Катавасия (СИ)

      Впереди, на обочине дороги стояла Жар-Птица. Вадим оторопело выпялился в ветровое стекло. Мимо проезжали машины, на скорости щедро окатывая Птицу потоками грязной дождевой воды, окрашивая, превращая Птицу в нечто бесформенное, серо-бурое, по цвету уже почти неотличимое от придорожной щебенки. Жар-Птица стояла неподвижно, вытянув в сторону дороги свой длинный сложенный, слипшийся от грязи хвост, острый взгляд ее застыл, обращенный в сторону леса. Грязная, буро-серая, взъерошенная, она уже больше смахивала на обычный придорожный камень, ну, разве что, несколько более, чем положено камням, причудливой формы. Оставались только глаза - живые, безнадежные.

      Вадиму хотелось заорать дико, бессвязно, потребовать от Борисова немедленной остановки машины. Не решился, сработало предохранителем крепко вбитый с годами конформизм, боязнь, что попросту сочтут за психа. К тому же и сам не до конца поверил в увиденное (а как хотелось верить!), у самого-то заскакали мерзкие мыслишки в духе мультяшной Домомучительницы: "Я сошел с ума, я сошел с ума!... Какая досада..." Знал твердо только одно: если не почудилось, если не съехала внезапно крыша, то это могла быть только Жар-Птица, так как ничего с ней схожего более не знал. А спутать сказочное, ни на что из существующего в этой реальности и в этом мире не похожее, создание с банальными фазанами, павлинами, индюками и прочая мог только человек, вконец урбанизированный, полная жертва цивилизации. Есть такая порода, в наше время доминирущий вид "Homo Urbanus" - те, у кого в лесу начинает дико болеть голова от избытка свежего воздуха, кто живую птицу видел только "по ящику", кто даже самым благодатным летом, оказавшись без консервов в лесу, будет умирать с голоду, боясь перепутать землянику с волчьей ягодой и сыроежку с мухомором.

      Пока Двинцов тупо пытался осмыслить увиденное, машина проехала, оставив Птицу далеко позади, и они продолжали катить по давно привычному пути "В Европу", а, ежели проще - из Екатеринбурга в Курицыно. Оставалось прежнее: сидеть, не рыпаться и молча думать.

     * * *

      Работать с "Глобусом" Двинцов начал ещё в девяносто пятом году. Всё началось с большой драки между акционерами среднего по размерам, но не по значимости заводика, расположенного в глухом уголке области, по причине своей живописности, прочно облюбованном туристами всех мастей: пешими, конными, водниками. Вокруг Курицыно - посёлка городского типа, где располагался завод по производству лазеров (или, после приватизации, АО "Луч") натыкано было около пяти турбаз, в основном, они тянулись вдоль берега Бойцовки - речки достаточно ещё полноводной, в меру загаженной сбросами Староуральского химкомбината, богатой порогами и перекатами, давшими название реке.

      Впрочем, аборигены гордо называли Курицыно городом и гордились тем, что в былые времена (когда на месте "Луча" дымил казённый, откупленный у Демидовых заводик, ливший пушки для нужд государыни Екатерины Великой) жили они столь хорошо, что даже не пустили к себе мятежных пугачёвцев, отогнав бунташную ватагу "графа Панина" дружными залпами мушкетов инвалидной команды и свежевыпеченных пушек, с которыми ловко управлялись мастера, их изготовившие (сами крепостные, но, по причине сносного обращения, слыхом не слыхавшие о классовой солидарности). На увещевания пугачёвцев, призывы открыть ворота и немедленно покориться "государю анператору Петру Фёдоровичу" с обещаниями всевозможных вольностей, включая землю и старообрядческий крест, отвечали курицынцы просто: "Мы и без того неплохо кормимся, а в вере нашей (были заводчане сплошь почти староверы) нас и так никто не теснит. А государыней мы довольны, и ваш царь - вовсе не царь, а шиш, и вор, и шартацкий масленник!". И действительно, тогдашний управляющий заводом - немец Виллим Карлович Мессер - был человеком от религиозных споров далёким, лютеранином числился только официально, сам же почитывал на досуге, по примеру императрицы, Дидро с Вольтером да прочих Мирабо. И потому старообрядцев при нём никто не угнетал, отправлять обряды по-своему не мешал. Больше того, порой Мессер окорачивал пыл местного православного священника отца Михаила, периодически (чаще - с большого похмелья, и не от религиозного рвения, а больше от обиды, что его собственных прихожан - раз-два, и обчёлся) пытавшегося предать анафеме земляков, упорно не желавших сменить обряды. Благо, горе-реформаторская паранойя времён Петра Первого, давно канула в лету, и староверов уже никто в срубах не жёг (и сами они уж самосожжениями не занимались). Кстати, при известии о Пугачёве оба курицынских пастыря - и отец Михаил, и Сильвестр Васильев - проявили искреннее единодушие, заклеймив "вора и душегубца Емельку Пугачёва" в своих проповедях перед паствой и призвав народ на борьбу с разбойниками. Сам Мессер, к чести его, при вести о приближении бунтовщиков из посёлка не убежал, а, припомнив бурную армейскую молодость, проведённую под знамёнами Миниха, возглавил и организовал оборону по всем правилам тогдашнего военного искусства. Пушки, конечно, пугачёвцам были крайне нужны. Но народу у самозванного "графа" было маловато как для успешного штурма, так и, тем более, для ведения осадных действий. Более, чем трём десяткам "свежевыпеченных" курицынских "единорогов", недвусмысленно глядящих на мятежников с поселковых стен, "граф" противопоставить ничего существенного не мог. А "пятой колонны", к коей бунтовщики уже изрядно привыкли, в Курицыно не сыскалось. Потому, пошумев под стенами, окружавшими в те времена посёлок, постреляв для острастки, пугачёвцы, не солоно хлебавши, отправились восвояси.

      Позднее заводик изрядно захирел, занимались литьём печных заслонок и прочей мелочи вплоть до начала Великой Отечественной, давшей заводу и посёлку новую жизнь. В конце сорок первого года в Курицино было эвакуировано какое-то ленинградское предприятие. После спешной реконструкции цехов и установки оборудования уже через два с половиной месяца на заводе был налажен выпуск знаменитых "тридцатьчетвёрок". Ленинградцы выправили и демографическую ситуацию в Курицыне, к тому времени довольно печальную.

      Дело в том, что Советскую власть курицынцы принимать за свою не желали весьма долго. Завод - заводом, а жили-то они по-прежнему укладом полудеревенским, хозяйством пробавлялись почти натуральным (во всяком случае, в отношении продуктов питания), и очень даже неплохо. В Курицыно, например, в бедняках числился уже тот хозяин, который имел меньше пяти коров и трёх лошадей. Прочей же живности, вроде свиней да коз, и вовсе в расчёт не брали. В посёлке была своя маслобойка, сыроварня (причём, в собственности "опчества"), сыр с маслом и прочие продукты к немалой для себя выгоде отвозили в Екатеринбург, туда же везли на продажу хариусов, в изобилии водившихся в Бойцовке и её притоках. Кроме домашних продуктов, окрестные леса в изобилии снабжали курицынцев лосятиной с косулятиной, грибами да ягодами. Хватало и для себя, и на продажу. Столыпинские реформы Курицино как-то не затронули, "Не Расея, чего попусту баловать!" Так что из "опчества" никто не вышел, продолжали хозяйствовать своеобразным колхозом.

      Во время гражданской войны курицынцы, поначалу соблюдающие вооружённый нейтралитет, были изрядно разобижены продотрядовцами, гребущими всё подряд, да к тому же, по "расейским" меркам, всех поголовно курицынцев зачислившими в кулаки.

      Ладно бы только записали! Прижимистого уральского мужика хоть горшком назови, лишь бы без практических последствий. А тут: понаехали пришлые, по дворам шарят, глаза завидущие... Сунулись было искать по посёлку местный комбед, такового не обнаружили, чему сильно огорчились. Командир отряда, согнавши народ на митинг, объявил сдуру, что всех курицынцев по причине их безобразной зажиточности следует искоренить напрочь, поскольку в новой жизни таким места нет.