Запах цветущего кедра

Кавказец догнал его минут через двадцать и, уставший, поплёлся сзади.

— Ищи лодку! — приказал Рассохин. — Ты же как-то почуял амазонку? Тоже далеко была.

Пёс не внимал, равнодушно наступая на пятки. Стас шёл в сторону глухой вершины курьи, где был только единожды, и то вечером. Карагач подкидывал воду, которою рассекал остров, и течение в старице было встречным. Потоки из устья и от вершины сталкивались возле мыса у северной оконечности и, образуя бесконечную цепь воронок, уносились в пойму. Казалось, кедровник, как огромный корабль, плывёт в этом безбрежном пространстве, оставляя за собой кильватерный след. Роковая река, как и тридцать лет назад, показывала свой нрав, мощный подпор воды с горных верховий образовывался за счёт заломов, плотинами встающих ниже Гнилой Прорвы. Такое случалось почти каждую весну: уровень мог подняться за одну ночь метра на полтора-два, а потом так же резко схлынуть. Однако посёлок топило редко, и по слухам, запущенным кержаками, однажды вода прибудет так, что геологи, разорившие покой на дикой реке, не спасутся. Этой мстительной молве мало кто верил, но после каждого ледохода на Гнилую пригоняли самоходную баржу — эдакий ковчег, который дежурил в посёлке, пока не сходило половодье, или бомбили с вертолётов встающие заторы. Ясашные люди считали, что это некий подземный змей выходит из недр, чтобы ему принесли человеческие жертвы. Говорят, в старину туземцы выбирали самую красивую, по их мнению, отроковицу, привязывали камень на шею и бросали в Карагач. Если гад принимал жертву, то половодье останавливалось и река усмирялась.

Вид бегущей вездесущей воды наполнял пространство предощущением некоей грядущей трагичности, суровый Карагач требовал очередного жертвоприношения. А ещё, как назло, с северо-запада погнало тучи, начался мелкий дождь, и вечереющее пространство быстро померкло.

— Ищи! — просил Стас, пытаясь пустить собаку вперёд. — Нюхай! Лодка, мотор, бензин!

Тот упрямо не хотел выполнять команд и даже не принюхивался, тащился позади, показывая тем самым, что он не ищейка, а только пастух и охранник. Рассохин дошёл до тупикового конца курьи, далее начинались заросли чахлого ивняка и тополей, притопленные наполовину, сильное течение выдавало близость реки, кустарник дрожал под напором воды. Кедровник здесь заканчивался, а сам остров постепенно переходил в прирусловой древний вал, поросший старым, гибнущим березняком. Изрытая мочажинами грива, словно пунктир, уходила в глубь поймы и где-то там сходила на нет. Мест, где можно спрятать лодку, тут было полно, только искать становилось бессмысленно: вряд ли Галицын станет пробиваться сквозь чащобник, тем паче по низкой воде. Но для очистки совести Стас прошёл валом чуть ли не до берега Карагача и остановился, когда на пути оказался глубокий и спокойный разлив. Река устремлялась в курью несколько выше, но зато сюда натолкало горы мусора, где можно спрятать даже линкор.

Он уже возвращался назад, когда услышал впереди редкое и неуверенное потявкивание кавказца. Лодочный мотор Стас увидел скорее, чем собаку: он лежал в развилке старой берёзы на уровне глаз, и синий колпак светился в дождливых сумерках, чуть прикрытый куском бересты.

— Молодец! — восхитился Рассохин и, вытащив «Вихрь», поставил на землю. — Теперь ищи бак! Бензин, понимаешь?

Пёс повертелся у ног и улёгся, считая свою задачу выполненной. Стас сделал небольшой круг и сам нашёл бак с вёслами, спрятанными также на дереве. Предусмотрительный опер делал это на случай высокого паводка, но ведь, подлец, женщин оставил на затопляемом острове! Лодка должна была быть где-то недалеко, однако суетливая беготня по прирусловому валу взад-вперёд ни к чему не привела. Рассмотреть что-либо в залитом кустарнике оказалось невозможно, а бинокля впопыхах не взял!

Подняв отворот голенища, Рассохин забрёл в заросли, насколько позволяли сапоги, и двинулся вдоль берега. Воды зачерпнул сразу же, угодив в невидимую промоину, и далее уже пошёл, ничего не опасаясь. Только трубку, табак и спички переложил в нагрудный карман. Дюральку он не увидел — услышал: привязанная цепью к дереву, она моталась на стрежне и иногда ударялась обо что-то бортом, издавая глухой жестяной звук. Течение становилось сильнее, вода уже доставала до пояса, когда он наконец-то рассмотрел знакомый мятый «Прогресс». Хорошо, что плыть к нему не пришлось, но искупался по грудь, прежде чем достал цепь. Стас распутал узлы и, клацая зубами от холода, потащил лодку к берегу. Одежду выкручивать не стал, вылил только воду из сапог и, чтоб согреться, без передышки сбегал за мотором и баком.

И в суете как-то забыл, что за ним следят, благо пёс был на страже — с рёвом ринулся в кедровник. На короткий миг Рассохин увидел фигуру, мелькнувшую в березняке. Кажется, призраки обнаглели и подошли совсем близко, а может, и помешать хотели.

— Пошли вы на хрен, паскуды! — крикнул он и в азарте погрозил кулаком. — Если кто из женщин погибнет — с вас спрошу!

Закрепив мотор на транце, он подсосал «грушей» топливо и дёрнул стартёр. Двигатель запустился с третьего рывка, и на сердце повеселело. Оставалось около часа светлого времени, и можно было ещё поискать затопленный остров. Но пока Стас проталкивал веслом широкий «Прогресс» сквозь стриженный кустарник, небо окончательно заволокло, дождь разошёлся вовсю и заметно стемнело. Однако на открытой курье было светлее, и он поехал к тому месту, где нашёл амазонку.

С воды хорошо было видно упавший кедр с сухой кроной, поэтому Рассохин пересёк старицу, отыскал прогал в зарослях и осторожно въехал в залитую пойму. Чистые луговины попадались редко и больше тянулись вкрест движению, приходилось таранить полосы стриженого ивняка. За прибрежным чащобником начиналось затопленное болото, и ему удалось углубиться в разливы на полкилометра. Висящих на тонких деревьях людей ещё можно было увидеть, однако сколько он ни вертел головой, никаких признаков не обнаружил. Мелкие отдельные рощицы были всюду, и хотя на берёзках распускались серьги и листва, однако же кроны просматривались насквозь. Вокруг носились утки, плескалась рыба на икромёте, били хвостами бобры, но не было ничего похожего на близкое присутствие людей. А должны бы закричать, услышав гул мотора!

Ещё полчаса Рассохин лавировал между полей стриженных кустарников по разливам, пока не угодил на мелкое место и не намотал на винт травы. Он заглушил мотор, прислушался к мерному шороху дождя по воде и крикнул. Даже в ненастье голос над водой показался гулким, громогласным, эхо откликнулось в кедровнике за спиной, но в ответ залаял лишь кавказец, оставшийся на берегу. Пока Стас раздирал травяной ком на винте, стемнело, и редкие рощицы слились в одну серую ленту с другими зарослями. И всё равно он ещё полчаса дрейфовал по пойме, курил трубку, сдерживая крупную дрожь, кричал и выслушивал пространство.

Стало ясно, что даже днём искать наугад затопленный остров — безнадёжное дело, только время потеряешь. А ещё хуже — сломался винт, наскочив на корягу: запасных в лодке не было. Надо пробиваться к своему берегу, ждать рассвета, брать в проводники амазонку и обязательно бинокль. Уже в темноте, часто продираясь сквозь заросли напрямую, он кое-как пробился на курью и там не удержался, погнал в исток, к Карагачу.

Гнилую Прорву затопило почти полностью, торчал бугорок на месте бывшей пекарни и узкая полоска берегового вала, на котором сидели стрижи, лишившиеся своих гнёзд. Рассохин причалил и выскочил на сушу: тут даже костра было не развести. Молчун Дамиан исчез — возможно, успел уйти на кладбище или уплыл: облас у него наверняка где-то припрятан... Стас прошёл по валу почти до бывшей электростанции, дальше плескалась сумеречная и настолько стремительная вода, что начинала кружиться голова.

Карагач требовал жертвы!

Лагерь на противоположной стороне ещё дотлевал, над чернеющим кедровником светился неяркий, призрачный дымный столб, напоминающий извержение вулкана. Рассохин ощущал бесконечную пустоту этого пространства и всё-таки не сдержался, крикнул: