Просто солги

Я киваю и искренне надеюсь, что этих моих объяснений ей будет достаточно. Надеюсь, что мне никогда не придется объяснять ей, что за ней охотятся ее сошедшие с ума опекуны, которые жаждут мести за проигранный процесс в суде. Надеюсь, что она просто никогда не узнает об этом.

— Как насчет того, чтобы сходить по магазинам, Жи? — Девочка кивает, и я оборачиваюсь к поглощенной своей работой девушке. — Лея, не хочешь присоединиться? Мне нужно платье, — добавляю я и слышу, как из рук Леи с громким пискливым звякк выпадают спицы для вязания.

— Самое красивое платье в мире? — в подозрительно-хитрой манере прищуривается Жи.

— У нас праздник, Кесс? — с сомнением добавляет Лея.

— Меня пригласили на свадьбу, — киваю я. — И да, мне нужно очень красивое платье, но только не красивее, чем у невесты.

Слова даются с трудом: в мыслях Ким не вяжется со словом "свадьба". В мыслях уже вообще плохо разбирается его имя. Легкое, односложное, мне уже кажется, что я начинаю забывать его.

Самое время освежить память, — про себя замечаю я с усмешкой.

…

В маленькой квартирке — ни единого звука; за тонкими-тонкими стенами — тоже. Я не слышу ничего, ничего не чувствую.

Я делаю шаг, и стекло противно хрустит под ногами. Как будто разбивается чье-то сердце. Я делаю еще шаг и чувствую, как крохотные почти невидимые осколки начинают впиваться в подошвы моих туфель. Мне не страшно почувствовать боль — в этот момент я вообще ничего не чувствую. Ничего.

Слышу только как пугливо шуршит в моих руках большой яркий пакет. Внутри — платье. Но это уже не важно. Уже не имеет значения.

Говорят, разбитое зеркало — плохая примета, но я не верю в приметы — я верю в разбитые зеркала. Верю, когда одновременно сотни и сотни сотен зеркальных осколков рассказывают тебе свою историю. Но дело даже не в этом — дело в том, что они рассказывают только правду.

Слышится осторожное потрескивание, точно у переменного тока, и спустя мгновение лопается последнее оставшееся в живых зеркало. Лопается. Разлетается. Бьет. От резкого звука я вздрагиваю, и мне кажется, что один из осколков даже впивается мне в ногу. Но это уже не важно. По сравнению с остальным — не важно.

И это уже не страшно. По сравнению с тем, что будет впереди — не страшно. Страшно — это когда не видишь, не знаешь, не чувствуешь. Неизвестность — она пугает сильнее всего.

Я присматриваюсь к разбитому зеркалу внимательней и замечаю засохшие капельки крови на самом краю оголенного стекла. Я не знаю, чья это кровь, — действительно не хочу знать. Представляю только на одно мгновение, что эта кровь — детская. Но стараюсь об этом не думать — просто верю, что мысль материальна, как и тени, впрочем.

Такое ощущение, что по дому пронесся дикий, неуправляемый ураган и разбил все стекла, все зеркала, каждый стакан, все до последней тарелки. Как будто кто-то решил избавиться от всей этой дряни, потому что боялся поцарапаться. Потому что просто боялся.

Я закрываю глаза. В этот момент я просто хочу быть слепой. Хочу не видеть, не воспринимать, хочу научиться сдерживать слезы. Кровавые слезы, которые приходится глотать, чтобы их никто не увидел. Я чувствую, как тело начинают сводить нервные судороги. Бред нервной женщины — да-да — это про меня.

Всем что-то надо от Кесси, черт возьми. Все хотят получить, завладеть, поиметь Кесси любым путем и способом. Они будут разбивать мои зеркала, пичкать меня таблетками, будут приставлять ко мне охрану, присылать письма, подписанные кровью. И все, что они получат, — это дикий смех Кесси, уже давно сошедшей с ума.

Иногда я спрашиваю себя, не снится ли мне все это. Не снятся ли маленькие засохшие капельки крови, не снится ли тяжелое знакомое дыхание, не снится ли мне маленькая девочка с лентой в волосах, чем-то похожей на мою. Не снится ли… не снится… Но, возможно, нет, не снится, к сожалению.

Неторопливо, неосторожными шагами я пробую новую почву, по-прежнему не открывая глаз. Пакет летит куда-то в сторону, но бесшумно, как будто понимает. Осколки под ногами жалобно хрустят, и я широко расставляю руки, будто боюсь потерять равновесие. Как птица, которую вот-вот унесет потоком ветра совсем к другому берегу, незнакомому.

Движения получаются неказистыми и очень-очень осторожными. Точно я пытаюсь уловить ритм бьющегося стекла. Но он все равно быстрее; быстрее, чем мой медленный-медленный танец.

И я начинаю напевать старый знакомый мотив. Мелодию, что мы когда-то с Кимом придумали.

"Зачем ты это делаешь, Кесси?", — Голос незнакомый. Голос разума из моей головы.

"Я просто это делаю", — отвечаю.

Наверное, такой вопрос — это знак, это сигнал, тайное послание. Что-то вроде, "ты и вправду чокнутая, Кесси".

Внезапно я спотыкаюсь об одну из маленьких башенок из осколков и резко падаю на колени. Руки — в царапинах (хорошо, что в своей крови — не в чужой, проносится в моей голове), а в горле начинает скапливаться обида. Обида за то, что все так вышло. Не так, как я хотела.

Слишком много времени я провожу в ожидании чуда. Что еще мгновение — и вот он. Свет в конце туннеля. Свет, на который нужно идти. Свет, который становится все дальше и дальше с каждым твоим шагом.

И я не хочу больше чувствовать, не хочу слышать тишину за стеной. Лучше крики, потому что крики — это жизнь. Хочу увидеть худенькое личико Катрины, щелкающей своими смешными подтяжками. Хочу чувствовать едкий, ядовитый запах сигаретного дыма. Хочу вновь увидеть ее заплаканные глаза, неумело подведенные черным карандашом.

Я не хочу думать о том, что все когда-нибудь-завтра образуется. Не хочу верить каждому слову лжи, которая теперь для меня сродни воздуху, сродни самому сильному наркотику. Я не хочу знать, что на уме у этих людей: у дьяволицы с малиновыми кудрями и ее черта. Я больше не хочу жить по законам этого цирка, не хочу давать больше представлений. Не хочу, чтобы люди видели, как я танцую. Не хочу, чтобы они знали, что я чувствую. Они просто не знают то, что знаю я. То, что чувствую, что слышу.

НО Я ПРОСТО НЕ ХОЧУ. Не могу. Не чувствую.

23. "Когда-нибудь я тоже выйду замуж. Но это буду уже не я"

Кончиками пальцев я провожу по туго затянутому корсету. Шнуровка упругая, жесткая — к ней приятно прикасаться, приятно ощущать.

Я похожа на невесту — только вот платье не белое. Бежевое. Грязно-белое. Как и лента в волосах. Давно распушившаяся, потрепанная лента делает меня почти чистой.

Когда-нибудь я тоже выйду замуж. У меня тоже будет белое платье, счастливая улыбка. Но это буду уже не я. Надеюсь, это буду уже не я.

…

Я думала, они поженятся весной. Той самой весной, которая уже давно прошла и унесла с собой частичку моего разума. Я думала, что меня даже не пригласят, хотя Джен и обещала, что я буду подружкой невесты. Думала, что, даже если пригласят, все равно не смогу прийти. Просто не смогу. Потому что больно.