Дети Брагги

— Вернулся. — Грим с яростью вонзил нож в лавку. — Но это ничего не изменило. — Голос его охрип. — Тогда не я управлял рунами, а руны потянули меня. Для того чтобы снова стать в Круг, недостаточно пересечь пролив, должно быть что-то еще…

Внимание его привлек гомон голосов, который по мере приближения рассыпался на отдельные выкрики. Следом за ним вскочил Оттар, прихватив с соседней лавки меч.

У самого берега, там, где в него упирался крепостной вал, сгрудились с десяток норвежцев из дружины Хальвдана Змееглаза и пара дюжин черноголовых ирландцев. Гриму подумалось, что издали эта толпа напоминает единое существо, странно раскорячившееся на земле и то и дело, будто конечности, выбрасывающее отдельные фигуры.

Возле вала разгоралась ссора, которая, судя по тону голосов, готова была вот-вот перейти в схватку. Увидев среди темных голов знакомый профиль Глена, Грим обернулся к старому скальду:

— Пойду разберусь, что там, — на ходу бросил он.

Оттар благодарно кивнул.

Подойдя ближе, Грим обнаружил, что норвежские ратники настроены скорее поразвлечься, чем драться. Оттеснив ирландцев к самому заливу, они стояли плотным строем, плечо к плечу, но сами в драку вступать не собирались, кричал лишь один из них. Однако судя по тому, как отбрехивались в ответ на оскорбления норвежца вчерашние трэлы, Грим сообразил, что не хватает лишь самой малости, чтобы свара переросла в серьезную потасовку, а тогда бывалые викинги играючи как скот — перережут плохо вооруженных ирландцев. Глен пререкался с воином много выше и плотнее себя, и их перепалка становилась все более грубой и отвратительной.

— Не смей смотреть мне в лицо, дохляк! — услышал Грим голос норвежца.

— Возможно, и к лучшему, что я ростом не вышел, — парировал Глен, — твоя шкура как раз сойдет мне на плащ.

Обогнув дружинников Хальвдана, Грим зашел ирландцам со спины, расшвырял в стороны тех, кто наблюдал за происходящим со смесью испуга и удовлетворения, расчищая себе проход к Глену.

Оказавшись же рядом с ним, сын Эгиля до половины вытянул из ножен меч.

— Что здесь происходит? — осведомился он, обращаясь к ирландцам, поскольку знал, что сказанное ими окажется скорее всего ближе к истине.

— Мы возвращались со стрельбища, — охотно ответил Гриму закадычный приятель Глена.

Ирландец, похоже, рад был появлению знакомого лица. Грим же про себя усмехнулся и тому, что, хоть он и знал этого человека, ему ни за что не выговорить это его кошмарное имя, и тому, что ни те, ни другие не подозревают, насколько спорно его собственное положение в лагере. Не говоря уже о праве вмешиваться в ссоры между отрядами.

— Дело трэлов — чистить нужники и молоть зерно, — прорычал норвежец.

— Нельзя позволить им марать благородные луки своими грязными лапами.

Глен поспешил открыть рот, чтобы дать отпор обидчику, но Грим дал ему знак молчать.

— Насколько мне известно, — обратился он к остальным норвежцам, — херсир Хальвдан дал свое согласие на то, чтобы ирландские лучники возвращались мимо ваших домов, верно? И ваша дружина подтвердила его решение?

Норвежцы настороженно кивнули. Грим же, проявляя миролюбие, к которому в данный момент вовсе не испытывал никакой склонности, вложил меч в ножны.

— С каких пор ратники идут против решения тинглида?

В эту минуту Грим уловил что-то странное во взгляде затеявшего драку норвежца и сам невольно насторожился. Как и в любом ратнике Фюрката, Грим не чувствовал в нем страха, но в этом воине не было даже разумной осторожности, при этом он не стал бы называть этого человека берсерком. Сын Эгиля не мог найти причины этому своему ощущению, и все же он знал — здесь перед ним какая-то новая необычная опасность.

Ирландцы слаженно и незаметно — то один сделает полшага в сторону, то другой — выстроились в привычный им боевой строй, норвежцы тоже подошли ближе, предвкушая увлекательную схватку.

Грим внезапно сообразил, что ссора с ирландцами лишь предлог.

Норвежец, кажется, поджидал именно его, Грима, проведав как-то, что сын Эгиля будет возвращаться от скальдов, вероятно, этой дорогой.

— Прогони этих рабов, скальд. — Норвежец глядел на Грима в упор. — Или пусть вот он, — он ткнул пальцем в Глена, — сразится со мной.

— Он на полголовы ниже тебя, и из оружия у него — лишь длинный нож. — Грим старательно изобразил искреннюю заинтересованность. — Ты всегда вызываешь на бой тех, кто слабее тебя, воин?

— Тогда отошли своих собак, оборотень, — процедил норвежец. — Сразись со мной!

Норвежец выдернул из ножен меч, а его приятели одобрительно рассмеялись.

С деланным безразличием Грим пожал плечами.

— Побереги храбрость для франков. Вдруг я и впрямь обернусь волком, усмехнулся он и вдруг почувствовал прикосновение клинка к рукаву. Даже не опуская глаз, Грим мог бы сказать, что распорот лишь рукав его рубахи, поскольку удар был точно отмерен — чтобы оскорбить.

Грима вдруг окатило волной, но не алой берсеркерской, а холодной и расчетливой ярости. Он был зол на Глена и его приятелей, которым не хватило ума обойти лагерь кругом, чтобы войти на него хотя бы со стороны личной четверти конунга. А впрочем, если норвежцы ждали здесь именно его… С такими, как они, нельзя не считаться.

Оглядев сумрачные лица норвежцев и холодно рассчитав настроение собравшихся, Грим отвязал ножны с мечом и отдал их Глену. И пока его противник в недоумении пытался переварить этот его жест, Грим на выдохе нанес ему удар ногой в живот. Хватая ртом воздух, норвежец согнулся пополам, меч его отлетел далеко в сторону. Все еще стараясь восстановить дыхание, норвежец потянулся за мечом, но Грим, молниеносно сделав шаг в сторону, наступил на клинок. Еще одним ударом он отбросил своего противника прочь от оружия, потом подбросил меч высоко в воздух, так что он вонзился в бревна частокола наверху вала. Когда норвежец отвел руку от рта, на ней была кровь из рассеченной губы, а в глазах его застыла ненависть.

— Я не обнажаю меч против того, кто не желает честной схватки, — сказал Грим, окинув тяжелым взглядом его приятелей.

— Хорошее решение, нечего сказать!

Вниз по склону решительным шагом спускался высокий светловолосый воин в дорогом с меховой опушкой плаще. Он не обратил внимания ни на кого, кроме избитого дружинника. Судя по взгляду норвежца, это был его собственный форинг или грам, которому явно придется не по нраву, что один из его людей позволил избить себя. Готовые было ринуться в драку норвежцы и ощетинившиеся ножами ирландцы отступили на шаг назад, оставив на метровой полоске берега между двумя строями одного Грима.

Дружинник попытался скрыться за спинами своих товарищей, но безуспешно.

— Ты недостоин зваться мужчиной и воином. Недостоин места на скамье «Ярхордра» и в дружине, однако решать твою судьбу станет тинглид. А вы, воины, пристало ли вам отступать перед кучкой рабов?

— Рабов? — переспросил вдруг новый голос, и обернувшись, Грим увидел направляющегося к ним от кораблей Гвикку. — На общем тинге всех дружин Фюрката конунг объявил, что дарует им свободу.

Голос Гвикки Ирландца был опасно весел, а поглядев на походку викинга, Грим заключил, что он отчаянно пьян. Однако ирландец трезвел на глазах. Протолкавшись через строй соотечественников, кивнув по дороге Глену и еще дюжине знакомцев, Гвикка остановился рядом с сыном Эгиля.

— Я наблюдал за происходящим с борта «Линдормра», — спокойно и уже совершенно трезво заговорил он, но любому, кто хоть однажды встречался с ирландским морским разбойником, было ясно, что спокойствие это было обманчиво. — Хотел посмотреть, насколько далеко зайдет эта перепалка. Здесь нечто большее, Берси, — он повернулся к человеку в отороченном мехом плаще, — чем просто ссора из-за возвращающихся со стрельбища лучников, будь они трэлы или вольные люди.

— Ах вот как! — ощерился норвежец, слева сверкнул золотой зуб. — Тот самый беглый раб, который бросился защищать морскую суку, из-за которой мы потеряли Рьявенкрик.