Король с большой дороги (СИ)

- Кого?

Росас взволнованно понижает голос:

- Белого висельника. Отец Елеазар перед причастием про него упомянул. Мол, глаз у духа нет, на шее - табличка, говорить не могет, только сипит. Кого коснется, тот падет замертво.

- Значит так, - решительно заявляет баритон. - Ты пока здесь карауль, а я дойду до башни и позову священника. Пущай дверь окропит что ли, молитву прочтет. Мы супротив призраков воевать не нанимались.

Он уходит, а Росас, закрепив факел в настенном держателе, устало опирается спиной на косяк. Из укрытия мне хорошо видно фигуру сонного охранника и кусочек звездного неба слева от него.

Сердце колотится, как сумасшедшее. Воля! Она совсем близко. Пускай в заточенье сидят красотки, ожидая благородных спасителей. Мужчине по силам самому позаботиться о себе. Свобода манит, ее ласки полны почти материнской нежности, легкий шепот приятнее лучшей музыки, медовый запах возбуждает сильнее, чем изысканные ароматы из разноцветных флаконов.

Напрягши связки, я издаю зловещий хриплый сип. Стражник подпрыгивает, точно ужаленный. Пока он раздумывает, что делать, из заполненной тьмой ниши высовывается моя левая рука в закатанном до середины запястья белом рукаве.

Клянусь, я ожидал, что худощавый охранник завопит и кинется прочь. В крайнем случае, попробует напасть на меня. Однако он не делает ни того, ни другого. Росас пошатывается, как-то странно икает и, потеряв сознание, грузно оседает на землю.

Внутри каждого живет страх. Он есть и у меня. Я боюсь оглохнуть и не услышать больше ни величественных раскатов церковного органа, ни лютни бродячего музыканта, ни дудки пастуха. Однако бесплотный дух вряд ли смог бы меня напугать.

Крадучись, я приближаюсь к выходу из тюрьмы, гашу факел и обшариваю лишившегося чувств охранника. Мне приглянулись его сапоги, короткий суконный плащ и пояс с оружием. Пусть меч останется с хозяином, а вот нож, изготовленный из отслужившей свое косы, думаю, не прочь составить компанию новому владельцу. Такие клинки, частенько именуемые косенками, имеют темноватое лезвие и некрасивы на вид, однако после должной обработки - ковки или шлифовки - режут прекрасно, как ни один роскошный, богато украшенный кинжал.

"Только мы с ножом по двору идем, только мы с ножом на дело идем..."

Поразительно, но никто не мешает мне грабить и облачаться в чужой наряд. Эта часть замкового двора пустует. Зато у восточной стены толпятся люди, гремит музыка, сияет множество светильников. Думаю, там проходит разгульный пир, посвященный долгожданной встрече депутата Валтуйского и его избранницы. Предпочту уклониться от посещения столь значимого для местных жителей праздника.

Вам доводилось слышать мнение, будто ночь срывает маски? Когда человек неосознанно стремится держаться в полосах света, он может смело считать себя честным и добропорядочным гражданином. Тот же, кто без страха ныряет в густую тьму, явно нечист на руку. Мне доставляет удовольствие растворяться в предрассветном сумраке, вжимаясь в стены домов, идти так тихо, чтобы не услыхали даже цепные псы, танцевать с ветром, прячущим мой запах от самых чутких носов.

Мурлыча песенку, я бодро шагаю по узкому каменному парапету, карабкаюсь по декоративным балкончикам, то обнимая за шеи мраморных ангелов, то цепляясь за хвосты и крылья уродливых горгулий. Внизу снует челядь, вверху, на крепостной стене, неспешно ходят стражники. Я избегаю встречи и с теми, и с другими. У них вряд ли есть при себе хотя бы дюжина медяков, а мне все-таки нужно получить компенсацию за отобранные вещи.

Нет, я не настолько глуп, чтобы отправиться штурмовать сокровищницу депутата Валтуйского. Там, разумеется, полно охраны. Другое дело - его богато облицованная самоцветами личная молельня, расположенная в башенной пристройке.

Простите, отец Елеазар; пусть не оскудеет рука дающего и не обнаглеет рука берущего. Сегодня я прихвачу только то, что легко сумею унести.

Проникнув в капеллу через одно из световых окон, я осматриваюсь. Первым делом - ящик для пожертвований. Отец наш, хоть ты и милостив, но стоит жестче карать людей за жадность! Два десятка мелких монет не хватит даже на приличную выпивку, чтобы промочить пересохшее после усердных молитв горло!

Пройдя между рядами лавок, я влезаю в исповедальню. Какое облегчение знать, что богачи еще не позабыли заповеди и надеются спастись, ничуть не меньше, чем в дни Великого Бедствия. Возле кресла священника стоят два сундука: справа - наполненный индульгенциями, слева - щедрой платой за них.

Я высыпаю абсолютно бесполезные желуди из поясного мешочка Росаса. Эта дурная мода возникла недавно и широко распространилась среди северян: есть легенда, что тот, кто всегда носит при себе желуди, не стареет. Дуб передает человеку своё долголетие и избавляет от болезней.

Руководствуясь принципом: "хворать сытым гораздо приятнее, чем голодным", я выгребаю из сундука монеты наивысшего достоинства. Мешочек быстро разбухает и становится в несколько раз тяжелее.

"Сяду я верхом на коня, не догонит стража меня по бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему..."

Теперь оставалось только навестить коменданта Инграма, вернуть ему причитающееся, а заодно узнать правду о Роберте. Возможно, это было еще одним юношеским заблуждением Риддерка - обвинить Кривоносого, не имея ровным счетом никаких доказательств. Как обычно, мастер Рид вынужден прийти на помощь тому, кто слаб, наивен и глуп.

Я проникаю в цитадель, воспользовавшись входом для прислуги. Его, разумеется, никто не охраняет. Прежде чем двинутся дальше, укрываюсь за занавеской на первом этаже крепости, чтобы отлить на стену, и без того украшенную характерными потеками.

Кто-то идет. Я бодро поправляю одежду и поудобнее берусь за рукоять косенки. Отгибаю занавеску. Это молодая служанка спешит из приемной залы в комнаты для челяди. Походка девушки нетвердая. Нагоняю ее за семь стремительных прыжков, намереваясь ухватить за локоть и припугнуть ножом. Мне необходимо узнать, где располагаются покои тэна.

- Г-гослин? - лепечет она, едва ворочая языком. - Т-ты почему не на стене?

- Вызвал комендант, - доверительно шепчу я, радуясь, что не пришлось применять насилие. - Проводишь до его покоев?

- З-забыл свои обещания? - незнакомка обвивает мою шею.

Малышка пьяна и едва держится на ногах:

- Гослин, ты - п-подлец! Когда в-вернется мой м-муж...

Поцелуй вынуждает ее умолкнуть. Мы идем рядом, то и дело лаская друг друга, словно влюбленные после длительного расставания.

- Дай-ка я разок посмотрю, - напеваю, засовывая руки под блио спутницы, - где рождает поле зарю...

Прелестница ударяет по ним и стыдливо краснеет.

- Ах, брусничный цвет, алый, как рассвет! Толи есть то место, толи его нет...

Красотка оступается, я бережно подхватываю ее. Она сокрушается, что вино, которое привез капитан-виконт Ярдли слишком крепкое для порядочной женщины, но будущая депутесса зачем-то повелела каждой служанке выпить полную кружку.

- Всевышний, храни виконта, - шепчу, жадно целуя правую грудь спутницы.

- Всевышний, храни баронессу, - мои губы здороваются с левой грудью милашки.

Я не могу осудить ни госпожу Эдилию за ее странное распоряжение, ни любовницу Гослина, проявляющую столь пылкие чувства, что не всякая особа позволяет себе даже наедине с законным супругом.

Веселье продолжается. Сладкая лесть и вдохновенное вранье. Убеждаю спутницу отвлечь охрану тэна Инграма. Три десятка шагов по опустевшему коридору отделяют меня от вожделенной цели. Застыв перед дверью, ведущей в спальню коменданта, я откашливаюсь и смело стучу кулаком по дубовой панели.

- Войдите! - доносится из комнаты.

Охотно принимаю приглашение.

Помещение маленькое, обставленное скромно, но со вкусом. Тусклый свет масляной лампы не позволяет рассмотреть детали. Хозяин восседает в кресле, поигрывая серебряным кубком, и по-отечески ласково глядит на меня.