Лиловый (I) (СИ)

Полог юрты распахнулся неожиданно. Он резко вскинул голову, едва не опрокинул столик с лампой, но обнаружил, что это всего лишь вернулся дядя.

Смуглое морщинистое лицо Мансура погрузилось в тень. Он еще постоял на входе, держа полог поднятым, повернул голову. Острон смотрел на крючковатый нос дяди, на его густую бороду и ждал.

Дядя напоследок потянул носом и позволил пологу обрушиться. Все его движения, движения охотника на львов, были плавны и почти неуловимы, он стремительно прошел внутрь и опустился на подушку перед столиком. Острон недоуменно наблюдал за тем, как дядя Мансур достает из складок накидки трубку и разжигает ее от лампы. Дядя молчал и заговорил только тогда, когда первые клубы дыма медленно поплыли к матерчатому потолку.

-- Не нравится мне это, -- буркнул дядя.

-- Что? -- наконец рискнул спросить племянник: он давно уже знал, что когда дядя в таком настроении, любой неосторожный вопрос может привести к гневу. Что ни говори, братья были похожи, и хотя дядя Мансур всегда говорил, что уж он-то поспокойней, и он был больше похож на облитый маслом кустарник, поднеси лучинку -- и вспыхнет.

-- Все, -- дядя сердито затряс головой, отчего складки хадира задергались на его плечах. Дядя был большой приверженец традиций и редко расставался со своим головным убором, "гордостью нари", как он называл его. Острон временами ловил себя на мысли, что почти не представляет себе дядю Мансура без его потрепанного, завернутого в диковинный лабиринт на затылке хадира.

Дядя молчал, и Острон осмелился заговорить о том, что волновало его самого.

-- Что ты думаешь о приезжих нари, дядя?

-- Этот юнец, Адель? -- хмыкнул тот, взмахнув трубкой. -- Ну да, ведь он же приехал сватать Сафир.

-- Ты знал?!

-- Конечно, знал, -- дядя нагнулся вперед, внимательно заглядывая в лицо племянника. -- Ты не собираешься удрать в пустыню, Острон?

-- Н-нет, -- растерялся тот. -- Зачем? Я же знаю, что это верная гибель... н-ну, если ты имеешь в виду, взять с собой Сафир, выкрасть ее... все закончится точно так же, как и с моей мамой, правда?

Мансур вздохнул и откинулся назад. Его пронзительные темные глаза смотрели на огонек лампы.

-- ...Нет, -- наконец сказал дядя. -- То ли наша кровь еще не проснулась в тебе, то ли слишком слаба. Я опасался, что ты сорвешься с места этой ночью, Острон, и спешил вернуться. Это хорошо, с одной стороны... а с другой стороны, зачем-то разочаровывает меня. Она говорила с тобой, верно?

-- Да, -- смущенно кивнул Острон. -- Я от нее и узнал...

-- Она небось ждала, что ты тут же схватишь ее в охапку и кинешься бежать, -- фыркнул дядя и выпустил целое облако. -- Особенно после всех этих рассказов о твоих родителях...

-- Так мне надо было бежать? -- воскликнул племянник. -- Что, серьезно? Так я...

Он вскочил с места, торопливо, в панике схватился за дорожный мешок, пустым валявшийся в стороне. Дядина рука перехватила его за штанину на полпути.

-- А ну стоять, -- гаркнул дядя, нахмурившись. -- Сядь, сядь.

Острон растерянно выпустил мешок из рук и послушно опустился обратно.

-- Я же тебе не сказал бежать и выкрасть девку, -- добавил Мансур; его густые брови пришли в движение, когда он нахмурился. -- Идиот. Ты разумно поступил, Острон, и может, это к лучшему.

В юрте воцарилась тишина. Снаружи, за плотным пологом, тоскливо ухнула птица. Дядя Мансур повернул голову, будто прислушиваясь.

-- Плохие времена, -- пробормотал он, -- темные.

Острон удивился: он много раз слыхал, как такое говаривали бабки, но чтобы услышать подобное из уст дяди...

-- Я охотился на льва, -- добавил Мансур, снова уставившись в огонь лампы. -- Шел по следу. Но я не убил его, Острон, ты знаешь, почему?

-- Лев ушел от тебя? -- растерянно спросил племянник. -- Или ты так спешил, что оставил след?

-- Когда это я оставлял след, -- дядя громко фыркнул, покачал головой. -- Я нашел этого льва, Острон, но он уже был мертв. Стервятники ели его плоть. Как ты думаешь, кто убил его?

-- Может, он умер от старости или болезни? -- осторожно предположил Острон.

-- Нет. Я хорошо знаю, какие следы оставляет больной зверь, а какие -- здоровый. Он не был болен, мальчик мой. Его убили. Растерзали, будто антилопу, и бросили на том самом месте, даже не освежевали труп. Да что там, с этой шкуры было бы мало толку. Разве бахрому из нее сделать, так она была искромсана...

Острон нахмурился: он слабо представлял себе, зачем кому-то было так кромсать убитого зверя. Не очень хотелось и думать об этом, в груди саднила другая заноза, не дававшая ему покоя.

Птица закричала снова. Дядя Мансур опять вскинул голову. Потом принялся торопливо вытряхивать пепел из трубки.

-- Возьми ятаган, -- велел он племяннику.

-- Зачем?

-- Когда это ты приучился спрашивать, зачем я тебе приказываю? -- сердито отозвался дядя. -- Быстро делай, что тебе велено.

Острон, недоумевая, послушно выудил холодное оружие из вороха тряпья. Ятаган достался ему в наследство от отца, -- пожалуй, единственное, что ему действительно осталось, -- и это был хороший меч, добротный, пусть и без изысков, но с выверенным балансом, на середине клинка, с надежной рукоятью из кости.

-- А теперь тихо, -- прошептал дядя и сунул трубку за пазуху. Острон сморгнул: когда в руке дяди оказался его собственный клинок, он не видел.

Птица прокричала еще раз.

-- Ложись! -- гаркнул дядя Мансур; полог взлетел вверх, и от резкого порыва ветра лампа потухла. Острон ткнулся лицом в теплую шершавую ткань, услышал лязг стали о сталь, крики вдалеке. В ушах стучала кровь. Осторожно поднимая голову, он видел, как дядя буквально вылетел из юрты, тут что-то блеснуло сбоку, вспарывая толстые шкуры, и юрта принялась заваливаться внутрь. Раздумывать было некогда, он прыгнул вперед, в последний момент вынырнул из-под опадающей ткани -- и тут же наткнулся на чужой клинок.

Ужас охватил его уже потом. Сначала был холодный блеск оружия, свист, лязг и рык, похожий на звериный. Быть может, это и сделало его задачу легче: не успев осознать, что происходит, Острон пригнулся, ушел от удара ледяной стали и взмахнул ятаганом наискосок. Верное оружие встретило что-то на своем пути, но парень не понял даже, что это было: старинный булат, за которым он ухаживал столько лет, не подвел своего хозяина. Темная груда обрушилась в песок, разметала обрывки воняющих лохмотьев. Только тогда Острон понял, что убил человека.

-- Дядя! -- закричал он. -- Дядя!..

Некогда, шепнула кровь в ушах. Не до дяди. Нужно сражаться, иначе разрубят тебя самого. Еще две тени метнулись к нему, но Острон уже ожидал их, его рука нашарила тяжелую шкуру разрубленной юрты, швырнула с силой вперед. Один из нападающих запутался в шкуре, та своим весом едва не сбила его с ног; живот второго был распорот ятаганом. Не помня себя от ужаса, Острон бросился в темноту.

Сафир, пришла в голову мысль.

Он бежал, не разбирая дороги, перепрыгивая через непонятные тряпки, через останки юрт, хлопающие на ветру; одна из них загорелась и наконец осветила ему путь. Острон остановился, в отчаянии оглядываясь. Тени скользили во мраке, издавая звуки, достойные животных; вторили им крики людей.

Сафир, повторил он одними губами.

Дяди не было видно. Где-то вдалеке заржала лошадь, но ржанье пресеклось: видать, кто-то зарубил ее. Острон помнил, в какой стороне поставили свои шатры домочадцы Сафир, бросился в ту сторону. Тени бросались на него, но он избегал боя, пытаясь выбросить из головы и воспоминания о первых двух зарубленных им людях, лиц которых он не разглядел.

-- Мубаррад! -- раздался крик, огласивший собой, казалось, всю пустыню. -- Мубаррад!

Зови бога, не зови -- выбираться надо самому. Острон поднырнул под очередную тень, пролетевшую над ним кубарем, и оказался среди трех шатров отца Сафир. Один из них был разрублен и опал неразборчивой кучей, два других стояли, хоть и покосились.