Отречение от благоразумья

Я бы в самом деле сходил, но подозревал, что вряд ли выкрою необходимое время.

— Лови, заслужил, — монеты перешли из рук в руки. — Только забыл сказать одну вещь — как зовут этого парня?

— Лэрц, — Мотл тщательно спрятал праведный заработок, поднялся и принялся навьючивать на себя опустевший лоток. — Это, конечно, не настоящее имя, но так его все называют.

«Лэрц, — озадаченно повторил я про себя. — Ясно, что прозвище, только на каком языке?.. Похоже, по-немецки: Lerche — Жаворонок. Вполне подходящая кличка для того, кто зарабатывает на жизнь собственным голосом».

Мальчишка собирался домой, и я тоже — через мост над хмурой серо-стальной Влтавой в оправе трепещущих на набережных огоньков, перебирая и раскладывая по полочкам все увиденное и услышанное сегодня. По моему разумению выходило, что через недельку-другую в Праге стрясется шумный судебный процесс по делу изловленных еретичных злоумышленников. А может, и два процесса — если Маласпина не побоится рискнуть. В последнем я сомневался: добытыми со столь великим трудом должностями не швыряются. Правда, оставался крайне подозрительный и оставшийся невыясненным эксцесс во время венчания делла Мирандолы и моя собственная идея о заключении договора... Но какого и с кем?

На Градчанской меня ожидало разочарование: отче Алистер вопиюще отсутствовал. Что самое загадочное, никто — ни охрана, ни слуги, ни отец Фернандо, злостно оторванный мною от штудирования толстенного трактата в черной обложке, на которой красовались золотые тисненые буквы «De Strigimagarum Daemonumque Mirandis» и в котором я опознал творение мэтра Сильвио Приераса, обвинителя на суде над Мартином Лютером — не мог точно сказать, куда он ушел и когда намеревается вернуться. Весьма не в духе нашего педантичного святого отца — исчезнуть без предупреждения в самый разгар событий. Поломав голову над вопросом, куда мог подеваться Мак-Дафф и ничего толком не надумав, я изрядно напугал впечатлительного отца Фернандо описанием драматических событий на площади у Клементины — надо признаться, малость сгустив краски для пущего колорита. Сидеть весь вечер взаперти в обществе архивных бумажек совершенно не хотелось, а потому я украдкой выскользнул через черный ход, втянул стылый воздух ночного города и порысил давно знакомым путем на Янскую улицу, к «Лошади Валленштейна».

Невезение продолжалось. Втайне я рассчитывал застать в трактире мсье Штекельберга и устроить нечто вроде маленького пира во время чумы, ибо завтрашний день и последующие за ним не сулили ничего хорошего. Но господин имперский секретарь то ли предпочитал пьянствовать в другом месте, то ли не покидал нынешним вечером пределов особняка своего патрона.

Зато у мадам Эли имелось для меня несколько любопытных новостей. Завершив свои таинственные дела, вернулась в город Маргарита Домбровска, вкупе с преданным клевретом Жеготой. В ее доме, что стоит неподалеку от «Лошади», опять допоздна жгут свечи и лампы, съезжаются гости, похожие на обитателей Златой улички и студентов натурфилософского факультета, а пан Жегота как-то заглядывал в трактир в обществе небезызвестной Джейн Келли, девицы-медиума, а также мэтра алхимии и непревзойденного мастера по общению со звездами Ла Гранжа. Компания заняла самый темный и дальний угол, откуда немедля полился нескончаемый зловещий шепот и куда прислуга непрерывно таскала подносы с вишневкой и сливовицей. Спустя три часа и десять бутылок изысканное общество, так, похоже, и не придя к общему решению, удалилось, причем мэтр Жером едва не грохнулся на пороге, а молодой Витольд вовсю ухлестывал за мисс Келли, напрочь позабывшей о потустороннем мире и кокетливо хихикавшей.

Хорошей компании не подобралось, пить расхотелось, на представление в «Таборвиле» я давно опоздал, и неизвестно — вдруг его отменили из-за сегодняшних волнений в городе? Можно, конечно, собраться с духом и вернуться на левый берег: разыскивать на ночь глядя трактир возле Пороховой башни, где, если верить болтливому еврейскому мальчишке, выступает заинтересовавший меня тип, именующий себя Лэрцем, но стоит ли? Схожу завтра. В венецианском посольстве наверняка царит гробовая тишина, сестры Фраскати предаются скорби, делла Мирандола привыкает к жизни узника в Клементине, а Штекельберга, способного хоть немного развеять наползающую тоску, нет, и податься мне совершенно некуда. Впрочем...

Оставив на столе россыпь серебряной мелочи, я выбрался на улицу, и, пройдя десяток шагов, очутился возле неприметного дома, над парадной дверью которого выступал каменный нос корабля. В окне второго этажа призывно мерцали отсветы горящих свечей. Попробовать напроситься в гости? В худшем случае меня вежливо пошлют ко всем чертям, что станет достойным завершением этого сумасшедшего дня.

Тук-тук-тук — приглушенные удары дверного молотка. Скрип нехотя отодвигаемой заслонки на зарешеченном оконце, прорезанном в створке. Дремлющий на ходу слуга, с идиотским глубокомыслием изучающий мою физиономию, долгие маловразумительные расспросы, затянувшееся ожидание и переминание с ноги на ногу, пока старикан одолевал лестницы и докладывал госпоже — и внезапный скрежет отпираемых замков. Пани Домбровска соглашалась принять неожиданного позднего визитера.

...До Клементины я добрался не в полдень, а только часам к двум следующего дня. Отнюдь не по той причине, что, как кажется, лежит на поверхности. Неотразимую мадемуазель Маргарет совершенно не волновали устремленные к ней грешные помыслы. Думаю, если бы под окнами ее дома затеяли очередную свару католики и протестанты, она бы того не заметила, поглощенная высоконаучными штудиями. Вдобавок, у драгоценнейшей дамы моего сердца сидели гости, люди, о которых я давно слышал, но пока еще не имел сомнительного удовольствия встречаться лично.

Первой мне на глаза попалась девица с лошадиной физиономией профессиональной старой девы и водянистыми бесцветными глазами, создающими обманчивое впечатление многозначительно-загадочных. Мисс Джейн Келли, надежда и опора дряхлеющего магистра всевозможных естественных и оккультных наук Джона Ди. Хотелось бы знать, чем сия особа умудрилась прельстить поднаторевшего в искусстве плетения интриг и заговоров мэтра, что он почти официально признал ее своей ученицей? Можно еще понять выбор магистра, будь мисс Келли хорошенькой, но в данном случае приходилось согласиться с тем, что мадемуазель Джейн обладает некими скрытыми достоинствами, о которых ведомо только мэтру Ди. Трещала она без умолку, и казалось, будто на каждом произнесенном ею слове красовалась огромная пылающая печать с надписью: «Глубинный смысл сего ведом только посвященным».

Подвижный, чрезмерно элегантный для алхимика и остроумно-языкатый человек средних лет, предпочитавший в одежде черные цвета, но слегка изменивший хорошему вкусу, нацепив на себя массивную золотую цепь, оказался Жеромом Ла Гранжем, сумевшим лет пять назад воспользоваться расположением императора и занять местечко под солнцем, то бишь на Златой уличке. Однако теперь, насколько я знал, дела мэтра находились не в лучшем состоянии — его исследования по нахождению философского камня зашли в тупик и обещанное короне магическое золото по-прежнему оставалось недосягаемым. Мсье Ла Гранжа со всех сторон осаждали кредиторы, и он удерживался на плаву лишь благодаря скучающим аристократам Малой Страны, пользовавшимися его услугами предсказателя будущего и астролога. Составляемые им гороскопы выгодно отличались от творений его коллег и неплохо оплачивались, что позволяло мэтру смотреть в будущее с определенной долей оптимизма.

Вместе с Ла Гранжем пришел его постоянный спутник и, видимо, компаньон в раскрытии тайн Вселенной — немногословный англичанин, питомец Кембриджа, доктор Майкл Уолш. На периферии общества болтался неизменный пан Жегота, явно понимавший в ученой беседе одно слово из десяти, но внимавший всему сказанному с восторженностью новообращенного.

Меня представили как «давнего друга», мэтры благосклонно кивнули, мисс Келли, слегка смутив хозяйку дома, выдала тираду о том, как они все счастливы видеть человека, чей разум не замутнен фальшивыми проповедями римских святош, и началась вековечная игра в загадки, доведшая меня к утру до головной боли похлеще той, что приносит тяжкое похмелье. Благородное общество мастерски умело напускать туман и жонглировать многозначительными полунамеками, я старался не отставать, лихорадочно запоминая все подозрительное и пытаясь понять — что же им от меня надо? В конце концов у меня сложилось пакостное впечатление, будто мадам Маргарет допустила незадачливого секретаря папского легата в свой маленький салон лишь для того, чтобы ее друзья вволю могли отточить свою сообразительность.