Флейта Нимма (СИ)

— А то, что либо старик хорошо притворяется, либо Омо делает это неосознанно. И если второй вариант, то я срочно сваливаю на драконий материк. На всякий случай.

От неожиданности я фыркнул. В моей родной стране слова "драконий материк" означали место, которого не существует. Если мы играли и кто-то садился на корточки, прикрыв глаза руками, то его нельзя было трогать. Считалось, что он на драконьем материке, а значит, здесь его просто нет. Эх…

Судя по всему, разговор за барьером был не из приятных. Лицо старика хранило спокойствие, с некоторой долей отчужденного сочувствия: вижу, понимаю, но не допускаю до сердца. А вот Омо с каждым сказанным им словом все больше мрачнела. Ее гелиал горел неровно, испуская сотни коротких бледных молний.

Я мог понять, что она чувствует.

Омо кивнула, старик поклонился. Когда она вышла из комнаты, он еще некоторое время смотрел на дверь, едва заметно качая головой.

Я, любопытства ради, проверил, на месте ли барьер.

— Винф, он исчез, — я обернулся. Пропала не только невидимая стена, но и ойгур. — Винф?

Мир пошатнулся. Только что я наблюдал за тем, как стены перетекают друг в друга, и вот снова оказался в постели, смотрю на потолок, с которого свисает паутина.

— Я тебя вернул, — тихо сказал Винф.

В коридоре раздались шаги.

— Омо. Спим, — он укрылся одеялом, так, что была видна только макушка.

Коротко взвизгнула дверь. Очевидно, Омо решила не растягивать ее противный скрип.

Впрочем, невозможно разбудить того, кто притворяется спящим.

Я с притворным недовольством поворочался и затих; Винф не шевельнулся. Омо, помедлив, скользнула в свою постель.

А утром… Утром все поменялось. Правда, я сначала этого не понял.

Омо лежала на своей постели. Судя по всему, она проснулась уже давно. Гелиал серого, даже какого-то пыльного цвета парил над ней. Руки в красных татуировках-браслетах лежали поверх одеяла, вытянутые вдоль тела и неподвижные.

— Эй. Омо. Все хорошо?

Никогда не видел у нее такого мертвенного лица.

Она молчала некоторое время, затем повернула голову в мою сторону.

Я отшатнулся. В ее глазах горела непонятная, ничем не обоснованная ярость.

Она снова уставилась в потолок.

— Омо?

Молчание. Наконец, разлепив пересохшие губы, она неожиданно спокойно прошептала:

— Идите. Я… потом приду.

Я постоял, сбитый с толку, не решаясь вот так ее бросить и в то же время не зная, чем помочь; она отвернулась к стене.

Мы с ойгуром вышли во внутренний двор, умыться.

Винф, что удивительно, тоже выглядел растерянным.

— Она заболела? — спросил я, смутно надеясь, что так и есть. Это было бы самым простым и понятным ответом.

Ойгур пожал плечами.

— Не думаю. Но боюсь, мы ничем не сможем ей помочь. Она не хочет этого. — Он плеснул себе в лицо холодной водой и вытерся полотенцем, которое кто-то невидимый, но услужливый оставил рядом с колодцем. — Ты же видел эти картины, в зале? Там, где Омо беременная.

По спине едва заметно прошла дрожь. Пугало не только то, что на них наша спутница была в таком положении, но и то, что туда поместили и меня.

— Хотел бы я знать, о чем они говорили вчера, — сказал Винф задумчиво.

С того дня поведение Омо изменилось окончательно. Я то и дело ловил на себе ее взгляд — но уже не яростный, как в тот день, а скорее… грустный? При этом она избегала меня, как могла, и задать вопрос — а что же все-таки происходит — мне не удавалось.

Винф дал мне совет; Винф сказал, что нечего страдать ерундой, а лучше заняться тем, что совершенно необходимо для каждого шамана. А именно — упражнениями и тренировками.

Поэтому, когда выдавалось свободное время, я заглядывал в себя и пытался попасть в том место, где мысли не имели никакого значения, а оставалась только чистая сила. Это не так легко, как может показаться — разум метался от одного предмета к другому, от того — к третьему, и снова по кругу, и уже через двадцать минут после начала я взмок так, как будто таскал мешки с кирпичами.

— Мы можем поговорить?

Вопрос разрушил мою концентрацию начисто. Тот, кто его задал, определенно не имел понятия, как тяжело всплывать к разуму из этого состояния, когда только-только удается замедлить течение мыслей.

— Я занят, — сказал я, и не смог сдержать раздражения.

Хлопнула дверь, причем с таким характерным звуком, что не оставалось сомнений: кто-то вышел из нашей комнаты в крайне дурном расположении духа.

Я вдруг понял, что это была Омо, открыл глаза и выругался. Упустил, может быть, единственный шанс все выяснить.

Итак, сегодня результаты занятий снова оказались так себе. А ведь ойгур говорил мне, что настоящий шаман будет спокоен в любых обстоятельствах.

Хотя какой из меня… шаман. Виденное мной в Степи, что бы там не рассказывал Винф, не обязательно говорило о моих способностях. Хватило бы и того, что я какой-то там "атмагар".

Убить в себе нытика и жить с тем, что есть, вот в чем решение. Я захлопнул дверь в комнату и направился вверх по лестницам. Библиотека у здешних жильцов располагалась прямо на чердаке, что было для меня неожиданностью. В Мэфе, моей родной стране, книги предпочитали держать в подвале, либо строили для них отдельное помещение.

В дальнем конце библиотеки находился люк, через который можно было попасть на крышу. Вид оттуда открывался прекрасный, если, конечно, не обращать внимания на нависающий над головой мост, по которому время от времени кто-то проезжал, разбрасывая грязь во все стороны.

Ойгур перехватил меня на лестнице.

— Пойдем, дело есть.

— Опять на рынок?

Винф кивнул. Что ж, сами виноваты, точнее, виноват я. Где-то на третий день нашего пребывания здесь мне стало совестно, что нас кормят даром. Винф вызвался помогать по дому, я вместе с ним. Наверняка он рассчитывал, что обязанностей на нас взвалят немного. Да и я, честно говоря, на это надеялся.

Мы просчитались. Хозяйки дома как будто того и ждали, что кто-то возьмет на себя часть их обязанностей. Теперь мы мыли посуду, закупали овощи для кухни, присматривали за детьми (особенно смешно это смотрелось в исполнении Винфа, который упорно пытался сохранить невозмутимое лицо, даже когда какой-нибудь ребенок дергал его за волосы) и протирали книжные полки от пыли. Стирать нас, к счастью, не заставляли — дескать, женское занятие. Ну и слава богам.

Омо, надо сказать, такие соображения — что это мы даром чужой хлеб едим — нисколько не волновали. Она принимала все услуги с достоинством императорской особы — умение, которое нарабатывается только воспитанием. Или наглостью. Или тем и другим вместе.

Впрочем, менее угрюмой она от этого не становилась.

Нам за нашу работу платили, и весьма неплохо. Теперь мы располагали этими странными бумажками, которые в Исинграссе считались деньгами. Справедливости ради надо заметить, что монеты (их называли "звяшки") здесь все-таки были, однако почему-то не пользовались популярностью. На них даже ничего не чеканили, а стоили они половину "о" — самой маленькой по достоинству и в то же время самой ходовой купюры. Десять о складывались в "ис", десять ис составляли один "анк", на двух сторонах которой была изображена гигантская птица с закрытыми глазами. Гигантская, потому что дворец на заднем плане казался почти с нее ростом.

За пятьдесят анков можно было купить небольшую развалюху на окраине Исинграсса, а хлеб стоил половину о, или одну звяшку. Вместе с Винфом мы заработали около семи анков за две с половиной недели — почти состояние для тех, кто живет под мостом. Я даже стал получать некоторое удовольствие от своей работы, которое особенно усиливалось в тот момент, когда Старик (как выяснилось, его в доме так и звали, как будто у него не было имени) выдавал нам деньги.

Рынков в Исинграссе было несколько. Тот, на который ходили мы, находился под другим концом моста, ближе к имению императора. Каждое утро туда свозили свежайшую рыбу, выловленную в водах Аруни, и овощи, заготовленные еще с лета. Изысканной еды здесь не продавали, да и не нужна она была в этой части города: аристократы, если хотели эоникийского вина или фруктов из Синда, посылали своих слуг на рынок рядом с имением Ашгро.