Карнавальная месса (СИ)

Среди оппозиционеров господствовали три течения: крайнее, радикальное и умеренное.

Умеренным вообще проблема «живого знамени» была до лампочки, а короля они соглашались терпеть как наименьшее зло по сравнению с парламентской диктатурой и плебсократией. Поэтому их не любили. Они ратовали за духовное перерождение, отказ от комфорта во имя целостности окружающей среды и за физическое опрощение. Похоже, их учение мне представили с большими купюрами.

Радикальные голосовали за реставрацию монархии, но королю оставляли только функцию «воплощенной совести», как в старину, право разрешать экстраординарные ситуации и создавать прецеденты. Как эти права обеспечиваются, а функция контролируется, я так и не понял.

Ну, а крайних было в ресторане более всего, и господин Марцион был там одним из главных функционеров. Это были люди не столько программы, сколько действия. У них везде существовали агенты, знавшие входы-выходы, и пластиковые кредитки они могли сеять без счета, подстилая их под ноги своим креатурам, точно красное сукно, и благородные порывы их одолевали, как комары в летнюю пору. Они прытче всех двигались вперед на гребне всеобщей жажды монарха, обильно смазанного миром и обкуренного ладаном, и их честные рожи пылали искренним восторгом в предчувствии того момента, когда он, этот пастырь, начнет пасти их рожном железным.

Вызволить Сали могли только эти третьи: приходилось терпеть.

Они живо наладили контакт с администрацией Донжона, которой уже три месяца не платили зарплату. Обнаружили, что малолетнего арестанта она не притесняет, считая, что тот действует на всех прочих оздоровляюще, и создает ему неплохие условия, лишь бы излучал свою ауру и дальше.

— Однако мы нашли патриотов, которые согласились поступиться ведомственными интересами ради общегосударственных, — похвалялся партайгеноссе Марцион.

— И за сколько это они поступились?

— Вы не тем интересуетесь, — он вздохнул. — Лучше спросите, насколько. На сотрудничество они не пойдут: присягу, видите ли, диктатуре давали. Только допустят внутрь кое-кого из наших, чтобы они поговорили с ребенком, да и то если на них будут выправлены документы.

Зря это он сказал «ребенок». Я представил себе, чем кончится разговор с этими фанатиками, если Сали заупрямится… Почему он, собственно, должен заупрямиться?

— Какие документы вы имеете в виду?

Марцион пожал плечами:

— Ордер на арест. Постановление трибунала. Паспортные данные.

Словом, план у них был до блистательности обыденный: привезти нескольких своих боевиков, по совместительству ораторов, под видом арестантов, сдать лояльному офицеру охраны, который почему-либо временно поместит их рядышком с нужной камерой, — а дальше как и у кого получится.

Ох, знать бы мне, что он предпочтет — сидеть в затворе или царствовать под чьим-то просвещенным руководством!

— Вот что. Прежде я хочу увидеть мальчика сам.

Марциончик широко отворил свои разные глаза и рот:

— Посетителей туда не допускают, а вам и опасно к тому же — засветитесь. Вы на примете у Бдительных, у внутренних сил армии…

— Можете не перечислять. Посетителем я не собираюсь. А — заключенным.

Тут начались вопли. Первую волну я выдержал еле-еле, но пока она откатывалась и копила силы вторая, успел услышать кое-что лишнее и сообразить, что во мне берегут не человека, а козырного туза. Для их игры был нужен все равно кто из нас двоих: либо я, замиренный наличием мальчика рядом со мной, либо Сали, которого сумели уломать, подкупить, поймать на крючок дружбы. Либо королек, либо народный вождь, а оба зараз, строго говоря, — излишество.

— Я сказал, что пойду и попробую его забрать сам, — повторил я, когда он заглотнул воздуху. — Даже более того: предпочту держаться в разумном отдалении от вашей помощи.

— Хорошо! — ответил он. — Только имейте в виду: местная администрация поглядит на вас сквозь пальцы, но и помогать вам не станет. Никаких приспособлений с собой брать нельзя, двери цельнометаллические, с оконцем для еды, по коридору ходить запрещено, а единственная камера, которую они выделяют для наших нужд, — этажом выше его окна.

— Ваши сотрудники, наверное, — пауки или ниндзя.

— По нашим данным, вы кое-кто получше, — сказал он с несколько уклончивой интонацией. — А поскольку мы не могли ожидать, какая постигнет нас удача в вашем лице, мы предусмотрели запас живой силы на предмет … э… естественной убыли.

Все, как говорится, ясно без комментариев. Но не отступать же, коли сам напросился. В совсем безнадежную лужу сколько людей ни сыпь, ни один не выплывет. Была не была, рискну своей любимой шеей!

— Хорошо, давайте инструкции. Я спущусь к мальчику, поговорю, уговорю. Дальше что — нести его в клюве, как орел Ганимеда?

— Нет. Мы дислоцируемся в подземном укрытии и по вашему сигналу поднимаем верх пожарную лестницу.

— Вот как. А почему же мне самому нельзя…

— Вы не поняли! — рассердился он. — Мальчишка должен среагировать на риск. Мы не очень рассчитывали на силу убеждения, тем более — вашу!

Как раз это я и понял. Ситуация пахла довольно-таки нехорошо, чем дальше, тем пуще. Именно потому я в нее и влез, кстати.

— Заметано. Сажайте меня под замок, — сказал я. — Да, а мое имущество? Агния и Дюрра? Их тоже в тюрьму по блату? На это я, как понимаете, не подписывался. (Я теперь играл роль человека, которого с трудом уломали. Тактически самый лучший ход: даже если твой оппонент секунду назад противился, он это мигом забывает.)

Марцион, натурально, поклялся о них позаботиться.

— Давайте договоримся определенно, — прервал я его излияния. — Вы доставите машину прямо к подножию вашей пожарной техники, но чтоб у меня внутрь не лазить, на буксир возьмете. Еще убьет, она у меня такая. Для собаки, — я потрепал Агнию по холке, — оформлю верительную грамоту, чтоб не скучала.

Достал из кармана платок недельной свежести, положил в пакетик и отдал вместе с нею.

— И не говорите мне потом, что она у вас сбежала!

В случае моей победы все семейство сразу воссоединится, подумал я про себя.

— Да! — меня осенило. — Решетки на окнах! Вы думаете, я их враз выломаю каким-нибудь приемом каратэ?

— На верхних этажах нет никаких решеток, — сказал он с грустью. — Обычные застекленные рамы, которые раскрываются в обе стороны, когда жарко.

…Немая картинка.

Через сутки я уже сидел в этой пародии на место заточения. Фокус покойного маэстро Гудини: гол как яйцо, в одних плавках по случаю весеннего тепла (полосатая пижама и фирменные шлепанцы в крупную клеточку так и лежали нераспакованы), простыни на койке застиранные, веревку не сплетешь. Значит, следовало уповать на свои мускулы, монастырское знание и ветреную погоду. К счастью, на этой верхотуре она бывала почти всегда. Хороший ветер притиснет меня к стене и удержит. Свой маршрут я уже изучил: три метра стены, ибо потолки здесь высокие, в старомодном стиле. Хорошо еще, что стена сложена их угловатых камней, вся покрыта выщербинами и такими щелями, что не только кончики пальцев — вся ладонь уместится или ступня. Вверх так ползти — одно удовольствие, но вниз, без страховки и клиньев… В случае промашки Сали сподобится лицезреть, как некто с воем летит вниз. Кстати, почему это здешний народ не кончает самоубийством — просто ведь как! Должно быть, нет стимула.

Предавался размышлениям и истреблял баланду я недолго, потому что буквально на следующее утро после моего воцарения установился замечательно крепкий ветер без порывов и содроганий, и я счел, что лучшего не дождусь.

Я сложил свое бельишко «куклой» на постели, мысленно перекрестился и перебросил себя через подоконник. Ветер ветром, но вниз меня тянуло так, будто ко мне приклепано чугунное ядро. Ну ясно, ведь пси-экраны по всей округе, какая тут будет легкость мыслей. Я проклинал идиотскую затею «крайних», свое упрямство и издевательское невмешательство тюремной обслуги, вжимаясь в камень всем телом и перетекая от впадины ко впадине, как охотник за птичьими яйцами. Металлокерамические пластины на ногтях, да и сами ногти я сорвал на первом метре, однако был уже на половине пути. Только не останавливаться и не спешить… Щеку ободрал, тьфу! «Им всем было бы куда круче, — подумал я неожиданно, — в таких условиях они бы вообще не сработали». И ощутил под ногой толстую раму, верхнюю часть того самого окна! Только я подумал, выдержит ли она всю мою тяжесть, как пальцы обеих рук сорвались, я чудом, изогнувшись, как червяк на крючке, нырнул в распахнутое окно, сорвал голым торсом батистовую занавесочку и…