Глава 4

Прошло две зимы с тех пор, как славный король Отакар железным ураганом пронесся по Самбии. Король пришел, помахал мечом и, прославленный, ушел в свою далекую Богемию. А Самбия осталась. Она гудела, как опрокинутая дравина [100] со злыми лесными пчелами. Дравина раскололась, и пчелы, обезумев от ярости, вились вокруг, потрясая легкими, но очень острыми метательными копьями.

Две зимы — с тех пор, как маленький отряд начал кружить по Самбии, охотясь на Криву.

Ванграп не думал о нем и не старался просчитать поведение Жреца. Оборачиваясь собакой, Крива и действовал как зверь. Принимая облик человека, вел себя как вайделот, чьими поступками в большей мере руководят духи и силы тьмы. Простому смертному не постичь их коварства. Ванграп охотился, используя себя как приманку. Он знал, что Крива не забыл ни того, как бывший князь Вепря отнял у него монаха Христиана, возомнившего себя епископом Пруссии, ни того, что рыцарю фон Эбуру дважды едва не удалось прикончить Верховного Жреца. Рано или поздно они встретятся.

Ванграп очень хотел покоя своей земле. Где бы ни прошел рыжий пес, он всюду метил тропу кровью. Горели замки, вырезались мирные поселенцы, бесновались даже крещеные пруссы. Мудрый Стардо увел ятвягов далеко на восток — в Рутению. Девять земель пруссов заключили с Орденом мир. Самбия воевала. Разгромленные и развеянные крестоносцами по ветру племена и роды, как из морского тумана, являлись вновь.

Из никого у них возникали новые вожди, набиравшие новые дружины. Новые вайделоты шептались с богами и носейлами у жертвенных костров.

В глубине души Ванграп понимал, что уничтожение Кривы ничего не решит. «Самб воюет и после смерти» или «И мертвый самб — воин», примерно так переводились истины, на которых вскармливались витинги этого племени пруссов. И все же он считал, что самбов нужно остановить, иначе к ним снова присоединятся другие земли и война опять полыхнет по всей Ульмигании.

В палатку вошел дозорный:

— Лазутчики привели чью-то мергу.

Женщина была молодой, простоволосой — незамужней и выглядела напуганно. Ванграп пригляделся к ее гривне.

Железная с маленькими серебряными колокольцами, тонкой, не прусской работы. Девица была не из простолюдинов.

— Ты чья?

Мерга молчала.

Огромный Виссамбр стоял рядом и вертел в руке короткий прусский меч. Острый конец мелькал у девицы возле самого лица.

— Если ты не ответишь, я уйду, — сказал Ванграп. — А мои воины с удовольствием позабавятся тобой.

Виссамбр вроде и не совершал никаких движений, только кончик меча блеснул ближе к телу девушки, а рубаха ее, будто сама собой, развалилась до пояса, правая половина съехала с плеча и открыла маленькую круглую грудь. Мерга ахнула и натянула половинки рубахи до подбородка.

— Я из рода Варниса, — сказала она со страхом, косясь на то, как ухмыляющийся Виссамбр упражняется с мечом.

Дальше она отвечала без запинки.

Сколько витингов в деревне? Где остальные? Был ли в деревне Крива?

Был. Витинги уходили с ним, и пришли с богатой добычей.

Вернется ли?

Она не знает — это дела воинов. Но из последнего похода ее брата привезли раненым. Ее и поймали, когда собирала целебные коренья.

— Хорошо. Мы не сделаем тебе ничего плохого. Свяжите ее и бросьте в палатку. Пусть подождет, пока мы соберемся для визита к Ворону.

Деревня Ворона была рядом, за двумя дюнами. Но Ванграп не захотел идти через них — сработал древний запрет.

Самбия вся покрыта мирными с виду холмами. Но бывало, что пруссы, расковыряв почву на таком холме под ячменное поле, будили духов земли. И тогда они ворочались под землей, и, несмотря на обильное возлияние жертвенной крови, холм, еще недавно щедро даривший зерном для хлеба и пива, просыпался белым песком, оживал и начинал угрожающе двигаться в сторону ближайшей деревни. Тогда самбы бросали все, что у них было, в жертву носейлам дюн, и налегке уходили подальше, на день, а то и два дня пути. Две живые дюны и отделяли Ванграпа от деревни Ворона, и он не стал рисковать, решил обойти их.

Отряд вышел к ручью и по его откосу стал подниматься вверх, к озерам в глубине леса, к владениям Варниса. Поднявшись на очередной холм, они увидели деревню. Ворота были открыты, и это не понравилось Ванграпу. Это значило, что род либо ушел, а у него на это было полдня, или, что вернее, — это ловушка.