Седьмой сын

Хоть ужин и закончился, никто не спешил выходить из-за стола. Все замерли. Наконец Вера подняла голову и улыбнулась Сказителю.

– Я рада, что мы показались тебе счастливой семьей, – сказала она. – Но мы помним и другие времена. Может быть, от этого наша радость становится только слаще – от памяти о временах горя и скорби.

– Но почему вы приняли меня, обыкновенного бродягу?

На этот раз ответил Элвин Миллер:

– Потому что сами когда-то были бродягами, и добрые люди приняли нас.

– Некоторое время я жил в Филадельфии, поэтому должен спросить вас, вы, случаем, не принадлежите к «Обществу Друзей»? 22 Вера покачала головой:

– Я пресвитерианка. Как и многие из моих детей.

Сказитель перевел взгляд на Миллера.

– А я никто, – ответил тот на незаданный вопрос.

– Быть христианином не означает быть никем, – возразил Сказитель.

– Я и не христианин.

– А, – понял Сказитель. – Стало быть, вы деист 23, как и Том Джефферсон.

Дети, услышав упоминание имени великого человека, сразу зашептались.

– Сказитель, я отец, любящий своих детей, я муж, любящий жену, фермер, платящий долги, и мельник без жернова.

Элвин-старший встал из-за стола и вышел на улицу. Дверь хлопнула.

Сказитель повернулся к Вере.

– О миледи, боюсь, вы сейчас жалеете, что приняли меня у себя в доме.

– Ты задаешь очень много вопросов, – сказала она.

– Я представился, и мое имя отражает то, чему я посвятил жизнь. Когда я чувствую историю, историю, которая важна, которая правдива, я начинаю рыть землю. И когда я наконец услышу ее и поверю, то запомню навсегда и буду рассказывать ее всюду, где бы ни оказался.

– Так вы зарабатываете себе на жизнь? – спросила одна из девушек.

– На жизнь я зарабатываю тем, что чиню телеги, копаю канавы, тку холст – в общем, делаю то, о чем меня попросят. Но настоящая моя жизнь – в историях, я ищу их повсюду, запоминаю и разношу по белу свету. Может быть, вы думаете сейчас, что от вас я никаких историй не дождусь, ну и прекрасно, давайте так и договоримся, потому что я выслушиваю только то, что рассказывается по доброй воле. Я не вор. Однако сегодня я уже добыл одну историю – о том, что произошло со мной. О самых добрых и радушных людях и о самой мягкой кровати меж Миззипи и Альфом 24.

– А где находится Альф? Это что, река? – спросил Кэлли.

– Хотите, чтобы я рассказал вам какую-нибудь историю? – в ответ спросил Сказитель.

– Да, – дружно загудели дети.

– Только не об Альфе, – сказал Эл-младший. – Такой реки не существует.

Сказитель посмотрел на него с искренним изумлением.

– Откуда ты знаешь? Ты читал сборник поэзии Кольриджа, составленный лордом Байроном?

Эл-младший непонимающе повел головой.

– Книг у нас немного, – сказала Вера. – Проповедник учит их Библии, поэтому они умеют читать.

– Тогда откуда ты знаешь, что реки Альфы нет?

Эл-младший наморщил лицо, как бы говоря: «Не спрашивайте меня о том, чего я сам не знаю».

– Я хочу, чтобы вы рассказали нам о Джефферсоне. Вы произнесли его имя так, будто встречались с ним.

– А я действительно с ним знаком. Я встречался и с Томом Пейном 25, и с Патриком Генри  26 – незадолго до того, как его повесили, видел меч, которым отрубили голову Джорджу Вашингтону. Я даже видел короля Роберта Второго – как раз перед тем, как французы превратили его корабль в ничто, отправив властителя на дно моря.

– Где ему самое место, – пробормотала Вера.

– Если не глубже, – прибавила одна из девушек.

– Мне же остается добавить «аминь». В Аппалачах поговаривают, будто на его руках было столько крови, что даже кости выкрасились в коричневый цвет, так что теперь самая презренная рыба не смеет дотронуться до этого утопленника.

Дети рассмеялись.

– И кроме истории Тома Джефферсона, – сказал Эл-младший, – мне хотелось бы услышать рассказ о самом великом волшебнике Америки. Могу поспорить, вы знали Бена Франклина.

Уже в который раз этот мальчик поражал Сказителя. Откуда он может знать, что из всех рассказов истории о жизни Бена Франклина – его самые любимые?

– Знавал ли я его? О, самую малость, – ответил Сказитель. После такого ответа дети должны были помереть от любопытства, и он не подведет их ожиданий. – Я прожил вместе с этим человеком всего шесть лет и, кроме того, ежедневно разлучался с ним часов на восемь, чтобы поспать. Поэтому вряд ли я могу утверждать, что знал Бена Франклина очень близко.

Элвин-младший склонился над столом, сверля пылающим взглядом Сказителя:

– А он действительно был творцом?

– Каждой истории свое время, – ушел от ответа Сказитель. – Пока твои папа и мама не возражают против моего присутствия в этом доме и пока я сам не сочту, что отягощаю вас, я буду жить рядом с вами, день и ночь рассказывая всякие истории.

– Давайте начнем с Бена Франклина, – просящим голосом произнес Элвин-младший. – Он что, правда сумел поймать небесную молнию? 27

10. Видения

Элвин-младший проснулся весь мокрый от пота. Кошмар был настолько правдоподобным, что мальчик судорожно дышал, будто отчаянно пытался убежать. Но бежать было некуда, и он это знал. Он лежал на кровати с плотно зажмуренными глазами и боялся открывать их, потому что не сомневался: стоит ему вглядеться в ночную тьму, как он увидит, что на самом деле кошмар никуда не девался, а наступает на него. Давным-давно, будучи совсем маленьким, он просыпался, заливаясь слезами, когда ему снился этот сон. Он несколько раз пытался рассказать о кошмарном сновидении папе и маме, но они всегда отвечали одно и то же: «Сынок, чего ты боишься, это же всего-навсего сон, на самом деле ничего такого нет. Неужели ты боишься какого-то глупого сна?» Поэтому он приучил себя сдерживаться и больше не плакал, когда ночью сон возвращался.

Он открыл глаза, и кошмар удрал в темный угол комнаты, где его было не рассмотреть. «Ну и здорово. Сиди там и оставь меня в покое», – молча приказал ему Элвин.

И вдруг он понял, что комнату заливают яркие солнечные лучи. На стуле рядом с кроватью лежали черные штаны, курточка и чистая рубашка, загодя приготовленные мамой. Воскресная выходная одежда. Уж лучше остаться в кошмарном сне, чем проснуться и увидеть рядом это.

Элвин-младший ненавидел воскресное утро. Он ненавидел одеваться во все чистое и праздничное, потому что в этой одежде он не мог ни на землю упасть, ни встать на колени в траве, нагнуться – и то толком не мог, потому что рубашка сразу вылезала, и мама принималась отчитывать его, советуя проявить к Господнему дню побольше почтения. Он ненавидел ходить целое утро на цыпочках, потому что когда-то давным-давно утром воскрес Иисус, а играть и шуметь в воскресенье запрещено. Но больше всего он ненавидел сидеть на жесткой церковной скамье, когда прямо на него таращится преподобный Троуэр и вещает об огнях ада, которые ждут всякого грешника, посмевшего отречься от истинной веры и уверовавшего в жалкие силы человеческие. Каждое воскресенье повторялось одно и то же.

Не то чтобы Элвин с презрением относился к религии. Он презирал преподобного Троуэра. Урожай собран, и теперь целыми днями Элвину приходилось торчать в школе. Элвин-младший хорошо читал и справлялся почти со всеми задачками по арифметике, но зануде Троуэру все было мало. Всюду ему надо было приплести свою религию. Другие дети – шведы и прочие европейцы с верховий реки, шотландцы и англичане с низовий – получали легкую взбучку, когда ошибались или выдавали по три неправильных ответа в одной домашней работе. Но Элвина-младшего Троуэр драл как Сидорову козу по любому поводу. И всякий раз дело упиралось не в чтение и не в арифметику, а в религию.