Моя Святая Земля (СИ)

- Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.

В носилках Джинере показалось жарко. Ей подали стакан горячего сбитня с мёдом, няня укутала ноги своей принцессы громадным пуховым платком, баронессы подложили подушки под её спину - и Зефир тут же запрыгнул на колени своей госпожи. Почёсывая шёлковое ухо собачки, Джинера задумчиво сказала:

- Мой государь и сюзерен - жестокосерд. Интересно, рассудочно жесток или глуп?

- Лучше бы глуп, сердечко моё, ваше высочество, - заметила няня.

- Да, наверное, - кивнула Джинера. - Лучше. Но не легче.

И потом Доротея читала вслух житие святой Оливии, нараспев, а Нона расчёсывала своей принцессе рыжие кудри - но Джинере всё равно было не успокоиться и не уснуть. Она думала о четырёх золотых недоимки, об озябших младенцах и старухе, попавшей под копыта.

И о короле.

Ведь на пути Джинеры встретилась всего-навсего одна из деревень Святой Земли, самого большого и могущественного государства Севера, где таких деревушек - сотни.

А младенцев и старух - тысячи.

IV

Ночь уже перевалила за середину - неживые твари уже шли по пятам и пялились вслед с бессильной злобой, когда Кирилл и Сэдрик увидали за деревьями пару тусклых огоньков. Пал мороз, с помутневшего неба сыпалась жёсткая снежная крупа, луна еле-еле мелькала в густой мути облаков - было очень холодно и очень темно. В этой тьме и слабые огоньки жилья виднелись издалека.

И обрадовали они Кирилла до восторга. Ему ужасно хотелось увидеть людей и войти в тепло; смущала только необходимость тревожить крестьян среди ночи - но Кирилл надеялся как-нибудь сгладить такую неловкость. Подарить что-нибудь. Или ещё что-то придумать.

Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.

- Срань Господня! - ругнулся Сэдрик. - Пришли, брюхо адово...

- Что случилось? - спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.

- Да что, - Сэдрик сплюнул. - Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.

- Пожар был? - Кирилл направил вперёд луч фонаря.

Круг лилового света заплясал на чём-то чёрном и бесформенном. Наверное, это печь, подумал Кирилл. Или кузнечный горн... как выглядит кузнечный горн в сгоревшей кузнице? Бедный кузнец, у него опасная работа, он имеет дело с огнём, а кругом сухое дерево...

- Поджог был, - мрачно ответил Сэдрик. - Либо кузнец в бега подался, а своё жилище спалил, либо не расплатился с людоедами, что подати собирают - и это они спалили, а его угнали в каменоломни, камешек рубить для крепостей Алвина. В любом случае - поганые дела.

- Зачем же сборщикам податей жечь кузницу?

- Если не расплатился - так чтоб другим было неповадно. Ад, Эральд, ты смотри-смотри...

Кирилл медленно пошёл вперёд, светя фонариком на дорогу. В деревне почти не пахло живым; Кирилл чуял запахи старого навоза и злого холода, дымом тоже тянуло, но не так, как бывало на даче - не дровами, сгоревшими в печи, а куда сильней, тяжелее и жёстче. Горько. Пожарищем, подумал Кирилл. Пепелищем.

Они с Сэдриком прошли мимо двух мёртвых дворов с обугленными печами вместо изб. Третья изба, вроде, показалась целой. Кирилл подошёл ближе.

Убогость хибары поразила его даже в темноте. Покосившийся домишко размером чуть больше дачного сортира под Питером, крытый чем-то растрёпанным, выглядел совершенно безжизненным.

Сэдрик толкнул дверь - и дверь открылась. Из темноты пахнуло тошным и затхлым - и мёртвым холодом брошенного жилья. Кирилл посветил: крохотная комнатушка, на треть загромождённая печью, была пуста, словно вытряхнутая коробка, в окошки без стёкол и без всякой иной попытки утеплить жильё, врывался ледяной ночной ветер.

- Но ведь там, дальше, живут люди? - спросил Кирилл, холодея. - Вон там же горит окошко?

- Пойдём посмотрим, - мрачно откликнулся Сэдрик.

Особой надежды на что-то доброе в его тоне Кирилл не услышал.

Тусклый огонёк, который путники увидали издалека, теплился в оконце избы на окраине деревушки, неподалёку от кузницы. Еле живой жёлтый свет трепетал и подрагивал - то ли свеча, то ли лучина, подумал Кирилл. Но там кто-то есть, уже хорошо.

Ещё один огонёк горел выше крыш деревенских изб, на какой-то более сложной постройке. Кирилл решил, что это деревенская церквушка или часовня. После монастыря его туда не тянуло - и он решительно свернул к избушке.

Когда подошли, стало слышно усталое хныканье маленького ребёнка. Собак во дворе не водилось; хотя луч фонаря наткнулся на грубо сколоченную будку - будка оказалась необитаемой. Сама изба показалась Кириллу такой же крохотной и убогой, как и та, другая, брошенная.

Но дверь оказалась заперта изнутри, довольно условно - на какую-нибудь примитивную вертушку или крючок.

Кирилл постучал.

- Кого носит в такую пору? - тут же отозвался раздражённый голос пожилой женщины, совершенно не сонный, будто она нарочно ждала, когда кого-нибудь принесёт.

- Тётка, - окликнул Сэдрик, - пусти переночевать, отблагодарим.

Тётка задумалась - был слышен только тихий плач младенца. Прошла минута - и дверь приоткрылась.

- Много вас, таких, бродит, оглашенных, - буркнули из-за двери. - Живей заходите, не студите дом, чего встали-то?

Сэдрик пропустил Кирилла вперёд - и тот втиснулся в щель, мимо женщины, оказавшейся сгорбленной и укутанной в причудливое тряпьё старухой, в вонь какой-то кислятины, нечищеного сортира, старого дерева, печной гари и немытого человеческого тела.

Оказался в чудовищной тесноте, освещённой лучиной в рогульке над миской воды. Печь и тут занимала около трети жилого пространства, а половину оставшегося загромоздили грубый дощатый стол, две лавки и какая-то сложная конструкция из реек и натянутых нитей. К потолку у печи крепилась на кольце колыбель, а в ней хныкал тот самый младенец. Из тёмных углов, из-за печи, из-за механизма из реек, на Кирилла пристально смотрели несколько пар громадных, влажных и, кажется, испуганных глаз детей постарше - ему показалось, что детей ужасно много.

В избе было вовсе не так тепло, как Кирилл мечтал - чтобы не сказать, холодно. В печной трубе скулил и завывал ночной ветер. Кириллу вдруг стало жутко.

- Что, мессиры, не хоромы? - язвительно и, как померещилось Кириллу, почти весело спросила старуха. - Удачно вы попали, господа хорошие. Невестка помирает, да жива ещё - а внук пока пищит, в одной избе с покойником ночевать не придётся, коль оба до утра дотянут.

Сэдрик за спиной шмыгнул носом. Кирилл ощутил, как больно упало сердце.

- Что с ней? - спросил он сорвавшимся голосом. - С невесткой - что? И где она?

Ни кровати, ни чего-то, похожего на кровать, не было видно - да и не поместилось бы в тесноте крохотного жилища.

- На печи, - хмуро отозвалась старуха, больше не пытаясь язвить. - Горячка у ней.

Кирилл поднял глаза, но увидел на печи лишь глухую темноту. Младенец всхлипнул в колыбели.

- А почему малыш может до утра не дотянуть? - спросил он и тут же понял, почему. - Голодный?

- Где ему молока взять? - старуха покосилась недобро. - Хлеба нет. И дурёха эта, Ренна, помирает - так куда ему без матери? Всё равно не жилец. А я ей, дуре, говорила: травка такая есть... нет, родила, упрямая кобыла... ну, греха на нём нет, на ангельской душе...

Кирилл слушал и не слышал ворчание старухи - думал.

И думая, сбросил рюкзак с плеча, вытащил на стол банку тушёнки, банку сгущённого молока и несколько пакетиков супового концентрата. Просто - вот, как в поход, прихватил с собой, на автопилоте, на автомате - и что ж теперь, прикидывать, можно ли давать таким младенцам, как тот, хнычущий, сгущённое молоко?! С молоком он, вероятно, выживет - а без него умрёт наверняка.