Первый "Ё" (СИ)

Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку.

– Митька-а! - снова разнеслось над одуванчиками.

– Здрасть, дядь Вов, - буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха.

– Да ладно, - нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье. - Не надо мне. Я уж как-нибудь...

Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая:

– Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет!

Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло.

Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит:

"Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится... У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот..."

Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде:

"Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим."

Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами:

"Че ты на меня-то наезжаешь? Я что ли тебе зарплату начисляю? Сказано, остальное - после праздников."

Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь.

"Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо... Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед. В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!"

Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья.

"Он первый начал!"

Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание.

"Нету мужика в доме..."

Ну знаете!

Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек. Закусив губу, Вовка крутнул банку, словно калейдоскоп, стирая разом всю неустроенность бестолковой жизни.

Вот сам он в чистой джинсовке, ухоженный, с сытым блеском в глазах, вылезает из синего жигуля. Ботинки новые блестят. Вытаскивает из багажника набитые пакеты с эмблемой модного универсама. Дом - новый, сверкающий вымытыми окнами - распахивает нетронутые вандалами двери, чистый лифт стремительно возносит его к небу. Встречает жена - миловидное личико в обрамлении светлых волос, новенький пестрый халат, тапочки со смешными зайчатами. Ставит на чистую клеенку тарелку супа - из гороховой гущи торчит пахучее копченое ребрышко - усаживается напротив, в глаза глядит душевно. Серьезный мальчишка в другой комнате клеит самолетик, к этому точно не придраться самой строгой училке.

Вот так, да? Все иначе? Все по-новой?

А как же тогда давние свидания, Лидусины сияющие глаза, что смотрели из растрепанного букета так, словно он был единственным на земле мужчиной. А первая зарплата и купленные на нее моднющие брюки, что через неделю расползлись по шву? А шумная пьяная свадьба, а лидкин жаркий шепот в летней ночи, а мучительное ожидание в приемной роддома, а тяжелый кулек, из которого торчало сморщенное красное личико, и изумление с первым услышанным воплем младенца: мой сын?

Петькины первые шажки: иди-иди к папке скорей, прогулки по парку, утки, торопливо и жадно клюющие куски сладкой булки, Петька на карусели, Лидуся в новых фирменных сапогах: красотища какая, все девчонки обзавидуются, Новый год в детском саду, тещины пироги, они втроем на цветной фотографии, мороженое в маленькой кафешке, зоопарк: смотри, какие медведи, детсадовский выпускной, Петька плещется на мелководье, а Лидуся смотрит на них с берега и хохочет...

И это все тоже... иначе?

Вован глянул на небрежно размазанные по сини облака, на неподвижную воду в котловане, где в опрокинутом небе отражались сурепки с цикориями, на нахального воробья, что уже примерился склюнуть крошку от маковой булки прямо с ботинка. Грудь ему сдавило неповторимостью мига и сладко заныло под ложечкой, как в детстве, когда весь огромный мир распахивался навстречу из каждой росинки, или как позже, когда Петька младенцем сонно раскидывался в кроватке, и умилительно почмокивал губешками. Он улыбнулся широко и ласково небу, котловану, воробью и кикиморке и хлебнул теплого пьянящего зелья.

* * *

Солнце еще и не думало садиться, но подъездный сумрак ждал вечера. Неторопливо и спокойно Вован поднялся к облезлому подоконнику, пристроил на старое место шпротную пепельницу. Помедлил секунду и решительно поднялся к 52-й квартире.

Гуня отозвался тотчас же, будто так и караулил под дверью.

– Ты это, - Вовка смутился, не зная, как обратиться к домовому, - перебирайся к нам. Не больно-то тихо будет, конечно, но Лидка моя гадости вонючие не развешивает и чтоб пусто было не желает. А я тебе хлеб крошить буду. И молоко наливать. Ну и что там еще... Вот.

Гуня всплеснул маленькими ручками.

– Спасибо, дядь Вова! Это я с превеликим удовольствием. И дом держать буду! И привидений гонять! И тараканов! И муравьев! И не надо мне в блюдечко, я и по-человечески... И нитки буду распутывать! И... Ой, спасибо!

– Да ладно, - смутился тот еще больше, - привидения пусть себе летают. Глядишь, английский выучим...

Домовенок бросился в стену - собираться. Вовка спустился на курильный подоконник, ткнулся лбом в стекло, как на сцену, глядя во двор.

Тихо выбрался из квартиры Кефирыч, пристроился рядом. Третьим уселся со своей ароматной трубочкой как будто успокоенный Феофил: Вован не решился спрашивать, как обстоят дела с квартирой.

Подъехал хмыревский джип. Хозяин вышел, постоял нерешительно, опираясь на глянцевый бок и вертя в пальцах связку ключей. Нырнул в недра машины, выловил матовую квадратную бутыль, стопку пластмассовых стаканчиков. Одним махом взлетел к подъездному обществу.

Водка прозрачно разбулькнулась по стакашкам. Феофил прищурил глаз, и Хмырев, сам не заметив, налил лишнюю порцию.

– Что, продали квартиру-то?

Тот смущенно улыбнулся, и на миг сквозь напускной лоск глянул конопатый школьник Андрюха Хмырь - хулиган и задира, который классно вырезал из щепок кораблики.

– Да че-то стал барахло разбирать старое... альбом вот нашел с фотками еще с позапрошлого века, бабка хранила. Прапрадед мой, представительный мужик был - в мундире, борода такая... А потом, мебель же у меня - чистый антиквариат, одно зеркало чего стоит! Диванище такой - хоть спи, хоть телик гляди... Ну и...

Собеседники обменялись недоумевающими взглядами. Хмырев сам понял, насколько неубедительно звучит его речь, и рубанул воздух ладонью.

– Прогнал я, короче, клиента! Нефиг, - и добавил с чувством, - он лепнину с потолка спилить хотел!

И основательно хлебнул из стакашка.

– Ты слышь, Кефирыч, я там велик нашел старый свой, Митьке твоему как раз будет. А подрастет - вон Петька пусть гоняет, если тот раньше не развалится.

Дедок пожевал утухший окурок.

– Чего ж... Спасибо.

– А я сам тут ремонт сделаю - никаких пластмасс и стеклянный потолок к чертям, а то ж в Тушине квартиру обставил, такие бабки угрохал - офигеть, а ни в кресле развались, ни на стол чего поставь! Диз-зайнеры, блин! Тока пальцы кидать под тот дизайн, а жить-то невозможно! - подытожил не на шутку разошедшийся Хмырев. Запнулся и добавил, - Тихо здесь так, по утрам птички чирикают...

Скрипнула дверь кефирычевской квартиры, необычно тихая Настена свесилась через перила.

– Папка, куришь все? Гляди, весь обсыпался. Иди ужинать, я супу наварила, любимого твоего.

– С косточкой? - осведомился старик.

– С косточкой, - улыбнулась Настюха. - Я налила уж, стынет.