Холодок (СИ)

Лашайя, которая больше всех не желала идти на сделку с Аш-Асинами, отчаянно закричала и бросилась выручать своё дитя. Но обездвиживающее заклятье парализовало и её.

А потом других детей отпустили, и Аш-Асины призвали лучших мастериц-ткачих. Восемь женщин вышли вперёд – они прекрасно понимали, что скрыться не удастся – перепуганные односельчане выдадут их. Аш-Асины усадили женщин в повозки, туда же уложили и обездвиженного – ибо он тоже пытался сопротивляться – мальчика. Затем Глава отряда бросил на землю туго набитый мешочек с золотом – как он сказал – за беспокойство, и Аш-Асины умчались. Жители Белых Садов вздохнули с облегчением. Как оказалось – зря.

Во-первых, очнувшаяся Лашайя стала горько плакать и рвать на себе волосы – Лаш-Тай был её единственным, поздним ребёнком, больше женщина детей иметь не могла. Она стала обвинять односельчан, а чувствовать себя виноватым никому не хочется, и, едва Лашайя немного оклемалась, её попросту изгнали из села, выселив в глинобитную хибарку на опушке леса, куда Аш-Тах и его сестра, поражённые людской жестокостью, стали носить ей еду. Несчастная словно сошла с ума – она то бродила по округе, ища сына, то проводила дни в молитвах Сурайе и Шан-Сурайе, то впадала в какое-то подобие транса, не реагируя вообще ни на что. А потом женщина слегла, и жрец с сестрой, не обращая внимания на косые взгляды сельчан, перенесли её к себе в дом и стали ухаживать за ней. Им было понятно, что несчастная умирает от тоски по сыну, и помочь ей они ничем не могли.

А месяц спустя в дверь домика жреца постучали. Дверь не была заперта – жрец не имел привычки запираться даже на ночь, и когда он крикнул, разрешая войти, то не сразу признал в вошедшей самую младшую из ткачих – молодую и красивую Аргайю, лишь недавно вышедшую замуж. Женщина была истощена и седа, выглядела она глубокой старухой, и из покрасневших глаз её текли беспрерывные слёзы.

Поражённые жрец и его сестра постарались помочь несчастной, а потом стали расспрашивать о том, что с ней случилось и где другие ткачихи. И услышали от неё страшную фразу:

– Не ждите их, они не вернутся. Их убило проклятие, теперь мы все прокляты.

И Аргайя, постоянно дрожа и всхлипывая, рассказала, что несчастный ребёнок понадобился Аш-Асином не просто так, а для проведения какого-то странного ритуала, в ходе которого его принесли в жертву, с соблюдением весьма жестоких обрядов. И он был не единственным, с кем так поступили. Таких детей было три раза по три.

Кровь их, полученную в ходе жертвоприношения, собрали в особую чашу, и она стала компонентом некоего зелья, которое добавили в краску. Этой краской окрасили нитки для будущего ковра, который и стали ткать мастерицы, а за исполнением приказа строго следили Аш-Асины. И, странное дело – чем больше подходила к концу работа, тем хуже становилось мастерицам – они седели, старели, слабели, их кожа покрывалась язвами… Проклятый ковёр словно высасывал из них жизнь.

Постепенно женщины стали умирать, и к тому времени, когда ковёр был закончен, в живых осталась одна Аргайя. Её Аш-Асины отпустили, как и обещали, даже проведя порталом, выход из которого был неподалёку от деревни. Аргайя ужаснулась – ей не хотелось, чтобы муж и дети увидели её, к тому же ей казалось, что она совершила нечто страшное, непотребное, и её присутствие осквернит её ни в чём не повинных родных. И Аргайя пошла к жрецу.

Аш-тах пребывал в растерянности. Он прекрасно видел – на это его силы хватало, что несчастная действительно проклята. Но природа этого проклятия была ему непонятна и чужда. Она не походила ни на магию Аш-асинов, ни на магию Солнечных Богинь, которой они одаряли своих служителей. Она вообще не походила на магию Махароджи.

Между тем Ашайя стала предлагать несчастной женщине прилечь и отдохнуть, Аш-тах тоже пришёл к выводу, что утро вечера мудренее, а за ночь он что-нибудь да надумает. Но в этот момент раздался страшный крик. Лашайя, вышедшая из своего привычного транса, услышала весь рассказ Аргайи и бросилась на неё. В лице несчастной женщины не осталось ничего человеческого, это была просто разъярённая фурия, жаждущая мести и изрыгающая самые страшные и кощунственные проклятья. И тут поражённый Аш-тах увидел, как две фигуры двух женщин слились в одну, и в этот самый момент появился на свет ужасный костистый монстр с двумя лицами. Искажённое ненавистью и неузнаваемое лицо Лашайи стало его лицом, а неузнаваемое лицо Аргайи с вечно текущими из глаз слезами оказалось на затылке. Чудовище почти согнулось пополам – потолок скромного домика жреца был ему слишком низок. Кожа его была голой и болезненно-жёлтой, усеянной гноящими язвами, ноги превратились в жутко скрученные голые кости, за спиной развернулись отвратительные перепончатые крылья, голова стала лысой, а из обеих ртов вылезли огромные клыки и по-змеиному раздвоенные языки.

Жрец заслонил собой перепуганную сестру и поднял посох, но чудовище неожиданно спокойно сказало:

- Не бойся меня. Ты единственный, кто пытался противостоять злу и заступиться за слабых и невинных. Ни тебя, ни твоей сестры проклятие не коснётся. Но остальные будут наказаны.

И чудовище бесшумно выскользнуло из домика жреца, а вскоре с площади раздался гул деревянного бИла – так созывали селян в случае пожара или какой-то другой срочной надобности. Жрец, велев сестре оставаться дома, тут же бросился на площадь – он не сомневался, что чудовище объявилось там. И он не ошибся.

Казавшееся ещё более жутким, чудовище стояло перед толпой перепуганных полуодетых селян и громким голосом, слышным даже в самом дальнем уголке деревни, произносило:

- Вы прокляты. Прокляты, потому что не защитили слабых и невинных. Прокляты потому, что отправили своих женщин творить ужасное волшебство, и не попытались даже поспорить с Аш-Асинами. И теперь ваши поля будут по-прежнему плодородны, но пища не будет насыщать вас. Ваши женщины будут по-прежнему рожать вам детей, но немногие из них доживут до взрослого возраста, ибо будут слабыми, хилыми и больными. И каждый год в ночь Макушки Лета я буду приходить в ваше селение и забирать детей. Столько, сколько пожелаю. И никто не сможет спасти вас – ни маги, ни Аш-Асины. И закончится проклятие только тогда, когда все вы исчезнете с лица этого мира. Готовьтесь. Вы будете страдать долго.

Сказав же свою речь, чудовище расправило крылья, дыхнуло огнём и, взлетев, скрылось в ночной тьме.

- Какой ужас! – высказался Мит-каль. – И что же было дальше, уважаемый Аш-тах?

- Всё случилось по слову чудовища. Наши поля по-прежнему плодородны, но дары земли не насыщают людей. Более того, от этой пищи, если съесть её слишком много, становится плохо. Дети умирают и болеют во множестве, а те, что выжили – хилые и слабые. Девочек рождается всё меньше, а люди из соседних сёл не отдают за здешних женихов своих дочерей. И, что самое ужасное, чудовище действительно стало забирать детей. Правда, с тех пор прошёл всего один день Макушки Лета, но и этого было более, чем достаточно.

Аш-тах рассказал, что чудовище нападало на семьи с детьми. Детей похищало, взрослых – тех, кто пытался сопротивляться – просто убивало. Некоторая часть селян, добежавшая до Храма Солнечных Богинь, оказалась в безопасности – чудовище не тронуло ни Аш-таха, ни его сестру, ни Храм. Но шестерых детей в селе недосчиталось, и три семьи были уничтожены полностью. Жрец обращался к Братьям, но те, как ни старались, не могли понять природу проклятия. Аш-Асины просто поставили заградительный барьер и уехали. Аш-тах с оказией отправил письмо даже Правителю, но безуспешно.

- И вот теперь… сегодня – ночь Макушки Лета… Люди попрятались, большинство нашло себе убежище в храме. В домах остались только старухи…

- И дети, - не выдержал я. – Мы видели детей!