Пенталогия «Хвак»

— Может, поесть хочешь, или попить? Да я пойду, я уже ухожу, но… А, Снег?

— У тебя вино, небось?

— Да.

— Не хочу, а воды бы попил.

— Сейчас, сейчас… — Хвак забормотал над баклагой, взвыл совершенно незнакомым для Снега заклятьем… — Во, пей, это уже вода, я очистил.

Хвак топтался у входа во вторую пещеру и все не мог заставить себя туда войти.

— Почтенный Снег, можно, я подожду, где-нибудь в глубине, в закоулке? Может, победишь?

— Это исключено. Ступай. Стой, вернись. Давай еще разок обнимемся, друг и брат ты мой претолстый — и беги прочь, не оглядываясь, беги, пока я в голос не захныкал… А мужчине и воину подобное никак не пристало, даже в отсутствие прекрасных сударынек.

ГЛАВА 11

Маленький отряд мчался сквозь пространство, закат и полуночь, Из Океании в Синегорье, откуда пришла страшная весть о грядущем жертвоприношении.

— Скорее, Черника, ну, скорее же!

Черника послушно подбавляла прыти, однако, почти сразу же, сбавляла ход, но не по собственной прихоти и не от усталости, а потому, что хозяин натягивал удила, придерживал, дабы не оставлять позади матушку. И Гвоздик вынужден был усмирять собственное нетерпение, ибо вожак не велел не отрываться далеко от остальных, но просил быть настороже… А он, Гвоздик, и так все видит, все слышит и все знает, и ко всему готов! А они отстают! Вот и приходится вить круги да приплясывать на бегу, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от жажды немедленной драки с кем угодно!

Отряд был невелик: один охи-охи, две лошади и двое людей — мужчина и женщина, молодой рыцарь Докари Та-Микол, и его мать, светлейшая княгиня Ореми Та-Микол.

Княгиня была еще отнюдь не стара, полна сил, весьма искушена во всех видах убийственной магии, в седле она сидела по-мужски, усталости не замечала и в бешеной скачке почти не уступала сыну… Почти… Редкие капли сердитых слез были не заметны в сгустившейся безлунной тьме, но сердце сына все равно чувствовало каждую из этих слезинок, и мать об этом знала…

— Вперед, Рыжая, не отставай, ну пожалуйста!

Яростно взвизгнул Гвоздик: он первым домчался до места, со всего маху врезался во что-то… в какую-то преграду… явного магического свойства, и кубарем отлетел прочь.

— Матушка, он там! Всполохи! Он все еще там!

Мать и сын спешились возле самой стены тусклого магического свечения. Охи-охи Гвоздик рыкнул и опять прыгнул вперед, как бы в стену, выстроенную магическим заклятьем, и снова был отброшен! А в это время там, впереди за скалами, словно бушевала небольшая гроза: вспышки, грохот, еще какой-то шум, более похожий на невнятные проклятья!..

Княгиня мелкими осторожными шажками подобралась к самому краю магической заграды, вдруг красивое и надменное лицо ее исказилось лютым гневом, и она выкрикнула пронзительное заклинание! В стену ударила короткая прямая молния, громыхнуло так, что Гвоздик, танцующий рядом в ожидании приказов, подпрыгнул от неожиданности и взвизгнул. С ближайшего склона посыпались мелкие камни… но и все. Молния канула в магической ограде, не оставив на ней ни малейшего следа.

— Сын! Помоги мне, повторяй то же и влей свои заклинания в мои!

— Да, матушка!

Второе колдовство было намного яростнее, сильнее первого и багровая молния с ревом впилась в стену тусклого прозрачного свечения!.. И утонула в нем, ничего не повредив и даже не поколебав.

— Погоди, матушка! — Юный рыцарь выхватил из-за спины меч, наложил на рукоять обе ладони и приготовился. — Матушка! Я бью — а ты тотчас же вливай свое заклинание поверх моего, прямо в меч добавляй! В каждый удар, вместе!

Удар! — Санги, держись! — И удар! И еще! — Держись, рыцарь!

Княгиня Та-Микол совершила святотатство и хорошо понимала это. Пусть так! Муж и сыновья не осудят ее за сей поступок — и это главное! Она даже в пылу магической битвы успела удивиться магической и телесной мощи своего младшего сына, а также остроте его ума: великолепной ковки меч, подкрепленный соединенными усилиями двух смертных колдунов, сумел нанести урон даже заклятиям богини!

Но, увы — это был временный успех, незначительный урон: прорехи в прозрачной стене тут же затянулись, а меч лопнул… Секира сломалась еще быстрее. Княгиня сорвала с пояса свой меч, точнее, это был не меч, а придворная сабля по виду, пусть и очень хороших внутренних свойств… Сын, приняв саблю десницею, за два удара превратил ее в перекрученный кусок обгорелого железа… Вне себя от ярости и ужаса княгиня стукнула своими нежными кулачками по стене — и почти замертво отлетела навзничь!

— Матушка! — Докари бросился к матери, но она показала ему знаком, что жива…

— Со мной… все в порядке… затылком ушиблась, но это я уберу…

Охи-охи Гвоздик, чуявший что-то такое знакомое, родное… там… за скалами, тоже рвался вперед, теперь уже ползком, плотно прижимая жесткое брюхо к каменной тропе, но даже невероятная сила и настырность волшебного зверя была здесь бессильна: прополз три локтя — сквозь заклинания самой богини! — а стена медленно выдавила его обратно. И только глубокие борозды на камнях остались от его прочнейших острозаточенных когтей.

И упала скорбная тишина. Почернели скалы, не озаряемые больше всполохами боевых заклинаний рыцаря Санги Бо, исчезли последние звуки неравной битвы…

— Матушка!

— Нет, нет, Кари, не трогай меня, я полежу…

Рыцарь Докари подобрал сброшенный ранее плащ княгини, шелковый, на медвежьем меху, снял с седла свой.

— Матушка, позволь: я свой подложу, а твоим укрою.

Мать покорно приняла заботу сына, спряталась с головой под плащ и зашлась в беззвучных рыданиях.

Упрямый Гвоздик, вероятно, до самого утра не оставил бы попыток проникнуть сквозь запреты, но хозяин молча, единым знаком приказал — и вот уже Гвоздик сел поближе к плачущей женщине, младшей хозяйке, чтобы она понимала и чувствовала: он рядом, никому в обиду не даст, так что может больше не бояться и не плакать. Ну… и хозяин… поможет ему, чем сможет, если что. А обе кобылы, Черника и Рыжик, смирно стояли поодаль и осторожно пофыркивали: никто из хозяев не соизволил ни обтереть их после безумной скачки, ни седла снять… Ну, ладно, коли так, дело военное…

Докари Та-Микол стоял у стены угрюм и спокоен: все, что должно было случиться — уже случилось, согласно велению судьбы и воле богов. Матушка невредима и надежно укрыта от ночного холода, Гвоздику все эти напасти магические — словно градинки по булыжнику, отскакивают безо всякого вреда, а он… он тоже в полном порядке. Главное — удержаться, не расползтись, не расклеиться, подобно медузе на берегу. В детстве он много перевидел зыбких этих медуз, это еще когда у него было ни родителей, ни наставника Снега… Снег ни при каких обстоятельствах не одобрил бы слякоти на ресницах воина. Заклятия богини, если верить свиткам и обычаям, простоят до рассвета, но и после того, как они растают, нет никакого смысла идти вглубь… на ту поляну… Незачем туда идти, вне зависимости от наличия или отсутствия следов. Или лучше так: матушка с Гвоздиком здесь его подождут, а он сходит и все же посмотрит. Главное — правильно дышать, как учил Снег, — и не позволять чувствам возобладать над разумом воина и рыцаря! Нельзя давать волю чувствам! Ну… нельзя же…

Рыцарь Докари Та-Микол ждал рассвета, молча, гордо и недвижно, вглядываясь в тусклое мерцание стены, которое, время от времени, почему-то расплывалось в его глазах…

Но если бы вдруг он обернулся — то увидел бы еще одно странное свечение… или сияние… или зарево… там, на болотах, в нескольких долгих локтях отсюда… Свечение, которое не гроза, и не рассвет, и не заклинания.

— Джога! Ты видел!? Смотри, смотри!!!

— Ты бредишь, повелитель, ничего там нету, рассвет совсем в другой стороне — вон вершочек на окоеме наметился! Это вода на тебя так влияет, второй день только почти ее и пьешь.

— Цыц. Идем вон туда! Чует мое сердце: надо поспешить!

Самым-самым краешком обычного и магического зрения Хвак увидел свет, плывущий над жиденьким перелеском, совсем рядом, между болот, Хвак там раньше хаживал и не раз…