Отречение от благоразумья

— Чего вы хотите? — тихо, однако очень отчетливо спрашивает Маласпина. — Ладно, признаю, я выдал себя за собственного дядю и занял его место. Что дальше? Церковный суд, лишение сана или?..

— Зачем же так сурово? — добродушно ворчит герр Мюллер, и на миг даже я верю в его искреннее стремление помочь оступившемуся собрату. — Конечно, нам придется вынести вам порицание, наложить тяжелую епитимью, иначе немедля отыщутся желающие последовать вашему пагубному примеру. Не думаю, что грядущее наказание окажется чрезмерно строгим, особенно если вы добровольно...

— Может, хватит ходить вокруг да около, ваше высокопреподобие? — резко обрывает собеседника Маласпина, по-прежнему разглядывая россыпь опавшей листвы. — Вы отлично знаете, что можете сейчас завить меня веревочкой или заставить квакать при слове «лягушка». Добивайте, не стесняйтесь. Что вам от меня нужно?

— Коли предпочитаете откровенность, будем говорить откровенно, — напускная снисходительность отца Густава улетучилась вместе с холодным осенним ветерком. — Я хочу получить ясные и четкие ответы на кое-какие, весьма интересующие меня вопросы. В том числе мне хотелось бы знать: какого рода связи налажены между венецианским посольством и его светлостью Генрихом Матиасом фон Турном, подробности так и не раскрытого исчезновения наместника фон Клая, и, наконец, я желаю самым подробнейшим образом обсудить с вами личность некоего Аллесандро делла Мирандолы, а также женщины, которая нынче считается его женой. Это для начала.

— Взамен, надо полагать, вы позволите мне время от времени выходить в город якобы без надзирателей из числа ваших швейцарских ландскнехтов-головорубов и продолжать смиренно разыгрывать роль кардинала Праги? — в голосе Маласпины прозвучала столь едкая горечь, что, обрати ее в алхимический раствор, она без труда прогрызла бы любой металл. Итальянец остановился, заставив весь следовавший за нами процессионный хвост замереть и срочно изобразить увлеченные светские беседы. Я успел вовремя юркнуть за ближайшую липу.

— При ваших обстоятельствах приходится довольствоваться малым, — пожал плечами герр Мюллер. — Впрочем, я вас не тороплю. Ступайте, подумайте, посоветуйтесь со своей душой... или с друзьями, например, с мадам Мирандолой. Бедная женщина наверняка нуждается в утешении. Нашу познавательную беседу мы продолжим завтра. Кстати, в ней обязательно примет участие синьор Аллесандро. Начнем, скажем так, около полудня. Постарайтесь придти вовремя, чтобы не пришлось высылать на ваши поиски десяток, как вы изволили выразиться, «головорубов».

И полномочный папский легат удалился, в своем разлетающемся черном плаще с белым подбоем в самом деле похожий на огромного ворона. Крики и свист за воротами стихли: студенты отлично понимали, что штурмовать Клементину полезет только безумец, а драть глотку перед запертыми створками бессмысленно. Многострадальный кардинал еще немного постоял, еле слышно бормоча что-то себе под нос, затем внезапно развернулся и зашагал по направлению к собору. Меня он не заметил.

«Я бы мог его предупредить, — пришла откуда-то неожиданная и опасная мысль. — Сказать о папской булле с разрешением на его арест и объяснить, что Мирандолу все одно не спасти».

Идея вмешаться, после вдумчивого размышления, мне не понравилась. Я не встреваю в дела тех, кто стоит намного выше меня. Маласпина догадывался, на что шел, когда предъявлял наместникам дядюшкины бумаги, вот и пускай выкручивается. Допрашивать венецианца начнут не раньше завтрашнего дня, сейчас около шести вечера, уйма свободного времени и куча новостей, которыми надо бы поделиться. Похоже, события начинают приобретать все более непредсказуемый характер.

...Но, я все-таки иезуит. И подчиняюсь уставу Ордена.

КАНЦОНА ЧЕТВЕРТАЯ

Игры в загадки

Кржижовницкая площадь постепенно возвращалась к первоначальному виду. Толпа, еще немного покричав для очистки совести, разошлась. Торговцы, ворча и изобретательно проклиная студенческую братию, подсчитывали сегодняшние убытки, городские стражники зацапали каких-то не в меру буйных юнцов и волокли в кутузку — разбираться, над городом сгущался ранний вечер, и в сумерках особенно ярко мелькнула знакомая морковно-рыжая шевелюра. Мальчишка-разносчик приплясывал со своим неизменным лотком на углу Анежковой улицы, и впервые за этот долгий день я, кажется, немного обрадовался.

— Ой, пан, а я как чуял, что вы сегодня приедете! — жизнерадостно заверещал Мотл, когда я остановил лошадь рядом с его пристанищем — глубокой нишей в стене дома. — Тут такое было, такое было!.. Вот, это я для вас отложил... — на свет явился тщательно перевязанный веревочкой пергаментный сверток. Надо же, хоть кто-то обо мне позаботился. — Слыхали новость? Говорят, инквизиторы собираются венецианского посла засудить?

— Собираются, собираются, — подтвердил я, выбираясь из стремян и присаживаясь на чугунную тумбу с цепями. — Это что, опять пирожки с тараканами? — я нарочито подозрительно оглядел сверток, прежде чем разворачивать. Сказать по правде, есть хотелось ужасно.

— Ни Боже мой! — оскорбился мой верный проводник по Праге. — Вы ж у меня постоянный покупатель, как можно!.. А правда, что этот итальянец, ну, Мирандола — ведьмак и колдун?

— Трепло он, вот и все, — недовольно буркнул я. — Кстати, ты видел представление от начала до конца? — Кивок. — Не знаешь, что за парень сидел на Карловом сапоге и распевал, а потом быстро смылся?

Подвижная физиономия Мотла приобрела крайне задумчивое и невинное выражение. Истинный сын своего народа, мой рыжий приятель следовал древней, как мир, заповеди: любой товар стоит денег, а сведения — тем более.

— Малолетний вымогатель, — я полез за кошельком, удивляясь, как его не срезали в такой толкучке. — Да, я у тебя еще покупаю вон тот пирог. Надеюсь, моя лошадь не отбросит копыта, когда съест его?

Вместо ответа мальчишка принялся разламывать слоеную лепешку на кусочки, скармливая их благодарно зафыркавшей кобыле. Я отсчитал пять имперских марок, продемонстрировал их оживившемуся Мотлу, но вовремя отдернул руку:

— Сначала рассказ.

— Он живет в Целетной улице, — Мотл здраво рассудил, что обещанные злотые с лихвой покроют его дневную выручку, и щедро угостил ничуть не возражавшую лошадь остатками своего товара. — В Прашной Бране.

Я вопросительно нахмурился. Прашна Брана, то есть Пороховая Башня — это уцелевшая часть старинных городских укреплений, сейчас в ней находится пороховой склад, по которому она получила свое название, и единственные обитающие в ней люди — солдаты пражского гарнизона, несущие охрану.

— Да не в самой башне, а в трактире неподалеку, — уточнил понятливый мальчишка, переворачивая опустевший лоток и усаживаясь сверху. — Трактир «Прашна Брана» со сдачей комнат.

— А поподробнее? — я добавил в кучку монет еще одну. Мотл насторожился и очень осторожно поинтересовался:

— Зачем пану знать про какого-то рифмоплета?

— Неутоленное любопытство, — честно объяснил я. — Будешь говорить или мне поискать кого-нибудь другого, менее подозрительного и более сговорчивого? Или ты на самом деле ничего не знаешь и только корчишь из себя умника?

— Кто не знает? Я не знаю? — возмущенный до глубины души Мотл взъерошился, как рассерженный бродячий котенок. — Я не знаю? — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Да этого типа вся Прага знает, кроме вас! В общем, так. Он приехал месяца три назад, откуда-то из Германии — из Нюрнберга или Регенсбурга. Привез с собой подружку, родом француженку, по имени Яна.

«Жанна или Жаннет», — мысленно перевел я на привычный лад, решив не перебивать.

— Они сняли комнату в «Бране», за полцены, — вдохновенно продолжал излагать Мотл. Я мимолетно поразился тому, насколько сложно в Праге укрыться от взглядов таких вот все подмечающих и незаметных еврейских детишек. — Взамен второй половины по вечерам развлекают посетителей: парень бренчит на лютне, девица танцует и рассказывает всякие истории. Людям нравится. Они частенько наведываются в Масляные Лампы — там у них приятели, водят дружбу с актерами из венецианского театра, который у вас, на Малой Стране, — он задумался, покивал и несколько разочарованно закончил: — Все... Хотите — приходите нынче вечером в «Прашну Брану», сами увидите...