Великая Ордалия (ЛП)

—Что ты говоришь?

— Что наши роли еще следует написать. Быть может тебе суждено быть дураком…  или предателем… или страдальцем-скептиком… — тусклый взгляд , полный веселья и слезливого пренебрежения. — Ведомо это только ему !

Пройас  мог только смотреть на него.

Саубон ухмыльнулся.

— Быть может, ты сумеешь перенести грядущую катастрофу только будучи слабым.

Пройас поежился — по материальной сущности его ходили волны  — как в полной воды сковороде. Он шумно дышал, сотрясаемый бурей чувств. Огоньки светильников кололи глаза. Слезы струились по его щекам. Он бросил сердитый взгляд на Саубона, понимая, что того донельзя  смущает его внешний вид.

— Итак… — начал он, но тут же осекся, ибо голос его дрогнул. — Итак, какова же в этом твоя роль?

Саубон внимательно смотрел на него.  В первый и последний раз в своей жизни Пройас мог видеть на его лице жалость.  Взгляд голубых глаз Саубона, сделавшихся еще более свирепыми  из-за окружающих их морщин и седеющих бровей, переместился к пальцам собственных ног, словно бы вцепившимся в землю. — Та же, что у тебя, надо думать.

Пройас уставился на собственный пояс.

— Почему ты так считаешь?

Саубон пожал плечами.

— Потому что он говорит нам одно и то же.

Слова эти пронзили его стыдом… каждое дыхание и движение пронзали стыдом Уверовавшего короля Конрии.

Некоторые секреты слишком громадны, чтобы их можно было нести. Надо расчистить под них пространство.

— А он …

Безумие. Этого не может быть…

Саубон нахмурился.

— Что он… — Отрывистый хохоток. — случалось ли ему поиметь меня?

Весь воздух вокруг… высосан и непригоден для дыхания.

Взгляд, только  что встревоженный и недоверчивый, сделался совершенно ошеломленным. Уверовавший король Галеота закатился в припадке кашля. Вода полилась из его носа.

— Нет… — выдохнул он.

Пройас только что полагал, что смотрит на своего двойника, но когда  Саубон шевельнулся, шагнул к порогу, заложив руки за голову, обнаружил, что смотрит на то место, которое тот занимал.

—  Он говорит, что он безумен, Саубон.

— Он-он так тебе и сказал?

Вечное соперничество, каким бы оно ни было, внезапно оказалось самой прочной из связей, соединявших обоих полководцев. Во мановение ока они сделались братьями, попавшими в край неведомый и опасный. И Пройасу вдруг подумалось, что возможно именно этого и добивался их Господин и Пророк: чтобы они, наконец, забыли о своих мелочных раздорах.

— Так значит он оттрахал тебя? — Вскричал Саубон.

Попользоваться мужчиной как женщиной — считается преступлением среди галеотов. Это позор, не знающий себе равных. И окруженный со всех сторон визгливыми ужасами, Пройас понял, что навек запятнал себя в глазах Коифуса Саубона, тем что в известной мере сделался женоподобным. Слабым. Ненадежным в делах мужества и войны …

Странное безумие опутало черты  Саубона клубком, в котором переплелись безрассудство и ярость.

— Ты лжешь! — Взорвался он. — Он приказал тебе сказать это!

Пройас невозмутимо выдержал его взгляд и заметил много больше, чем рассыпавшаяся перед его хладнокровием ярость его собеседника. A заодно понял, что если претерпеть насильственные объятия их Аспект-Императора выпало на его долю, то самому страшному испытанию все же подвергается Саубон…

Тот из них двоих, кто в наибольшей степени ополчился против ханжества его души.

Статный норсирай расхаживал, напрягая каждое сухожилие в своем теле, тысячи жилок бугрили его белую кожу. Он огляделся по сторонам, хмурясь как отпетый пьяница  или седой старик, обнаруживший какой-то непорядок.

— Это все Мясо, — коротко взрыднул он. И без какого-то предварения  метнулся  к блюду и отшвырнул его к темной стенке. — Это проклятое Мясо!

Внезапный его поступок удивил обоих.

— Чем больше ты его ешь… — проговорил Саубон, разглядывая стиснутые кулаки. — Чем больше ешь… тем больше хочешь.

В признании есть собственный покой, своя сила. Лишь невежество столь же неподвижно как покорность. Пройас  полагал, что сия сила принадлежит ему, особенно с учетом предшествовавших волнений и слабости. Однако охватившее его горе мешало заговорить, и читавшееся на лице отчаяние перехватило его горло.

— Саубон … что происходит?

Бессловесный ужас. Одна из лампад погасла; свет дрогнул на континентах и архипелагах, сложившихся  из пятен на холщовых стенах.

— Никому не рассказывай об этом, — Приказал Коифус Саубон.

— Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю! —Внезапно вспыхнул Пройас. — Я спрашиваю тебя о том, что нам теперь делать?

Саубон кивнул, буйство в соединении с мудростью наполняло его взгляд, казалось по очереди одолевая друг друга, не позволяя главенствовать ни той, ни другой стороне  — словно два зверя, катающихся клубком в поисках какого ни на есть равновесия.

— То, что мы всегда делали.

— Но ведь он приказывает нам … не верить!

И это было самым невероятным и… непростительным из всего происходящего.

— Это испытание  — Молвил Саубон. — Проверка…  Иначе не может быть!

—Испытание? Проверка?

Взгляд слишком полный мольбы для того, чтобы стать убедительным.

— Чтобы поверить, будем ли мы как и прежде действовать, когда…  — сделав паузу Саубон продолжил,  — когда перестанем верить…

Оба дружно выдохнули.

— Но…

Они оба чувствовали это, искушение мясом, злую и коварную пружину, пронизывающую каждую их мысль и каждый вздох. Мясо. МЯСО.

Дааа.

— Подумай сам, брат… — проговорил Саубон. — Что ещё это может быть?

У них не оставалось другого выхода кроме веры. Вера неизбежна… и еще более неизбежна в совершении  любого большого греха.

— Мы уже так близко… —Пробормотал Пройас.

Меняется только предмет веры…  то самое во что.

— Налегай на весло, брат , — посоветовал  Саубон голосом, в котором ужас смешивался со свирепостью.  — Голготтерат  рассудит.

Будь то Бог… Человек.

— Да… — вздрогнул  Пройас. — Голготтерат.

Или ничто.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ишуаль

Отец, который не лжет, — не отец.

— Конрийская пословица

Выбирая между истиной, стремящейся к неопределенности, и ложью, желающей стать истиной, люди ученые, как и короли, предпочитают последнюю. Лишь безумцы и чародеи рискуют обращаться к Истине.

— Киррическая (или «Четвертая») Экономия, ОЛЕКАРОС

Ранняя Осень, 20 Год Новой Империи (4132 Год Бивня), Горы Демуа

— Нау-Кайюти… — проскрипел один из уродцев.

— Нау-Кайюти … —проскрежетал второй, раскачиваясь как червь.

— Какой ссюрпризсс…

Ахкеймион встал на колени, закашлялся.  Железные обручи на шее, запястьях, лодыжках. Вокруг тесный кружок темных, загадочных силуэтов. А за ним, мир, играющий золотом и тенями. Тошнотворное дуновение лизнуло его обнаженную спину, стиснуло в комок внутренности, едва не вывернуло наизнанку.

Его замутило в чужом теле, он поперхнулся жгучей блевотиной. Воспоминания о схватке в темноте ещё туманили его глаза, когти цепляли конечности, крылья терзали жесткий воздух, опустошенный ландшафт уходил к горизонту.

— Какой-какой ссюрпризсс…

— Ни-хи-хиии…

Вернулись другие воспоминания, словно бы лёд оттаивал вокруг его сердца и легких. Его жена Иэва в полном самозабвении выжимающая соки из его тела. Инхорой Ауранг, выхватывающий его из саркофага и возносящий в небеса. Золотые башни, возвышающиеся над сложенными из тяжелого камня бастионами, по фасам которых вьется бесконечная и бесконечно чуждая филигрань…

Голготтерат, понял Великий Князь. Он находится в Мин-Уройкас, жутком Ковчеге Небесном…