Из того ли то из города (СИ)

- А ты погоди, князь, гнать да вываливать. Не знаю, как прочие, а те твои гридни, с которыми мне только что встретиться довелось, не больно-то справны...

Тут уж нахмурился не только князь.

- ...Не с пустыми руками я к тебе. Подарочек привез.

Свистнул Илья особым образом, подзывая коня своего; тот, где его оставили, там и держался.

Глянул князь на подарочек, глаза мало что молнии не мечут.

- Вижу я, и перьев для тебя мало будет. Ты что же это, никак дружка своего какого пьяного привез?

Ничего не ответил Илья. Снял Соловья, махнул ножом, - спали с того путы крепкие.

- Не дружка пьяного, а то самое чудо неведомое, которое то ли человек, то ли птица. И не к тебе - к народу на суд привез. Народу горе причинил, перед ним и ответ пусть держит.

Глянул князь на Соловья, на Илью, снова на Соловья. Молодец-то, должно быть, с головой не в ладах. С таким свяжешься, сраму не оберешься. Надобно их обоих поскорее со двора наладить, какой с них спрос?

Вздохнул, с крылечка спускаясь, жалко, все-таки, молодца. Такого бы и впрямь в дружину... Подошел к Соловью, встал напротив. Чтобы этакой-то ледащий богатырей губил? Эх, надо бы в шею, да теперь уж нельзя - народ на площадь сбежался. Любят у нас дураков, не дают в обиду.

- Слыхал я, - говорит, - будто ты свистом птиц созываешь, криком - зверей, а шипением гадов. Ну-ка, потешь нас, свистни, к примеру. Коли соберешь птиц, при всех говорю, пожалую тебя ендовой с самым наилучшим медом, какой только в погребах моих хранится.

Глянул Соловей исподлобья, разлепил уста.

- Не у тебя нонче, князь, обедаю, не тебя и слушаю. Накормил меня давеча Илья Иванович досыта, ему и спрашивать.

Ничего не сказал на это князь. Развернулся, да и пошел себе на крылечко. С одним дурнем связаться - себе дороже, а тут целых двое. Так бы и ушел, не попрощавшись, потому как и другие, вокруг стоявшие, головами покачивают, с князем согласные.

- Погоди, княже, - позади себя голос Ильи слышит. - Негоже как-то. Сам же хотел потешиться. Я человек не гордый. Коли просят спросить, так и спрошу. Давай, Соловушко, свистни для князя, да смотри, свисти вполсвиста, а иначе как бы худа не приключилось. - И руку положил на седло, поближе к месту, где булава висела.

Не заставил Соловей себя упрашивать, сунул пальцы в рот. Такую трель выдал, какой Илья прежде не слышал. По двору будто вихрь закружился; кого в воздух подняло, кого по земле волочет. Дружину княжескую что листья по сторонам разметало, самого князя опрокинуло, к дверям подвинуло, вжало в крыльцо, только ноги вверх торчат. Богатыри его хваленые друг за дружку уцепилися, из последних сил держатся. С теремов, что со двора виднелись, маковки ровно кто косой смахнул.

У Ильи же снова голову на части рвет, внутри ковали за молоты взялись. Перед глазами сплошным покраснело, ничего не видать. И как-то разом стихло все. Так, ровно ветер шумит, но ветер - не буря. Яснеть понемногу начало. Народ кто как по двору рассеялся; иные лежат, постанывают, другие - на карачках ползают, третьи, кто посильнее, стоят, шатаются. Богатыри-дружинники головами мотают, князь сиднем сидит, волосы взъерошены.

- Ну что, князь, всласть я тебя потешил? - Соловей промежду тем спрашивает. - Настал твой черед. Вели принести ендову меда крепкого из погребов своих, а то у меня в горло чтой-то пересохло. Хоть в полтора ведра пусть несут, все одно одолею.

Спокойно говорит, а вроде как и насмехается.

- Потешил ты меня, это верно, Одихмантьев сын, птица рахманная, - князь на ноги поднялся, однако ж нетвердо стоит, гнутся колени, сгибаются. - Только не у меня проси. Сам же сказал, у кого обедал, того и слушаешь... Ты вот что, Илья... Свези-ка ты его во чисто поле, за стены киевские, да и поднеси ему ендову меда крепкого, такого крепкого, чтоб вовек не встал. Ну, а опосля, как воротишься, ступай ко мне в палату пиршественную, за столы накрытые. Там и потолкуем, какую тебе службу назначить.

Повернулся, детские распахнули перед ним двери, он туда и прошел. За ним прочие гурьбой подались, переговариваясь, а то и посмеиваясь.

Не по сердцу Илье поручение княжеское, но делать нечего. Сам привез - самому и разбираться. Не думал, не гадал, что так сложится, ан сложилось. Вздохнул тяжко, взобрался на коня, подобрал поводья.

- Идем...

До ворот недалече, а чем ближе, тем муторней. Соловей идет себе спокойно рядом с лошадью, будто не об нем речь шла. Крики, разговоры, как завидят их люди, прекращаются. Кто прячется, кто исподлобья смотрит, кто с любопытством. Иные, что завалы во дворах разбирают, бросают бревна двигать, на улицу выходят. И тишина такая... такая... Вот как на дне самого глубокого омута, наверное...

Ворота миновали. Глянул Илья вправо-влево, на берег коня направил, к Славутичу, будто надеется услышать что от реки могучей. Неспокойно ему как-то, не чувствует правоты своей. Слово, батюшке данное, некстати припомнилось. Чего, спрашивается, в Киев поволок? Прибил бы в бою, на месте, и вся недолга. Мнилось, соберется народ, выставит он разбойника на позорище, устроят татю суд справедливый, а вышло иначе. Не похоже, чтоб народ тут суд чинил, ишь как ловко богатыри княжеские суматоху утишили. У них не забалуешь. И тут же припомнилось, как подати у них в деревеньке собирали. Совсем гадко стало.

Берег не то чтоб пологий, но и не в обрыв. Спустился Соловей до середины, уселся, на воду смотрит. Спешился Илья, пару шагов сделал, и тоже присел.

- Что, - спрашивает, - не свистеть тебе более по-соловьему, не кричать по-звериному... Вполсвиста тебя князь просил...

Беззлобно так спросил.

- Кабы не твоя стрела, что дух вышибла, было бы в полный свист. А так - вполсвиста и было, - ответил Соловей, не оборачиваясь.

Сидят, молчат.

- Что же мне с тобой делать? - Илья спрашивает. И самому непонятно, у кого: то ли у себя, то ли у Соловья, то ли у реки...

- Отпусти, Илья, - слышит. - Отпусти батюшку...

Вздрогнул. Видит - стоит у воды девка, одной рукой косу теребит, а вторая вроде как неживой повисла.

- Отпусти...

Неужто сама река за разбойника заступается? Нет, не река. Лицо-то уж больно знакомое. И рука... Так вот оно что! Вот ты кто оказалась, птица глупая, лебедь черная, перевозчица!..

Будто жаром Илью изнутри опалило. Сколько же зла вы своим ведовством людям понаделали? Вскочил на ноги.

- Отпустить, говоришь? Ну, нет. Полно слезить отцов-матерей, полно вдовить жен молодых, полно сиротить малых детушек!.. Просил у князя ендову в полтора ведра? Так испей до донышка!..

- Отпусти, Илья...

9. АЙ ВО ТОМ ВО ГОРОДИ ВО РЯЗАНЮШКИ...

Знакомый какой-то голос, но не девичий. Не перевозчица сказала, он с нее глаз не спускал. Сзади откуда-то. А ну как снова морочит? Соловей сидит, не шелохнется, на воду смотрит... Вот повернется сейчас, да как засвистит. С чего это ты решил, что он вот так запросто ендову примет, князем пожалованную?

- Не замай, Илья, отпусти. Добром ведь просят. Нешто ждешь, пока в ножки поклонятся?

Ухватил рукоять меча, совсем было уже выхватить собрался. Не можется. Не снаружи что препятствует, изнутри. Набрался духу, обернулся. Рот разинул.

Стоят возле его коня богатырского те, кого меньше всего увидеть ожидал. Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти - недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли.

- Да неужто Звенислов?..

- А ты думал, небось, - Неждан, в дырах кафтан, на босу ногу топоры, за поясом лапти, по улице бредет, инда звон идет, не мошной звенит, не ключами, а чем звенит, - догадайтесь сами?