Шут (СИ)

  Личных горничных и камердинера у Шута не имелось. По нескольким причинам. Во-первых он не особенно любил отдавать распоряжения, да и не испытывал большой нужды в чьей-либо помощи. Сам мог сходить на кухню за едой или - когда вспоминал - отдать грязные рубашки прачкам, беспорядок же ему не мешал. А во-вторых, хоть и именуемый 'господином', на ступенях дворцовой иерархии Шут и сам был ненамного выше прислуги. Нет, разумеется, ему стоило лишь заикнуться - и в тот же день любимчику короля назначили бы личного лакея. Но он чувствовал, что это будет излишним...

  Прежнее здоровье к Шуту вернулось быстро. Хотя, сказать по чести, пилюли он перестал пить сразу, как почувствовал, что может снова пройтись колесом и покинуть свои покои через окно. Совесть мучила его недолго: в конце концов, этих горьких шариков с резким запахом трав стало на треть меньше.

  'Шут я или барышня? - смеялся он над собой, - не хватало еще, и правда, впасть в зависимость от каких-то пилюлек!' - довольно и того, что он почти неделю пытался следовать строгому распорядку дня.

  Это оказалось слишком утомительно.

  3

  Первое, на что решился Шут, выбравшись, наконец, из постели и из простуды, был поход к дворцовой портнихе.

  Чопорная, длинная и худая как палка, эта особа наводила трепет на всех своих клиентов. Но меньше их от этого не становилось. Мадам Сирень, за глаза называемая просто Госпожой Иголкой, умела создавать шедевры. Ее наряды стройнили толстых, подтягивали низкорослых, оттеняли лучшее в каждом заказчике. Подобно Шуту, Госпожа Иголка была незнатного рода, но во дворце к ней относились с большим уважением: как-никак этой женщине было доверено одевать самого короля. Разумеется, все придворные дамы выстраивались в очередь к ней на пошив. И, несмотря на целую грядку учениц и помощниц, мадам Сирень всегда была занята на много недель вперед.

  Но Шут обслуживался вне очереди. Как особа, причисленная к королевскому кругу.

  Он тоже побаивался Госпожи Иголки, ибо прозвище свое она получила не столько за пропорции тела, сколько за вздорный нрав и острый язык. Каждый раз их встречи превращались в опасный словесный поединок, в котором Шуту не всегда удавалось остаться победителем. Направляясь к ее мастерской, он перебирал в голове их прежние стычки и гадал, на чем может проколоться в этот раз.

  Но мадам Сирень встретила его почти ласково. Едва только Шут заглянул в швейную мастерскую, она приветливо кивнула ему и поманила длинным костлявым пальцем.

  - Заходите, заходите, господин шут. Чего изволите? - портниха улыбнулась ему, но выглядела она усталой, и в голосе ее не было даже намека на привычное ехидство.

  - Да ведь вы знаете не хуже меня, - Шут сделал умоляющее лицо, выразительное, как у голодной собаки и, растопырив согнутые в локтях руки, позволил им марионеточно свеситься, болтаясь. Дескать, я маленький, смешной, пожалейте меня. - Через три дня - осень... - вообще-то у него был целый шкаф нарядов, но придворному паяцу положено выглядеть не франтом в кружевах, а забавным дураком. Так что дорогие платья, раз уж им положено иметься у приличного господина, висели себе за дубовыми дверцами, но Шут, как правило, щеголял в живописно-ярких костюмах с бубенцами. Не лишенных, впрочем, изящества и красоты. Очередной наряд Госпожа Иголка шила ему почти к каждому новому сезону. Таков был их негласный уговор. По меркам простого люда - невероятное расточительство... Однако Шут не испытывал угрызений совести - он всякий раз отдавал поношенную одежду тем, кто в ней нуждался. Обычно бродячим артистам...

  Мадам Сирень взяла его за локти и довольно бесцеремонно подвинула ближе к окну.

  - Ты похудел, дружок.

  - Немного, - улыбнулся он. - Скоро наверстаю, так что шейте как обычно.

  Шут был весьма небольшого роста, из тех, про кого говорят 'тонкая кость'. Он часто ловил на себе пренебрежительные взгляды других мужчин и оттого казался себе не особенно привлекательным. Но зато его тело - стройное, ловкое и гибкое - позволяло Шуту оставаться отличным акробатом. К тому же, несмотря на внешнюю субтильность, он был намного сильнее, чем обычно думалось окружающим - летая над перекладиной и разгуливая на руках, трудно не обрести в мышцах железную крепкость. Однако сила эта не бросалась в глаза, в отличие от невысокого роста...

  Портниха пристально смотрела на Шута, будто хотела постичь что-то невидимое глазу. Так было всегда, когда он приходил на примерку. По дворцу гуляли слухи, что Госпожа Иголка - колдунья. Вранье наверняка. Но странная она была - не поспоришь. Эта женщина всегда требовала личного присутствия клиента при заказе, даже если знала его мерки наизусть.

  Наконец она сделала для себя какие-то выводы и позвала:

  - Арна! Будь добра, принеси мне ткань господина Бужо и тот красный отрез, - портниха задумалась на миг, - и еще немного золотого шелка... да... на вставки... там как раз остался нужный кусочек. Впрочем... сама найду.

  Она ушла вслед за помощницей, оставив Шута наедине со своим выводком скромных трудолюбивых девиц. Портнихи слаженно работали, не обращая внимания на гостя. Шут заскучал. Его взгляд скользил по комнате... По широким окнам, подоконники которых были заставлены цветами... По рабочим столам рукодельниц, пестрым от лоскутков и катушек с нитками... По деревянным моделям, чьи суставы можно было сгибать как у живого человека... По полкам с готовыми заказами...

  Шут вздрогнул, когда в ноги ему ткнулся пушистый широколобый кот. Дымчато-серый, с умными зелеными глазами - он был одним из множества кошек, привечаемых в Чертоге и призванных сокращать поголовье грызунов. Впрочем, этот откормленный баловень портних едва ли гонялся за крысами, которых во дворце всегда водилось в достатке. Шут наклонился и, улыбнувшись коту, ласково почесал его возле уха. Тот заурчал и еще настойчивей принялся ластиться к Шутовым ногам, щедро осыпая свою длинную шерсть на темные штаны гостя.

  - Попрошайничаешь, Бархат? - Шут быстро распрямился, когда мадам Сирень возникла рядом. А портниха подняла кота под брюхо и бесцеремонно выставила на карниз за окно. - Поди лучше погуляй, бесстыжая морда.

  Ткань неизвестного господина Бужо оказалась молочно-бежевой с теплым золотым отливом на свету. Достаточно плотной для осени, немнущейся и крепкой.

  Дорогая ткань. С тех пор, как Шут попал во дворец, ему никогда не шили дешевых нарядов.

  - Вот... Костюм оттенит твою кожу и подчеркнет цвет волос... - Госпожа Иголка довольно улыбалась, обернув его куском материи. - Ну, просто чудо как хорошо! Ты везунчик! Ткань редкая, из Заморья.

  Кожа у Шута была светлая, как у большинства жителей королевства. А вот волосы - того небывало редкого оттенка, который в народе называли 'солнечное серебро'. Точно выгоревший к осени ковыль, подсвеченный утренними лучами, они были такие же светлые, непослушные и будто испускали едва уловимое сияние, неизменно привлекая внимание зевак. В Чертоге такими волосами больше никто не мог похвалиться, да и в городе - поди сыщи. Заезжие гости всегда дивились, впервые увидя Шута.

  Он с волнением посмотрел на портниху:

  - А успеете? До конца лета уж рукой подать, - Шуту очень хотелось появиться на балу Первой Осенней Ночи в новом наряде.

  Госпожа Иголка фыркнула:

  - Ты бы еще позже пришел! - но когда Шут трогательно сложил ладошки на груди и сделал свой собачий взгляд красноречивым до комичности, лишь рукой махнула. - Да не переживай. Успеем.

  4

  Остаток дня Шут провел в библиотеке.

  Он любил это место. Ряды книг, уходящие до самого потолка, цветные витражи, пылинки, парящие в звонкой прохладной тишине. Под высокими сводами любой звук растворялся подобно капле, упавшей в бескрайнее озеро: шелест страниц, шаги редких посетителей, мерный стук маятника в старых часах... Мудрость, накопленная стенами библиотеки, казалась Шуту терпким вином, с годами приобретшим особый изысканный вкус... Обитатели дворца не особенно чтили ее своим вниманием, и это было хорошо. Каждый раз, закрывая за собой дверь в этот чертог знаний, Шут чувствовал, что оставляет за порогом все дрязги, интриги, сальные шутки, жеманные улыбки, всю эту ложь и суету. Он с ногами забирался в большое кресло у высокого стрельчатого окна, откуда была видна входная дверь, и мог сидеть в нем часами, листая пожелтевшие страницы бесценных фолиантов.