Лестница бога. Пенталогия (СИ)

- Ну и что волком на меня смотришь? Другие варианты моих действий можешь представить? Или ты предпочла бы лечь под этих героев любовного фронта? Тогда действительно, и платье бы с тебя аккуратно сняли, даже не помяв, и руки бы не поцарапала. Кстати, тогда все остальные были бы целы - и солдаты, и лесные братья.

- Да как ты смеешь! - девушка аж задохнулась от негодования. Но резкий ответ Одина перебил её гневную тираду:

- Смею! Потому что у тебя было время на принятие решения. Много времени - пока главарь распинался, а потом солдаты священника оружие на землю бросали. А раз промолчала, ничего не сделав, значит, за тебя решение принял я. Имей мужество в этом признаться и хотя бы поблагодарить за неудавшийся любовный марафон.

Лита удручённо опустила взгляд вниз, промолчав - молодой человек однозначно был прав. Как и во многих случаях до этого. Но как же не хотелось самой себе в этом признаваться...

***

Пока Один с Литой выясняли отношения, выживший солдат поймал четверых лошадей - остальные успели разбежаться. После недолгого совещания решили никуда не уходить, оставшись здесь - ни у кого не было сил продолжать движение, да и сделать это сразу же было невозможно - необходимо было убрать с дороги поваленное дерево и похоронить павших. Дерево убрали, привязав к нему трёх коней - с их помощью толстый ствол удалось сдвинуть, освободив проход. Затем Один собрал свои ножи, обойдя всех убитых им бандитов и тщательно обтирая каждый нож об одежду убитого. Потом, вооружившись лопатой, Один с оставшимся невредимым солдатом копали общую могилу. Пока они копали, умер, истекши кровью, второй солдат, получивший рану в бок. Его в могилу положили последним, поверх остальных, закрыв глаза и сложив на груди руки. Уложив трупы в выкопанную могилу, забросали её землёй - получился неплохой холмик, по его высоте было видно, что похоронено несколько людей. Священник прочитал над могильным холмиком молитву, и четверо уставших людей развели недалеко от него костёр, на котором, достав из сёдельных сум котелок, приготовили незатейливый ужин. Поев, легли прямо у костра, сразу же заснув под всхрапывание привязанных рядом лошадей и начинающийся распространяться вокруг сладковатый запах крови и разложения - убитых бандитов никто не убирал, справедливо полагая, что в лесу достаточно санитаров, не брезгующим падалью.

Встали утром, с первыми лучами солнца, и, отвязав лошадей и запрыгнув на них, тронулись в путь без завтрака - соседство с начинающими разлагаться трупами отбивало всякий аппетит. По этой же причине ехали молча, не разговаривая, небольшой колонной. Впереди, как и раньше, единственный выживший из пятёрки солдат. Он, единственный из колонны, выглядел вооружённым - у его пояса болтались длинные ножны с боевым мечом. Следующим - помощник священника, перекособочившийся в седле и вздрагивающий при каждом шаге лошади - рана на ноге явно доставляла ему мучения, которые, как в зеркале, отражались на его лице. Естественно, безоружный - не пристало слуге господа держать оружие в своих руках. За своим помощником ехал сам Фарас в мятом, грязном и местами рваном балахоне - во вчерашнем бою он не участвовал, сразу же упав на землю и откатившись к придорожным кустам, но при подобном перемещении жреческое одеяние сильно пострадало, собрав много придорожной грязи. И, наконец, караван замыкали Один с Литой - молодой человек ехал уверенно, держа спину прямой, с обычным высокомерным выражением лица, как будто и не было вчерашней битвы. Одной рукой он расслабленно держал поводья лошади, другой - обнимал за талию девушку, прижавшуюся к его могучей груди, видимо, в неосознанном поиске защиты. Оружия у него видно не было - свои метательные ножи он давно спрятал обратно за пазуху, а посох, который оказался в действительности грозным боевым оружием, даже более опасным, чем острый стальной меч, был аккуратно привязан к сёдельной суме. Ехали до заката, не останавливаясь - не считать же за остановки две короткие стоянки, в течение которых все желающие смогли добраться до придорожных кустов и справить нужду.

На закате лес расступился, и перед взором путников предстало большое село, залитое последними лучами заходящего солнца. На небе уже появилось око Имира, почти полное, горящее багрово-красным светом. Лури на небе видно пока не было - она должна была подняться над горизонтом на смену лику Яри лишь ближе к полуночи. Впрочем, сумерки пока ещё не легли на землю, и в жёлтых косых лучах Яри были видны и церковь в самой середине села, и несколько больших двухэтажных домов вокруг большой площадки рядом с церковью, сейчас пустой, но по утрам наверняка забитой людьми - там явно размещался сельский рынок. Большие дома, скорее всего, были или трактирами, или постоялыми дворами, а может быть, одновременно и тем, и другим. Магазины в них, скорее всего, тоже были. Путники прибавили ходу, чтобы достичь места предполагаемого отдыха поскорее - в темноте блуждать по незнакомому селу ни у кого желания не возникло.

Уже в сумерках кавалькада из четырёх лошадей с пятью всадниками на них въехала в гостеприимно распахнутые ворота постоялого двора. Большой двор с хозяйственными постройками, окружённый высоким бревенчатым забором, скрывал в своей глубине уютную баню, которую Один тут же приказал растопить и до утра в неё никого не пускать, заплатив трактирщику тройную цену. Ещё одна монетка исчезла в руках помощника трактирщика, тощего долговязого подростка, и все лошади были устроены в стойлах, накормлены и вымыты. Ужин, простой, но обильный и сытный, прошёл в молчании - разговаривать никому не хотелось, все переживали последствия вчерашнего боя. После ужина путешественники, кроме Одина с Литой, разошлись по своим комнатам - каждый по своей, денег на отдельную комнату для каждого хватало. Когда путники поужинали, трактирщик, пересчитав полученные деньги и выдав сдачу, доложил, что баня протоплена, воду служанки натаскали и можно мыться. Первой мыться пошла Лита - Один, как благородный аристократ, пропустил девушку первой. Помылась, правда, она быстро - только-только смыла грязь и промыла душистым жидким мылом с ароматом луговых цветов свои роскошные каштановые волосы, за время пути успевшие изрядно пропитаться дорожной пылью, засалиться и слипнуться. Один парился дольше - проводив девушку до дверей комнаты, он проследил, чтобы она заперла за собой дверь, и скрылся за дверями бани. Вернулся оттуда он, распаренный, помывшийся и всем довольный, уже глубокой ночью, когда все постояльцы уже спали, а огни в таверне, за исключением дежурных, были потушены. Поблагодарив трактирщика за хорошо протопленную баню, мужчина поднялся в свою комнату и тоже лёг спать - наутро путникам опять нужно было отправляться в дорогу.

Утро, ясное, тёплое и безоблачное, разогнало остатки вчерашней печали, и лица путешественников немного разгладились. Нет, улыбок на них ещё не было, но печать скорби с их лиц уже исчезла. Умывшись и плотно позавтракав, путники быстро собрались, расплатились с довольным трактирщиком - тот явно сорвал неплохой куш, повысив цены для поздних клиентов минимум на треть, и, запрыгнув на своих коней, предусмотрительно осёдланных и выведенных помощником трактирщика к крыльцу трактира, отправились в путь.

Начало пути прошло в молчании, но затем, успокоенный неторопливым движением, священник разговорился, и начал разговор он, обратившись к Одину:

- А вы, оказывается, неплохой боец, лэр Один.

- А я этого и не скрывал.

- И где же вы научились так виртуозно владеть ножами и посохом?

- Я виртуозно владею не только ножами и посохом, но и практически любым оружием, что было придумано людьми. В моих краях я считаюсь признанным мастером боевых искусств, и у меня даже когда-то была собственная школа, где я обучал своих учеников. Многие мои ученики достигли таких вершин воинского искусства, что их имена стали широко известны.