Драконьи грезы радужного цвета (СИ)

— Ну, просто, поговорили бы, пока он коня твоего перековывать будет, — пробормотала она смущенно.

— Мариш, — проникновенно начал шут, девица глянула на него искоса. — То, что я сказал твоему дяде, что между мной и Ставрасом ничего нет, это же не значит, что мне не хотелось бы, чтобы было, правда?

Она покраснела еще гуще. Закусила губу и не ответила, но шут дальше шел молча, и отвечать все же пришлось.

— Я поняла, — с трудом выдавила из себя она и повернула к дому.

— Спасибо, что проводила! — крикнул ей в спину Шельм.

Маришка лишь рукой махнула, не обернувшись, и припустила под горку со всех ног.

Шельм придержал коня, которого вел за собой, и остановился, запрокинув голову к небу. Мог бы развлечься с забавной девчонкой, мог бы, но не здесь и не сейчас. Как же драконоборцы не почуяли, что рядом с ними масочник обосновался и живет себе, не тужит, даже матрицы накладывает? Вон, парень задумчивый, на пару лет постарше самого Шельма мимо пошел, ведь явно не своей жизнью живет, а кукольником сфабрикованной. Но Ставраса пока он предупреждать не стал. Решил, что сначала сам разберется. Что-то в этом рыжем детине, что протопал мимо, настораживало. Что-то в корне неправильное, что-то, чего в нормальном человеке быть не должно. Сделав себе в голове зарубку на память, расспросить Маришку о помощнике мельника (а парень был похож именно на него), Ландышфуки как ни в чем не бывало, продолжил путь.

Шельм поднялся на пологий холм и обнаружил просто идеалистическую картину. Березовая рощица, в которой даже сейчас, днем, слышались соловьиные трели, мельница с водяным колесом, речка бегущая наискосок по холму и теряющаяся где-то в зарослях с противоположной стороны от деревни, а чуть поодаль приземистое строение — кузница. Вот к ней-то он и направился.

Рассчитывал услышать звон молота о наковальню, но вместо него ощутил лишь жар от мехов и различил негромкий разговор.

— Слышал, к Михею опять гости пожаловали? — спрашивал кто-то юным голосом, журчащим как ручей.

— Ну, слышал, — буркнул некто другой, грубо и гулко, словно по перевернутому ведру скалкой ударили. По голосу было просто нереально определить, сколько же лет говорившему.

— Говорят, не такие, что были раньше.

— Угу.

— Сходить бы, глянуть…

— Ох, Гиня, твое любопытство мне, знаешь где?

— Да, ладно тебе. Я всего лишь одним глазком. Ксанка нашептала, что мальчик там у них интересный.

— Что еще за мальчик? — в грубом, гулком голосе собеседника молодого и журчащего, шуту и вправду, почудились ревнивые нотки. Неужели, девицы у колодца не соврали?

— Голубоволосый.

— И что с того?

— Да, вот думаю, как бы не знакомец мой какой.

— Был бы знакомец, к драконоборцам бы не сунулся, а раз сунулся, значит, просто волосы у него такого цвета. Человеческие детки тоже порой пестренькими бывают.

— Да, что-то мне со вчерашнего вечера неспокойно на душе как-то.

— Сходи к знахарке, валерьяночного отвара тебе пусть накапает. А то, как вобьешь себе что в голову, я потом уж и не знаю, как выбить. Как вспомню, как мы с тобой за драконом ходили…

— Не напоминай, ладно… так, а это у нас кто?

На порог кузни, возле которого как раз и подслушивал Шельм, выскочил молодой парень на вид не старше его самого, но шут быстро сориентировался и понял, что этому незнакомому кукольнику как минимум лет тридцать-тридцать пять. Случалась с масочниками такая оказия. Те из них, у кого маска была женской, очень долго выглядели юными и время, словно бы, обтекало их стороной.

Парень был высок, выше самого Шельма, который все же был выше среднего роста. Строен и гибок, что при женской маске неудивительно, впрочем, как и длинные волосы, ниспадающие на спину, и явно где-то внизу в районе талии, стянутые летной или кожаным шнурком. Волосы были приметного красного цвета, почти алого. И не зря этот кукольник за цвет волос Шельма волновался, как правило, у масочников куда чаще, чем у обычных людей этого мира рождались дети с неестественно яркими волосами. Но, если у людей такое тоже случалось, то редко у кого из них глаза по цвету совпадали с волосами.

Парень тоже пристально рассматривал его и неизвестно, сколько бы они так простояли — Шельм у невысокого порожка, а красноволосый возвышаясь над ним, если бы из кузни не появился сам кузнец.

Увидев за спиной изящного и даже излишне субтильного масочника, коренастого, плечистого мужика с буйными черными кудрями, большими, коровьими глазами, глубокого карего цвета, и простым, деревенским лицом, Шельм легко определил, что второй голос принадлежал именно ему. Уж больно подходил он внешности кузница. И, несмотря на весь свой грозный вид, рядом с мельником пусть и выглядел старше, но явно был младше последнего.

— Ты чего тут вынюхиваешь? — пробасил кузнец, грозно хмуря брови и сжимая пудовые кулаки.

Шут же в ответ, как всегда, не растерялся, состроил виноватую мордашку и заискивающе начал вещать.

— Да, вот больно не хотелось вас прерывать. А вдруг вы бы тут лямур водить начали, а мне и интересно, хоть глазком одним взглянуть, что за зверь такой и как его водят.

Мужчины растерянно замерли, а когда до них дошло, о чем это он, покатились со смеху. Расхохотался даже угрюмый и явно неулыбчивый по жизни кузнец, громоподобно, раскатисто, но искренне, что подкупало.

Шельм не зря слыл шутом, он давно уже научился распознавать людей по смеху и всегда бахвалился перед столичной публикой и приезжими, что может с легкостью определить, что за человек перед ним, если сможет его рассмешить. Смех Муравьеда ему понравился, даже очень, но его сбило с толку не это. Звонкий, заливистый хохот красноволосого мельника тоже его покорил. За все время своего шутовства, он ни разу не ошибся в человеке, которого узнал по смеху. Неужели, настало время ошибиться именно сейчас?

— Так это ты, тот парнишка, что нашим девицам приглянулся?

— А вы тот мельник, что бедных девушек до ночи разговорами потчует, ни разу не облобызав?

— О! Даже это растрепали, вот нахалки! — весело отозвался тот. — Кстати, а не поведали ли они тебе, откуда им-то всем это известно?

— Ну, знаете, я бы тоже перед публикой эту девицу, пусть она будет хоть тысячу раз прекраснее всех на свете, и пальцем не тронул.

— Отчего же?

— Из вредности! — хитро прищурился тот.

— Наш человек! — объявил мельник, спустился к нему и похлопал по плечу. — Кстати, я Гиацинт, но можно просто Гиня и без выканья. — И подал руку.

Шельм принял и твердо пожал её:

— А я Шельм, правда, сокращать как-то не приходилось.

— Куда тебе сокращаться. И так, почитай, слог один, — вмешался в их веселое переглядывание кузнец, по-видимому, уязвленный таким пренебрежением к себе.

Оба ярковолосых парня сразу же посмотрели на него.

— А это Муравьед Сиявич, — подталкивая Шельма в бок, познакомил их Гиня.

Шельм протянул кузнецу руку, тот внимательно посмотрел ему в глаза, словно пытаясь что-то для себя в них прочитать. И, похоже, все же что-то вычитал, потому что руку принял и крепко пожал.

— Ну и с чем ты к нам? — когда ритуал знакомства был завершен, спросил Гиня.

— Не с чем, а с кем, — весело объявил шут и показал глазами на коня, оставленного им у одной из берез.

— Чего сразу-то не подвел? — буркнул кузнец, но не со злости или с обиды. Похоже, это была его обычная манера общения.

— А как же лямур? Вдруг, вы им самым тут занимались бы, пока девицы деревенские всей гурьбой дом Михея обхаживают, чтобы хоть глазком на приезжих взглянуть. А тут я с этим невоздержанным зверем, он как заржёт и всех лямуров распугает, — состроив жалобную мордашку и даже ручки в молитвенном жесте перед грудью сложив, протянул шут.

Гиня, все еще стоящий рядом с ним, прыснул, не удержавшись. Мур лишь коротко хмыкнул.

— Ну, веди уж свою невоздержанную скотинку. Будем глядеть.

— Эт, я мигом! — коротко отрапортовал шут и умчался за конем.