Райское Местечко

С этими словами Мелисса собрала с кресла свои полотенца, сложила документы в чемоданчик и ушла вверх по гранитной лестнице.

С ее уходом я ощутил внутри какую-то пустоту. Все мне стало как-то неинтересно. Я прыгнул в бассейн, но никакого удовольствия плавание мне не доставляло. Тогда я выбрался на солнечную сторону, постоял немного, чтобы обсохнуть, оделся и, прихватив влажные полотенца, отправился в свой коттедж.

Мелисса дала мне время на отдых, но я не знал, куда себя деть. Ничем заниматься не хотелось. Я послонялся по комнатам, постоял на террасе, посидел в плетеном кресле у фонтана. Время тянулось так медленно… Я с трудом дождался момента, когда уже можно было отправиться к Мелиссе.

Когда я подошел к ее коттеджу, она уже сидела на веранде за накрытым столом. Увидев ее, я мгновенно успокоился и вновь почувствовал вкус к жизни. Оказалось, что я изрядно проголодался.

На первое был вчерашний борщ, ставший сегодня, кажется, еще вкуснее. А на второе – отбивные. Я старался себя контролировать и, когда моя рука потянулась за третьей отбивной, сумел руку остановить. Я внутренне гордился этой маленькой победой над своей природной сущностью, в честь чего позволил себе съесть пару кусков волшебного торта, который конечно же испекла Валентина Петровна.

Весь обед Мелисса молчала. Мне показалось, что она чем-то то ли расстроена, то ли озабочена. И действительно, после обеда она привычно закурила сигарету и обратилась ко мне:

– Алекс, я решила несколько изменить наши планы. На Завод Двигателей, на Марс, мы полетим завтра, встать надо будет довольно рано, часов в восемь. А к Шерру в гости отправимся через пару дней. Возможно, тебе не удастся увидеться с родителями до отлета на Корнезо.

– Ну, ничего страшного, я тогда сегодня с ними поговорю. Вещей каких-то необходимых у меня там не осталось, так что в этом смысле нет никаких проблем. А почему вы решили поменять планы? Что-то случилось?

Мелисса едва заметно поколебалась:

– Нет, ничего не случилось. Просто мне кажется, что мне надо быть на Марсе завтра,- и закурила новую сигарету.

Я решился спросить:

– Мелисса, мне интересно, почему вы курите, и так много? Вы ведь не ощущаете того, что чувствуют при курении люди?

– Господи, ты еще многого не понимаешь… Я могу чувствовать все, что угодно. И то, что чувствуют люди, и то, что ни один человек ощутить не в состоянии. Например, куря сигарету, я могу с большой точностью определить химический состав вдыхаемого дыма. С другой стороны, в отличие от людей, ни никотин, ни смолы, ни любые иные вредные для человека вещества никакого вреда принести мне не могут.

А вообще, мы, селферы, хотим получать от жизни все мыслимые удовольствия.

Сигареты, вино, вкусная еда… Вот возьмем, например, пищу. Селферы могут строить свои тела практически из любого вещества, но когда существует выбор, мы хотим получать от еды удовольствие.

Мы можем выдерживать немыслимые для человека нагрузки, черпая энергию с разных уровней строения материи, мы можем жить без сна, мы можем выжить в невероятных для человека условиях. Но каждому из нас, после того как он сумел ВЫЖИТЬ, очень хочется пожить в комфорте, пока есть такая возможность. И если есть возможность спокойно полежать, поспать, развлечься, мы редко этим пренебрегаем.

Ты видишь, что все мы в обычных условиях сохраняем свой прежний человеческий облик, конечно, в существенно улучшенном варианте. И это не только для того, чтобы лучше вписываться в человеческое общество, нет. Это в первую очередь для себя. Нам нравится чувствовать себя людьми. Конечно, людьми без болезней, без жестко детерминированных потребностей, без ограничения возможностей. И получать все удовольствия, доступные людям.

Понимаешь, какими бы иными физически мы ни были, вот здесь,- Мелисса тронула висок,- мы по-прежнему люди. Ну, почти во всем – люди. У каждого из нас остались привычки и предпочтения, которыми мы обладали, когда были обычными людьми. Конечно, любой из нас может существовать и как мужчина, и как женщина, и как какое-то совершенно невероятное существо, какого нет в природе… Мы пробовали все это… И когда есть необходимость, каждый из нас становится таким, каким требуется стать. Понятно, что мы все разные и кто-то из нас больше склонен что-то в себе менять, кто-то – меньше. Но у каждого есть свой любимый образ, в котором он чувствует себя наиболее естественно и удобно. Вот я, например, лучше всего чувствую себя именно в том виде, в котором ты видишь меня сейчас. И когда есть возможность, я хочу быть именно такой – человеком, женщиной… И чувствовать, как человек…

Поэтому я сознательно позволяю себе, и даже лелею, какие-то чисто человеческие привычки, мелкие недостатки и безобидные пороки, прихоти и даже очевидные несовершенства. И не только я. Все селферы. Все эти мелочи помогают нам чувствовать себя все еще людьми.

Да, в этом парадокс. Мы понимаем, что мы уже не люди, но по-прежнему остаемся во многом, очень во многом людьми…

Мы, селферы, конечно же часть человечества, но… Когда ты познакомишься с селферами поближе, ты увидишь, что они гораздо интереснее обычных людей. И вовсе не потому, что совершеннее и талантливее. И даже не потому, что имеют несравнимо больший опыт и объем знаний. Нет, в первую очередь потому, что селферы более разнообразны, более ярки, более человечны, как ни парадоксально это звучит, чем обычные люди.

Знаешь, нынешнее человечество немного скучновато. Вы все какие-то слишком правильные, какие-то вяловатые. Видимо, дело в том, что нынешний мир – это устойчивый мир изобилия и безопасности. А изобилие и безопасность расслабляют.

Боже мой, да самая опасная профессия в сегодняшнем мире безопаснее мирной жизни обывателя прошлых тысячелетий! В двадцатом веке человек каждый день, отправляясь на самую обычную работу, рисковал не вернуться домой гораздо сильнее, чем вы, отправляясь в полет за пределы освоенного пространства! Представь, в конце XX века только в автомобильных авариях гибло триста тысяч человек в год! А были еще и другие виды транспорта, и бытовые аварии, и производственные, и теракты… Я уже не говорю о постоянно то тлеющих, то разгорающихся войнах! А болезни, о которых люди сейчас даже представления не имеют? И не забывай, что в прошлом все смерти были необратимы.

А сейчас? Рекорд количества обратимых смертей принадлежит океанологу Паулю Смирнову. Он восстанавливался девятнадцать раз и умер от старости в возрасте двухсот сорока семи лет! А в самый трагический год этого века, в год гибели станции «Альбина-3», неестественных смертей во всем занимаемом человечеством пространстве зафиксировано менее шести тысяч. Причем из них почти тысяча человек восстановлены в регенерационных камерах, то есть необратимо погибли практически только люди на «Альбине-3».

…Видишь ли, всегда, что-то приобретая, мы что-то утрачиваем. Да, я сама делала все возможное и невозможное, чтобы наш мир стал именно таким, как сейчас, изобильным и безопасным. А теперь я не знаю, действительно ли так уж хорош этот современный мир. И дело не только в том, что сегодняшний мир кажется мне скучноватым. Меня беспокоит вопрос: сможет ли человечество отстоять этот свой мир, если возникнет угроза его гибели? Сможете ли вы сражаться за него, стоять до последнего, стоять насмерть, стоять даже тогда, когда уже нет никакой надежды, и выстоять? И кто из вас, людей, встанет в строй, когда понадобятся все, кто только способен держать оружие? Сколько вас в этом строю будет? Или большинство будет ждать, что, как всегда, кто-то другой придет и спасет их?

Понимаешь, вы очень рассудочные, уравновешенные и рациональные. Вам не хватает страстности, отчаянности, упрямства, пусть даже в своих заблуждениях, вам не хватает сильных чувств… Конечно, вы никогда не жили «на краю»… Но уже поздно. Давай отдыхать. До завтра!

Я отправился к себе. То, что я услышал сегодня от Мелиссы и о Корнезо, и о селферах, необходимо было обдумать. Но я чувствовал, что слишком устал – не физически, а морально, и решил сразу лечь спать, поскольку прошлой ночью толком не выспался. Завтра мне хотелось быть в приличной форме, тем более что завтрашний «день», как я прикинул, мог продлиться часов примерно тридцать пять. С этими короткими перелетами между объектами внутри Солнечной системы всегда так: прилетаешь в нужную тебе точку, как назло, то рано утром по местному времени, то поздно вечером. Завтра, судя по всему, мы появимся на Марсианском Южном Заводе Двигателей, когда там будет раннее утро, а мы к этому моменту уже часов десять как будем бодрствовать. Разве что в полете удастся вздремнуть.