Яростный клинок

Руатайн мысленно вернулся к ужасным событиям десятилетней давности, когда племена объединились, чтобы сразиться с морскими захватчиками. Двенадцать тысяч яростных разбойников против восьми тысяч полных решимости соплеменников. То был день доблести и крови, ни одна сторона не сдавалась. В разгар битвы началась ужасная буря; молния ударила прямо в поле битвы, подбросив обугленные тела воинов в воздух.

– Послушай, Конн. Вараконн был моим побратимом. Он сражался рука об руку со мной весь день, защищая мою спину, как я защищал его. И именно это важно.

– Так он бежал? – снова спросил мальчик.

На лице его была написана мольба. Требовалась большая успокаивающая ложь. Руатайн не мог дать ему этого. Он был человек чести и вместе с тем знал, что молодые и неопытные люди смотрят на жизнь по-другому. Человек или герой, или трус, и никаких вариантов – только черное и белое. Он предпринял последнюю попытку успокоить Коннавара.

– Послушай меня. Врагов мы победили, но они атаковали еще раз. Уже смеркалось. Пятеро бросились на нас с Вараконном, и он был убит. Я потерял друга, ты – отца. И хватит об этом.

– Куда его ранили? – упрямо спросил Конн.

– Ты думаешь не о том. Он был хорошим, отважным и благородным человеком. И только на одно мгновение им овладел страх. Не суди его за это. Когда битва кончилась, я был с Вараконном, он говорил о тебе и твоей матери. Он так хотел увидеть тебя взрослым.

– Ни один враг не увидит моей спины, – сказал Коннавар. – Я никогда не побегу.

– Не говори глупостей, – оборвал его Руатайн. – Я бежал много раз. Хороший воин знает, когда сражаться, а когда отступить. В этом нет позора.

– Нет позора, – повторил мальчик. – Кто прикрывал твою спину, когда мой отец бежал?

Воин не нашел что ответить. Коннавар поднялся на ноги.

– Ты куда? – спросил Руатайн.

– Найду Гованнана. Я должен извиниться перед ним.

– Тебе не за что извиняться.

– Он был прав. Мой отец умер трусом.

Мальчик развернулся и ушел, а Руатайн тихо выругался. К нему подошел Браэфар.

– Он все еще злится?

– Злится. И ему больно.

– Думаю, он мог побить их всех. Я был ему не нужен.

– Да, он силен, – отозвался его отец. – Как ты себя чувствуешь, Крыло? – Это была часть имени души мальчика – Крыло над Водами.

– Уже лучше. У Гованнана твердые колени. Стоило получить такой удар, чтобы увидеть, как Кони ему врежет. Он не боится никого – и ничего.

Боится, подумал Руатайн. Боится быть, как отец.

– Я говорил тебе: держись ко мне поближе.

– Что ты сказал, папа? – удивился Браэфар.

– Просто разговариваю со старым другом. Пойдем домой. Руатайн посадил сына на коня и повез его вниз по дороге. Я мог бы солгать ему, думал он, сказать, что его отец не убегал. Но это видели двадцать человек. Рано или поздно история всплыла бы. Мирия, конечно, будет в ярости. Она всегда любила первого сына больше других. И, конечно, больше, чем своего второго мужа!

Эта мысль постигла его неожиданно, как неприятельская стрела из засады.

Они поженились через четыре месяца после памятной битвы. Не по любви, а потому, что Коннавару требовалась мужская рука. Молодой воин был уверен, что жена полюбит его со временем, если он будет добр к ней. Иногда ему даже чудилась ее привязанность, однако, как он ни старался, между ними оставалась пропасть, которую ему не дано было пересечь.

Однажды в праздник Самайн, когда Конну исполнился год, Руатайн заговорил о жене со своей матерью, Паллаэ. Отец его умер два года назад, и сын с матерью беседовали под ветвями Старейшего Древа вдвоем. Люди вокруг пили, танцевали и веселились. Руатайн и сам был немного пьян, иначе не завел бы такой разговор. Паллаэ, которая, несмотря на седые волосы, была по-прежнему удивительно красива, слушала молча.

– Ты мог ее чем-нибудь оскорбить? – наконец спросила она.

– Нет!

– Совершенно уверен, Ру? Ты полон сил, как и твой отец. Не сеял ли ты семян на чужие поля?

– Нет, клянусь. Я всегда был верен ей.

– И не бил ее?

– Нет, даже голос не повышал.

– Тогда я ничем не могу помочь тебе, сын. Разве что она держит на тебя обиду… Может быть, когда она родит тебе сына…

– А если нет?

– Она тебя уважает?

– Конечно. Как и все, Мирия знает, что я не способен на низкие поступки.

– И ты ее любишь?

– Так, что и передать не могу.

– Тогда строй семейную жизнь на этом уважении. Большего тебе не добиться.

Они не заговаривали об этом шесть лет, до тех дней, пока Паллаэ не слегла. Сидя у смертного одра, Руатайн надеялся, что она тихо умрет во сне. Болезнь почти лишила ее плоти и заставляла кричать от боли. Травы Ворны сначала помогали, но в последнее время даже сильнейшие снадобья не оказывали особого действия. И все же, несмотря на боль и слабость, Паллаэ цеплялась за жизнь. Порой она бредила и не узнавала Руатайна, принимая его за своего мужа. Но перед смертью женщина открыла глаза и улыбнулась сыну.

– Боль ушла, – прошептала она. – Вот оно, долгожданное облегчение. Ты устал, мой мальчик. Иди домой, отдохни.

– Скоро пойду.

– Как дела у вас с Мирней?

– Все так же. Довольно того, что я люблю ее.

– Этого не достаточно, Ру. – Голос Паллаэ был печален. – Я хотела для тебя большего. – Она помолчала, хрипло дыша, затем снова улыбнулась. – Коннавар хорошо себя ведет?

– Нет, кажется, мальчик рожден, чтобы искать неприятностей себе на голову.

– Ему только семь, Ру. И у него доброе сердце. Не будь с ним слишком суров.

– Слишком суров? – фыркнул молодой воин. – Я пытался поговорить с ним. Он сидит, слушает, а потом убегает и снова влипает в передряги. Я даже выпорол его, и это не помогло. Он вынес наказание молча, но через день украл у пекаря пирог, а вечером засунул живую лягушку мне в кровать. – Руатайн рассмеялся. – Мирия легла первой. Клянусь, она подпрыгнула до самого потолка!

– Но ты его все равно любишь?

– Да. На прошлой неделе я рассказывал Мирии о волке-одиночке, таящемся в лесу, а Конн услышал. Он украл мой лучший нож и исчез. Ему только семь, а я нашел его в засаде в лесу, с горшком на голове вместо шлема, поджидающим волка. В смелости ему не откажешь. А за его улыбку можно простить что угодно.

Светильник у кровати угас, и спальня погрузилась во тьму. Руатайн выругался и сходил в другую комнату за огнем. Возвратившись, он увидел, что мать умерла.

Мирия сняла Брана с пони и прижала к себе.

– Тебе понравилось, золотце мое?

– Еще, мама, – сказал малыш, протягивая ручки к серой лошадке.

– Попозже, солнышко. Посмотри, а вот и Кавал. – Молодая женщина указала на черного пса, лежащего в тени.

Внимание мальчика мгновенно переключилось на собаку, и он, вырвавшись из рук матери, подбежал к ней, обнял за шею. Пес лизнул его в лицо, и Бран радостно засмеялся.

Черная тень скользнула по небу, огромный ворон неуклюже опустился на соломенную крышу. Птица наклонила голову, глядя блестящими черными глазами на женщину, одетую в зеленое.

Из дома вышла другая женщина.

– Твой муж вернулся, – сообщила Пелейн, кузина хозяйки дома.

Мирия взглянула на холм и увидела высокую фигуру Руатайна, ведущего лошадь. В седле сидел Браэфар. По неизвестной причине она неожиданно начала злиться.

– Да, вот он и дома…

Пелейн бросила на нее острый взгляд.

– Ты не понимаешь, как тебе повезло. Он тебя любит.

Мирия постаралась не обращать внимания, но это было непросто. Стоило Пелейн заговорить, отвязаться от нее уже невозможно.

– Ты бы поняла, о чем я говорю, выйди ты замуж за Боргу, – продолжала настырная кузина. – Он залезает на кровать слева и перекатывается через меня вправо, а потом спрашивает: «Правда, здорово?» К счастью, он обычно засыпает, прежде чем я успеваю ответить.

– Тебе не следует так говорить. Борга хороший человек.

– Если бы он пек хлеб с той же скоростью, с какой занимается любовью, мы смогли бы накормить все племена отсюда и до моря. – Она перевела взгляд на высокого воина, спускающегося с горы. – Готова поспорить на мое приданое, что он не пролетает по тебе, как летний ветерок.