Дети Брагги

Мне думается, что сын ушедшего походом на юг, Хрольва, сына Ренгвальда-ярла, ждет подкрепления, а пока выбирает, двинуться ли ему на север, на земли Харфарга и Свейна, или на юг, на Йотланд.

Франков немало, но не впервой — встречать нам их в бою. Гораздо опаснее то, что защищает на этот раз воинов Вильяльма. Ключ же к этому, как сказали сегодня руны, на Гаутланде. И мне кажется, содержат его виса или записи, если длиннобородый ас Брагги подсказал Молчальнику оставить что-то при себе.

— Что ж, — подвел итог Ивар Белый, — если записи были, и Молчальник посылал своего мальчишку к Квельдульву, то он один и может разыскать их.

— Потому я и завел речь о даре Велунда, — подтвердил Ванланди.

— Возможно, пришло время поговорить с самим Гримом, — раздумчиво произнес Оттар Черный. — Думаю, по его возвращении это стоит сделать мне. Быть может, говорить со мной ему будет легче, чем со своими родичами.

— Некоторые вещи забыть невозможно. — Грим не отрываясь смотрел на руны на клинке Гранмара. — Помню, я был тогда совсем мальчишкой, дед чертил руны угольком на березовой дощечке, на лечебных палочках. Помню, как возникают из пламени их очертания на закаливаемом мече. Это всегда очаровывало, притягивало меня. Я мог часами сидеть и следить, как рука деда выводит эти знаки — творит волшбу. И еще я помню, как прибежал к Тровину, рассказать, что увидел вдруг цепочки вязаных рун в переплетении ветвей, и как он посоветовал мне поговорить со Стриндой. Помнишь, как я уговаривал сперва его, потом тебя пойти со мной?

Оттар кивнул.

— Он тогда только-только выдернул мне зуб… Как же я его тогда боялся! Грим невесело рассмеялся. Помолчал немного, потом продолжил: — Последние годы…

Слова давались ему с трудом, но Оттар Черный не потому слыл самым мудрым среди скальдов, чтобы прерывать начатое, а уж тем более подбирать за другого слова.

— После отречения я решил, что мне не остается ничего, кроме меча и боя. Берсеркам покровительствует Один, думал я, — этого никто не в силах у меня отнять. Гаутланд — не самое дурное из тех мест, где я бывал. Жаль только, не было доброй дружины, что отправлялась бы в Миклагард, хотелось бы взглянуть и на южные страны.

— Но руны ты на Гаутланде резать не стал, — мягко вернул его к прежней теме Оттар.

Грим резко вздернул голову, чтобы в упор взглянуть на скальда…

— Не стал, слово есть слово. А знаешь ли ты, что такое в каждой косточке чувствовать силу, чуять ее под ногами, во взмахе клинка, в шуме моря? На Гаутланде шум моря слышится по всему острову.

— И ты никогда не думал изменить свое решение?

Голос Оттара прозвучал вдруг очень смутно, будто доносился сквозь плотную пелену.

А он… он снова летел сквозь мокрую тьму… Нет, не летел, несся, чувствуя, как хлещут по бокам отсыревшие под ночным дождем ветки, чувствуя бесшабашную радостную силу в мощных лапах. Вот и берег.

Хресвельг поднимал крылья, Хресвельг поднимал ветер, что гнал сейчас по небу рваные облака. Из прорех напуганно глядел с неба бледнолицый сын Мундильфари.

Чуя, что недолог срок этой всепоглощающей свободы и вольного ветра, волк поднял голову и воззвал к блеклому. И будто отвечая ему, грянуло воем с небесного свода эхо.

От подножия холма поднимались к вершине темные фигуры.

— Эй, Волк, — донесся до него звонкой голос человека, кормившего его.

Волк не откликнулся, а фигуры подошли ближе.

— Эй, Волк, — не унимался знакомый голос. — Поиграешь с нами?

Волк молчал.

— Ты же силен и могуч, — продолжал голос. — Никто из нас не смог бы порвать тех цепей, что разметал по звеньям ты. Давай посмотрим, а сможешь ли ты разорвать простую ленточку?

— Простую? — оскалил клыки зверь. — Что у вас, асов, бывает простым?

— Ладно, не простая это лента, — согласился голос, а фигуры придвинулись еще ближе. — Шесть сутей соединены в ней: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и волчья слюна. «Глеппнир!» — озарило волка.

— Боишься — Темные фигуры окружили его со всех сторон, заслоняя блеск речной воды. — Не веришь нам? А хочешь… — Голос помедлил как будто в нерешительности, но продолжал: — Я знаю, что ты вырвешься, и в доказательство готов вложить в пасть тебе руку. Идет?

Волк сумрачно кивнул. Они не уйдут. Они никогда не уходят, не получив своего. Ловкие руки умело опутали невесомой шелковистой лентой лапы, за ними спину. С отвращением открыв пасть, зверь легонько прихватил клыками мякоть ладони, чувствуя мерзкий запах страха. Неужели есть чего страшиться богу битвы? Снова обман?

Темные фигуры отошли и замерли в ожидании. Волк крепче уперся в землю, приготовился. Рука в пасти дрогнула. Когти волка вонзились в землю…

— Он — мой! Отдайте- его мне! — раздался за спинами хриплый насмешливый тенор.

Но не успели фигуры обернуться или хотя бы дать ответ вновь пришедшему, как волк подобрался, изготовился к прыжку и…

Простаки!

Путы из страны черных альвов разлетелись на все эти шесть перечисленных Тюром сутей.

«Дурачье!» — усмехнулся про себя волк, выплевывая омерзительную на вкус, потную от страха и совершенно невредимую руку кормившего его.

А над ним все хрипел, насмехался голос:

— Волк этот из рода моего! Он — мой! Мой!

И тот же тенор хохотал у него в ушах, когда, очнувшись на утро после посвящения, он увидел склонившиеся над ним лица отца и деда, и потрясенное лицо скальда Фрейра Ванланди, который не нашел в себе сил хотя бы словом приветствовать нового скальда.

Скальда Локи.

И тот же язвительный тенор издевался над ним, над заклятиями и рунами, над силой клинка и властью стиха, когда он, Грим, сын Эгиля, вынимал свой меч из убитого им в бешеной ярости, берсеркерской ярости, Одиновой ярости, Виглейка, скальда аса Тюра.

— И ты никогда не думал изменить свое решение?

Снова голос Оттара, а поверх него хохот. Хохот хаоса, погнавший его прочь от рун, прочь из Круга.

— Нет, — подавив в мыслях этот безумный хохот, покачал решительно головой Грим.

Прочь от рун, прочь от их волшбы, которая неведомым образом меняет само его тело, заставляя скальда Локи принять иные, нечеловечьи сущность и обличье. Прочь от рунных заклятий, заставляющих его по ночам убегать в леса. Прочь от слухов, что неведомо как и откуда поползли после его посвящения: дескать, новый скальд к ночи теряет человеческий облик, оборачивается волком. Прочь от косых испуганных взглядов, прочь от замкнутых лиц, прочь от намертво прилипшего прозвища: Квельдульв.

Грим усилием воли заставил себя вернуться на скамью возле кузни Гранмара, к разговору со скальдом стража богов Оттаром Черным.

— Что сказал бы ты сам, попробуй я вернуться, нарушив клятву?

Оттар молча кивнул, признавая правоту слов младшего.

— Мало радости — признаваться в столь постыдном чувстве, но, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы ты знал это. Силу одних лишь знаков, эриля в себе, я мог еще побороть, хоть это и стоило немалого труда. Но в последнюю зиму не было ни дня, когда я не испытывал бы жгучей зависти ко всем вам.

— Зависти? — искренне удивился Оттар.

— Зависти, — пересилив себя, повторил Грим. — Зависти к тому, как легко и свободно творите вы висы. Я поставил себе, что мне остается лишь нид, но забавно, не правда ли, для Гаутланда, где вне крепости нет закона — нид запрещен. Ходят слухи, что даже Торлейв, зимовавший на острове, спасаясь от гнева Хакона Могучего, вынужден был скрывать свое имя: на Гаутланде, как и по всей Норвегии, не сильно жалуют скальдов. И когда, добираясь к Варше, я случайно выехал к усадьбе Молчальника, сколь радостна ни была наша встреча, она лишь добавила боли.

В ответ Оттар лишь удивленно поднял брови, понимая, что внуку Эгиля необходимо наконец выговориться.

— Тровин оставил Круг, но не оставил рун. Его вису о Скульде, рьявенкрикском годи, повторяли по всем харчевням.

— Теперь ты вернулся. Бранр говорил, что это твоя сила проломила защиту врага под стенами Рьявенкрика.