Победитель драконов. Дилогия (СИ)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

КОРОЛЕВСКИЙ СУД

Рассвет Годимир встретил на заднем дворе замка с мечом в руках. Гости короля Доброжира еще спали — чем еще заниматься благородным панам-рыцарям, съехавшимся людей посмотреть и себя показать? Позевывала охрана в караулке — утренние часы самые тяжелые, так и тянет плюнуть на все и уснуть. Едва продрав глаза, начинала копошиться по хозяйству челядь. Вот истопник пробежал с охапкой дров. Явно не для господского камина, а для кухонного очага. Мальчишки-поварята выволокли здоровенный котел с помоями. Поднатужились и опрокинули его под стену. Кухарка прошла с двумя корзинами, из которых высовывали гибкие змеиные шеи четыре гуся. Три серых, а один почти белый. Красавец. Гуси шипели и пытались ущипнуть молодку за округлую ляжку, прорисовывающуюся под толстой домотканой юбкой. Она цыкала на птиц и каждый раз при попытке покушения на свои прелести встряхивала корзины.

Годимир вдохнул поглубже свежий утренний воздух, который не портило даже зловоние раскинувшейся поблизости выгребной ямы, скинул через голову рубаху и вытащил меч из ножен. Приключения приключениями, испытания испытаниями, а ежедневными упражнениями пренебрегать нельзя. Иначе запросто можно лишиться какой-либо части тела, и хорошо, если не головы.

Ноги на ширине плеч, правая немного впереди. Правая рука под крестовиной меча, левая — на навершии. Клинок смотрит вперед, острие на уровне подбородка. Плуг.

Шаг левой ногой вперед. Меч взмывает вверх и застывает над головой. Крыша.

Удар сверху в голову воображаемого противника. Клинок со свистом рассекает воздух, но, не дойдя двух ладоней до земли, застывает.

Восходящий удар.

Шаг левой ногой назад. Гарда поднята до уровня уха. Острие смотрит врагу в лицо. Бык.

Укол.

Шаг в сторону. Косой, «гневный» удар. «Скрещенная» стойка — запястья перекрещены, клинок глядит в землю.

Удар снизу.

Крыша.

Удар сверху.

Поворот вокруг оси, меч за спиной в провоцирующей, «гневной» стойке…

Краем глаза Годимир заметил сутулого, бельмастого дружинника из числа челяди Желеслава. Соглядатай он у них, что ли? Только и бегает туда-сюда. Выискивает, вынюхивает. Ну, пускай видит…

Нанося из «гневной» стойки мощный, «раскалывающий» удар, рыцарь зацепился ногой за ногу и едва не упал. Успел кинуть клинок на сгиб предплечья — в ключ — и замер, припав на одно колено.

Выпрямился, сплюнул бельмастому под ноги:

— Что вылупился?

Тот опешил, открыл рот для грозной отповеди, но Годимир стремительно шагнул вперед. Острие клинка уперлось сутулому под ложечку.

— Ты что-то хотел сказать?

Дружинник зевал, словно выброшенный на берег лещ.

— Что, нечего сказать? Тогда пошел прочь!

Годимир слегка надавил на рукоять.

Бельмастый отшатнулся.

— Прочь, холоп! На ту кучу навоза, откуда явился. Ну!

С интересом наблюдавшие за ними стражники Доброжира захохотали. Один из них вполголоса воскликнул:

— Вдарь его, пан рыцарь, как следует!

Человек Желеслава сделал три быстрых шага назад. Схватился за короткий меч, висевший на поясе. Выкрикнул трясущимися от злости губами:

— Мало тогда тебя! Говорил же я…

Тут он понял, что сейчас сболтнет лишнее при свидетелях и захлопнул рот с такой силой, что клацнули зубы. Махнул рукой, развернулся на пятках и пошел прочь.

— Пану безгербовому от меня «доброе утро» передай! — крикнул Годимир ему в спину. — Надеюсь, оно для него последним станет!

Бельмастый оглянулся через плечо, сверкнув единственным глазом, и ускорил шаг. Вслед полетело улюлюканье стражников, одетых в черные накидки с желтым трилистником.

Словинец хмыкнул, подышал на лезвие меча, протер его пучком соломы, сунул в ножны. Так, с мечом под мышкой, и отправился в башню. Пора будить шпильмана. Ишь, привык дрыхнуть до полудня, словно султан басурманский. У колодца рыцарь задержался, положил меч в сторонку и, приподняв ведро двумя руками над головой, опрокинул его на себя. Холодные струйки побежали между лопатками, нырнули в штаны, несмотря на затянутый гашник^[38]. Дух захватывает, но бодрит замечательно! А бодрость ему сегодня ох как понадобится! Бодрость, твердость духа и уверенность в собственных силах. Иначе не выкарабкаться.

На ходу вытирая лицо и плечи рубахой, Годимир вошел в комнату, где ожидал увидеть безмятежно посапывающего шпильмана.

Как бы не так!

Олешек сидел на сундуке, скрестив ноги на манер кочевника, пристроившегося на бараньей шкуре, и за обе щеки уписывал кашу, которую зачерпывал из закопченного горшка.

— О! Пан рыцарь! — обрадованно воскликнул он. — А я думаю-гадаю, куда это ты запропастился? Я уже и снеданком успел разжиться. Хватай ложку!

Годимир не заставил себя уговаривать. Тем более, что по старой походной привычке всегда носил костяную ложку за голенищем.

— Как это ты умудряешься? — спросил он, отправляя ложку с теплой, щедро сдобренной коровьим маслом кашей в рот.

— Что умудряюсь?

— Еду добывать в чужом замке…

— А! — Олешек хотел засмеяться, но чуть не поперхнулся. Закашлялся. Словинец потянулся стукнуть его по спине — а то не ровен час задохнется певец, но шпильман опасливо отодвинулся. — Ты, пан рыцарь, руки не распускай. Я ж тебе не пан Тишило. Того стукай не стукай — толку никакого, а я больше к изысканному слову привык, чем к кулачным поединкам.

— Подумаешь… — Годимир даже обиделся слегка. Хотел как лучше, а вышло как всегда.

— Ладно. Ты ешь, а я уже все. Под завязочку. — Музыкант сунул в руки рыцарю горшок. Откинулся на спину. — А добыл я его просто. Помнишь, обещал тебе, что балладу, посвященную пшенной каше, придумаю?

— Ну.

— Опять «нукаешь»… Бьюсь я с тобой, пан рыцарь, бьюсь, а все без толку.

— Ты не придирайся, а рассказывай.

— Да что там рассказывать. Проснулся утром. Брюхо подвело, чуть ли не к хребтине присохло. И начали строчки сами собой складываться. Хочешь?

— Давай, рассказывай.

— Тогда слушай.

Олешек откашлялся, выплюнул на ладонь остатки каши из гортани и торжественно провозгласил:

— О, как тебя хочу я видеть

И пламенем твоим дышать.

Любить, сгорая, ненавидеть,

Свиданья тайного так ждать!

О, эта нежность неземная

Блаженство сладкое сулит.

И постепенно масло тает,

От счастия слюна бежит.

Но нет, не смею потревожить

Я дерзкой вилкой твой покой,

Не ложкою и, не дай Боже,

Немытой, грязною рукой.

Гляжу я, затая дыханье,

Как, нежно с котелка стекая,

Кипит, кипит волшебное созданье,

Шалея, горячась, паря, изнемогая.

— Здорово! — совершенно искренне кинул Годимир. — Я бы так не смог.

— Положим, не так уж и здорово. В последнем катрене размер подгулял. Вместо мужской рифмы во второй и третьей строчке — женская пристроилась^[39]. Как она туда попала? Ума не приложу.

— Да ну? Я и не заметил.

— А зря. Поэт должен не только о пани думать, но и слоги считать…

— Я другое заметил, — пристально глянул на шпильмана Годимир.

— Да? И что же? — напрягся Олешек.

— Не ты ли меня учил глагольных рифм не употреблять? А сам?