Из того ли то из города (СИ)

Хоть и не видать следа человеческого, опаску терять не след. Сел Илья на коня, - допрежде он его в поводу вел, - повел плечами: удобно ли щит к руке скользнет, ежели что; пока же пусть за плечами побудет, спину побережет. Рукой правой пошевелил - как-то она там булава, коли понадобится, в ладонь ляжет. Доволен остался. Тронул коня, потихоньку, шагом, к дубу направился. Старается сразу весь его в глазах держать, чтоб не оплошать.

Все ближе и ближе дуб. А потом - раз! - и обнаружился, на суке могучем сидючи, муж здоровенный. То - не было, не было, а тут, ниоткуда возьмись, обнаружился. Ничем таким не приметный, по виду сказать, даже увалень. Шишок эдакий. Или вот Емеля из сказки, что ему в детстве сказывали, который благодаря щуке в зятья царские угодил. Илья его именно таким его и видел, как тот, что на суку обосновался. Ноги свесил, лаптями машет, а руками что-то теребит. На вид - безобидный. Даже домашний какой-то.

Ну, коли один обнаружился, тут уж, Илья Иванович, ухо востро держи. Не дай себя видом простецким обмануть, - дорого станет.

Приближается Илья, вот уже и совсем близко, а тот ровно не замечает. Он, оказывается, мастерит что-то: вертит в руках, и ножом то тут струганет, то там ковырнет. Отведет руку, глянет, и снова возится. Нет ему до Ильи никакого дела. Не вовремя, мол, прибывши.

- Слышь, мил человек, ты тут такого вот Соловья-разбойника не встречал? - Илья спрашивает. Не век же пнем посреди дороги торчать.

А тот в ответ:

- Соловья тебе?

Сунул в рот то, что в руках елозил, и оказалась это - свистулька. Щеки надул, будто две репы, только красные, - да как заверещит! Илья аж в седле подпрыгнул - вот оно, разбойник своих условным знаком подзывает. Щит со спины, булава в руку - ну, сейчас поглядим, кто кого! Налетайте, ребятушки, сколько вас ни есть! Где вы тут схоронились?

А нигде. Никто ниоткуда не выпростался, не летят стрелы из засады, не бегут из леса с дубьем. Да и показалось, будто верещит; прислушался - ан и впрямь будто трель соловьиная.

- Или такого?

Вынул детина свистульку изо рта, вложил в ладонь, - она у него ровно ковш, - второй такой же сверху прихлопнул, потряс, раскрыл - сидит в руке птичка-невелика серенькая, головкой из стороны в сторону вертит. Снялась, полетела - неужто и впрямь соловей? А свистулька где?..

Ловко; такого на кривой козе не объедешь.

- А ты чего это взъерепенился? - детина спрашивает. - За булаву хватаешься?

- Потому хватаюсь, - Илья отвечает, - сдается мне, что ты тот самый Соловей-разбойник и есть.

- Мало ли, что кому сдается... Зачем он тебе?

- Поквитаться...

- Чего ж это вы такое с ним не поделили?

- А вот дорогу эту самую и не поделили.

- Дорогу, говоришь, - протянул детина и взгляд у него, доселе любопытствующий, каким-то колючим стал, холодным.

- Слыхал я от людей, будто Соловей этот самый дорогу засел, никому проезду не дает, живота лишает.

- Тебе-то что?

- Мне-то? Мне-то думается, развелось на земле нечисти всякой, пора бы ей укорот дать.

- Вот и я так думаю, - детина отвечает. - А потому, поворачивай оглобли, и ступай, откуда пришел.

- За тобой пришел, с тобой и уйду. Народ обидел, перед народом и ответ держать будешь. Как он тебе присудит, так тому и быть.

- А ну как не пойду? Что ж ты тогда, с оружием - на безоружного?

- Слыхал я, что ты и без оружия кое на что способен...

- Это тебе верно сказали...

Детина ловко спрыгнул, выпрямился и расправил плечи. Ничего себе, увалень! Такому и впрямь ватага без надобности. Хоть и говорят: один в поле не воин, только это не про таких.

- Не пройти тебе, покуда я здесь стою. Поворачивай оглобли.

Тронул Илья коня, примериваясь. Правду сказал разбойник, с оружием на безоружного... Но и слезть - да на кулачки - негоже выйти может. Кто ж знает, нет ли у него тут где волчьих ям с кольями. Больно уж неопасливый. Надо бы его на открытое место вытеснить, там и поглядим, кто кого. Там - на равных сойдемся.

Детина же глянул хмуро, сунул два пальца промеж усов и бороды, да как свистнет!

Илью будто кто дубиной здоровенной огрел. Саженей на пять разом отбросило, мало что не кубарем. Конь на задние ноги припал, у самого в глазах помутилось, воздуху в груди не осталось, в голове зазвенело - того и гляди лопнет.

- Сказано тебе - прочь ступай. Нет тебе пути здесь. Возвращайся, откуда пришел.

Странный разбойник какой-то... Только Илье и подумать об этом ни к чему. Взыграло сердце молодецкое, гневом разгорелось. Соскочил с коня, отбросил в сторону и щит, и булаву, шелом сорвал, - к Соловью бросился. Снова тот пальцы в усы сунул.

Слышит Илья, будто трель птичью, поначалу различимую, а чем дальше, тем пуще в свист переходящую, вот как ветер за окошком, к примеру, али промеж деревьев. И летит этот свист навстречу клинками острыми, и рвет, и режет на части, и ни вздохнуть, ни выдохнуть, и слезы из глаз ручьем, и кровью все вокруг наливается, не различить уже, где что... Грудью давит Илья, едва не висит над землей, а и шага сделать не получается. Чуть дал слабину, и покатился по траве, будто ветер клок сена с копёшки сорвал...

Подхватился, вскочил, вдругорядь бросился, и еще, и еще - а все без толку. Как ни напрягается, как ни силится, не может сладить со злодеем. Да что там сладить, подобраться к нему, и то мочи нет.

Совсем к лесу Илью отбросило. Поднялся, шатаясь, на ноги - не осталось силушки совсем, глянул - и видит: возле дуба богатырь на коне, голова чуть не в облака упирается, под стать Святогору. Одно отличие: тот как скала был, а этот, ровно призрачный. Видать сквозь него и поляну, и лес, но бесцветное все, будто дымкой сизой подернуто. Грозен, при оружии и в доспехе. С таким совладать и думать нечего...

Сколько длилось видение чудное, должно быть, пока в голове кузнецы по наковальне стучать перестали. Дуб, детина под дубом - как прежде стало, только вот силушка не возвернулась.

Тут-то и вспомнил Илья про совет болотников. Не по сердцу он, а делать нечего. К тому же, нет ведь на стреле наконечника острого, ежели и долетит до супротивника, ежели и угодит в него, отскочит просто в сторону. А коли тут чародейство какое скрыто, так оно против чародейства же не зазорно. Ишь, как дует. Оттого и бурелом такой в лесу учинился.

Видит Соловей, поднял лук Илья. Снова свистнул, скорее для острастки, чем по делу. Однако ж не успел. Взвилась оперенная посланница, - нипочем ей ветер встречный, - мелькнула навстречу разбойнику, да и угодила ему прямо в грудь широкую.

Прав был Илья. Такими стрелами разве что мальчишкам друг в дружку метаться. Отскочил прут ракитовый, ровно в камень угодил, али там в дерево крепкое. Упал на землю. Не успел Илья крякнуть досадливо, - зря слушал лягву болотную, - глядит, глазам не верит. Зашатался детина, хотел руки поднести к тому месту, куда стрелка ударила, не донес, осел медленно, растянулся, накрыв ее своим телом.

Вот тебе и прут ракитовый, с пером птицы неведомой и волосьями из бороды. Справилась стрелка легкая там, где богатырь не справился. Или это он там притворился? - вдруг засомневался Илья. Хотя, с чего бы? Он свистом своим мог его аж до самого Чернигова по земле сухим листом гнать. Тут же лежит, и вроде как даже не шевелится. Неужто совсем живота лишился? Оно, конечно, заслуживает, за злодейства свои, только вот в честном бою одолеть, это одно, а так, стрелой... Не по-богатырски как-то... А он что - по-богатырски, что ли? Мороком вон пугал. Богатырем себя выставил. Ты, уж коли богатырь, так давай в честном поединке сойдемся, нечего свистом чародейским обихаживать!..

Накинул Илья на всякий случай щит на руку, зажал рукоять булавы в другой, и осторожненько так, с оглядочкой, к Соловью направился. Нет, не похоже, чтоб притворялся. Но и не убит насмерть. Спина колышется. Будто как сознание из него стрелка выбила. Добро. Самому суд вершить негоже. Свезу тебя в Киев, народу покажу, князю. Ты им, небось, не менее, чем черниговцам, бед понатворил. Мелькнуло было в голове: что ж он тебя-то пощадил, прочь гнал, избегал поединка? Мелькнуло, да и пропало.