Ульмигания

Вдруг ей показалось, что где-то во дворе она слышит слабый голос Генриха. Марта встрепенулась и села. Прислушалась. И опять почудилось, будто Генрих зовет. Звук был слабым, невнятным, да и был ли он вообще? Но и того хватило ей, чтобы выскочить из дома, напряженно вслушиваясь в рассветные звуки.

Галки возились под кровлей. Где-то заблеяла коза. Громко капнуло через дорогу возле старой липы.

Теперь она ясно слышала что-то вроде слабого голоса, позвавшего со стороны северных ворот. Она побежала.

Раньше, в первые годы после переселения, ворота стерегли витинги, теперь будка дозорного пустовала. Но ворота на ночь все-таки запирались на массивный засов, и Марте самой никак его было бы не открыть. Подбегая к воротам, она даже подумала, чтобы позвать кого-нибудь, но увидела, что одна створка приоткрыта. Она скользнула в щель и остановилась, прислушиваясь. Прямо от ворот начинались две дороги. Одна, хорошо проторенная, на запад к Янтарному берегу, другая, прямо поднимавшаяся на высокий холм, за ним рассыпалась на тропки. Справа был небольшой сырой топкий участок леса, заросший орешником и кустистой черной ольхой. Хорошо были видны только заросли ежевики на его опушке, да темнели коричневыми стволами первые деревья. Все остальное утопало в густом тумане, застрявшем здесь с ночи. Но именно оттуда, из глубин тумана, послышалось глухое:

«Марта, Марта!..»

Это был голос Генриха. Она уже не сомневалась в этом.

«Марта! Марта!» — слышала она, продираясь сквозь цепляющиеся за подол ежевичные плети.

«Марта, помоги мне…» — звал брат.

Из дома она выскочила босиком, и сейчас десятки колючек впились в кожу ног. Она промокла до пояса. Но хуже всего было то, что коса растрепалась, и, цепляясь за ветви, мешала двигаться вперед, к жалобно звавшему Генриху.

Внезапно голос смолк. Марта прислушалась, потом нагнулась, выпутывая волосы из боярышника, и это ее спасло. Она увидела, как сбоку метнулось что-то яркое, рыжее и, перелетев через нее, с треском рухнуло в заросли. Она удивленно посмотрела в ту сторону и увидела большого, лоснящегося молодого пса. Тот уже вскочил на ноги и, оскалившись, присел на задние лапы, готовый к прыжку. То, что произошло дальше, она почти не видела. Пес прыгнул, но еще за мгновение до того что-то тяжелое ударилось в нее, швырнуло Марту в сторону, в грязь. Потом рыжее пятно столкнулось с большим и темным, раздался звук, будто бросили белье в ручей, пес громко взвизгнул, и когда Марта перевернулась наконец на спину, то увидела над собой рутена наемника в странной позе — согнувшегося, хватающего рукой свой сапог. Но тут же Василько выпрямился. В руке у него был длинный узкий нож, который мелькнул рыбиной и исчез. Истошно завизжала собака, послышался затихающий хруст сухих веток и прошлогодней травы.

Марта села, изумленно разглядывая облепленное грязью платье. Василько был неподалеку — шарил в кустах, что-то выискивая на земле. Видно, он нашел, что искал, потому что поднял и сунул себе за пояс. Выдернул торчавший в стволе дерева нож и, обтирая его о полу исподней рубахи, подошел к Марте.

— Не попал, — сказал он. — Только лапу слегка задел. И это — странно, — он немного подумал и добавил, как бы про себя: — Не нравится мне эта собака.

Потом присел рядом с Мартой и, вглядываясь своими синими глазами в нее, спросил:

— Я так полагаю, что ты не помнишь, как сюда попала. А, княжна?

Она попыталась вспомнить, но не смогла. Сейчас Марта чувствовала, как болят ноги, но посмотреть, что с ними, не смела в присутствии мужчины.

— Ну, не говори ничего, — сказал Василько. — Потом поболтаем. Ты можешь идти?

Марта кивнула и встала, но тут же беспомощно села — ступни горели огнем.

— Ладно, — сказал Василько. — Тело твое хоть и неприкосновенно, но выбираться отсюда как-то надобно. Что скажешь, если я возьму тебя на руки?

Марте кровь хлынула в лицо, и она опустила голову.

— Спасибо, что не отказала, — пробормотал Василько, поднимая и прижимая ее к груди, как ребенка.

Марта считалась очень высокой девушкой в своем племени, и она никак не думала, что Василько сможет так легко нести ее, хотя и слышала разговоры о его невероятной силе. Она вяло вспомнила о том, как он ломает о колено ятвяжские мечи, потом уткнулась ему в плечо и вдруг заплакала. Сначала тихо, подвывая, а потом навзрыд, захлебываясь слезами.

— Поплачь, — приговаривал Василько, покачивая ее на руках, как младенца. — Поплачь, княжна, от этого тебе полегчает. Я знаю, у меня однажды тоже так было…

Глава 16

Кантегерд в тот день не приехал.

Не приехал он и к утру следующего. Зато на рассвете витинги, открывая южные ворота для скота, увидели снаружи понурую лошадь с лежащим на ней всадником. Непокрытая лысая голова его была залита кровью. Из-под правой лопатки торчало древко копья.

В яремной вене татарина слабо, но ровно вздрагивала жизнь. Василько хотел сунуть руку ему за пазуху, чтобы ощупать место на груди, где вышел наконечник копья, но большая часть крови спеклась с одеждой и прилипла к коже так, что рубаху пришлось резать и отдирать кусками. Древко обрезали сразу, оставив снаружи конец в полторы ладони. Судя по углу, под которым он торчал, копье вошло удачно, задев только край легкого. Скверным было то, что оно не проскочило насквозь, видно, метнули с большого расстояния. Непонятным было и обилие крови. Древко должно было запереть рану, и кровь разлилась бы внутри тела.

Голого татарина перевернули на левый бок, и Василько, наконец, ощупал место, где должен был, но не вышел наконечник. И тут татарин открыл глаза и хрипло, с бульканьем в груди, что-то спросил на никому не понятном языке. Василько ответил, судя по тону, успокаивающе. Татарин закрыл глаза. Лицо его было цвета недубленой кожи козленка. Не поднимая век, он сказал несколько слов, потом, после передышки, еще несколько.

Василько слушал, легонько похлопывая пальцами по коже спины, вокруг торчавшего обрезка копья. Лицо татарина кривилось, но говорить он продолжал. И вдруг, неожиданно для всех, Василько сильно ударил ладонью по древку и вогнал его в спину татарину. Тот захрипел и потерял сознание. С правой стороны от соска у него высунулся широкий окровавленный наконечник. Василько взялся за него и неторопливо вытащил все остальное. Его еще надо было обмыть, чтобы прочесть насечки — руны, но и так — по тому, что наконечник был широким, каменным, стало ясно: это копье для ритуальных убийств. Как оно оказалось в спине татарина, было непонятно. Жертву обычно убивали связанной, на специально освященном для этих целей камне с желобком для стока крови. Василько же о том, что ему сказал татарин, пока помалкивал. А спросить никому не приходило в голову. Любопытство — черта не воина, но беззубой старухи.

А копье попало в татарина случайно. Только потому, что у витинга, метнувшего его, ничего другого под рукой не оказалось. Кантегерда и тех, кто сопровождал его, пленили, когда они поднимались по лесистому склону Гальдагоры. Не прислушиваясь к заверениям Кантегерда о том, что он пришел с миром, самбы связали их и бросили посреди поляны, у ритуального костра. Там пленники провели почти сутки. Их по первому слову отводили по нужде, давали воды, но не кормили. И никто не обращал внимания на требования Кантегерда отвести его к вождю или вайделоту. Было ясно — готовят к жертвоприношению. Неподалеку от ритуального костра росла поленница жертвенного. Когда стало ясно, что мирная миссия провалилась, татарин, умевший напрягать тело так, чтобы потом освободиться от веревок, ночью развязался и освободил ятвягов. Но как только он начал снимать путы с лошадей, самбы это заметили и подняли тревогу. Татарину удалось запрыгнуть на коня, но, когда он уже был на краю поляны, витинг, несший дозор, метнул копье.