Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— А на кого мы тогда в поход-то идём? — удивился всё-тот же кметь.

— Эти козары другие, — пояснил теперь Корец и, сам окончательно запутавшись, умолк.

В крепости тоже было пусто — только блеснула из пролома в стене зелёными глазами дикая кошка и, шипя, скрылась.

Кони настороженно фыркали, косясь по сторонам.

Шепелю вдруг стало страшно — из каждого пролома, из каждого оконного проёма, из каждой бойницы в крепостной стене на них глядело Прошлое. Славное, теперь уже почти полузабытое. Глядело, шептало в уши, таилось в зарослях бурьяна. Раздвинь — и увидишь. Ржавый обломок меча альбо наконечник стрелы, пожелтелый от времени череп с пробитым лбом… Шурша чешуёй, выползет из глазницы змея и, стремительно мелькнув длинным и юрким чёрным альбо пёстрым телом, скроется в бурьяне. Прошлое дышало за плечом, словно напоминая о себе, словно молча говорило: мы были! Примерь-ка на себя наши дела, прежде чем кричать, что тоже витязь.

Из крепости выбирались молча, словно шли по давным-давно заброшенному жальнику.

Козары не стали на брань с Ростиславом. Сметя силу, приведённую князем на Терек и, невзирая на подошедшие к ним подкрепления горских князей, отступили и начали пересылки гонцами.

Сговорились на третий день — козарские князья обязались отступить от набегов на алан и дозволяли тьмутороканскому купечеству свободный проезд, невзирая, что Ростислав был с Тьмуторокани выгнан северскими князьями. Никто из козар про то и не вспомнил — прекрасно понимали, что беглый князь от своего не отступит.

Так и не ополонясь, Ростиславля рать двинулась обратно. Кмети поварчивали — не добыли ни полона, ни зипунов, к чему и поход был. Таким ворчунам Славята веско сказал, словно гвоздь забил:

— Велик воитель, который без боя своего добиться может.

Шепель молчал — понимал, что он пока ещё не вправе подавать голос, хоть и не отрок уже. Мотал на ус. Усы у него уже росли, хоть и жидковаты ещё были.

Сухая солоноватая пыль вилась в воздухе, тонким слоем оседала на плащах, шапках и доспехах. Хотелось пить.

Ростислав Владимирич бездумно нашарил на поясе кожаную флягу и поразился её лёгкости. Встряхнул — так и есть, пустая. И когда всё выпить успел? Князь оборотился — у кого бы воды спросить…

Шепель тут как тут — постоянно крутился парень у князя на глазах, памятуя свой успех на Кубани.

— Что, княже? — мгновенно спросил он без всякого угодничества — как равный у равного, у первого среди равных.

— Да пить, — князь беспомощно усмехнулся и снова покачал пустой флягой. — Сгоняй в обоз, что ли?

— Не, — отверг весело Шепель, отцепляя свою флягу от пояса, и на недоумённый взгляд Ростислава пояснил. — Долго же…

И протянул флягу князю.

— А ты чего же, не пил, что ли? — удивился Ростислав Владимирич, принимая тяжёлую и даже сквозь двойную вощёную кожу холодноватую флягу.

— Да нет, — Шепель засмеялся — блеснули на смуглом лице белые зубы. — Я её уж второй раз наполнил — солоно больно. Всё время пить тянет, хоть и привычный я — у нас на Дону об эту пору тоже жарковато. Однако же не так…

Князь усмехнулся и глотнул — вода была холодная и свежая, мало того — ещё и вином подслащённая, несколько капель всего, а всё же. Вновь подивился:

— Да где же ты воды такой набрал-то? Неуж в обозе в бочках такая холодная?

Шепель фыркнул.

— Откуда им, — кметь смешно сморщил нос. — Она уж почти что затхла у них. Тут неподалёку меж камней родник есть. Случайно сыскался.

— Неуж там вода с вином течёт? — князь нарочито зловеще сощурился — паренёк его забавлял. Добрый вой когда-нибудь будет, если раньше шею себе не свернёт.

Шепель расхохотался — притворный княжий гнев его не пугал ничуть, равно как не напугал бы и взабольный.

— Это мне обозные воду подсластили за то, что я им родник этот показал раньше иных. Ну, после нашего десятка, конечно…

Провор, — одобрительно подумал князь, прямо-таки любуясь кметём. — Этот нигде не пропадёт, хоть и холопства в нём — ничуть, днём с огнём не сыскать. Добрый народ здесь в степи живёт… Ни под козарами не сломились, ни под печенегами…

Князь отпил ещё и протянул флягу Шепелю.

— Оставь, княже, я себе ещё достану, — кметь чуть смутился. Но князь только покачал головой:

— Так не пойдёт, кмете.

Вытащил свою флягу, шитую серебряной перевитью, отлил в неё половину и снова протянул кметю. Свою флягу, княжью. Тот замотал головой чуть даже испуганно.

— Бери, говорю! — Ростислав повысил голос.

Шепель послушно взял и молча отъехал чуть посторонь, слегка испуганно косясь на князя. Ростислав чуть усмехнулся уголком рта — стесняется парень, как бы его свои дружинные не зазрили, что мол, милостей княжьих ищет.

И снова отпил — сушь донимала. Тут, на Полуострове, мало кто сухой дорогой к Тьмуторокани ходит, а уж ратями — и подавно. Какой смысл — с суши осадой город всё одно не взять. Да и с моря тоже. Только изгоном. Альбо вот как он, Ростислав — когда свои люди в городе есть.

И Святослав Игорич, прапрадед, Тьмуторокань изгоном взял, с моря и суши враз. Ну он мастер был на такие дела. Не зря же Барсом прозвали…

Глаза, разъеденные потом и пылью, вдруг различили вдали, у самого окоёма какое-то шевеление. Ростислав протёр глаза, поморгал, стряхивая с ресниц соль. Всё одно видно было плохо.

Он покосился на кметей — ближе всех опять-таки был Шепель, хоть и старался изо всех сил напустить на себя важный вид. И тоже вглядывался во что-то, что шевелится на окоёме.

— Шепель! — окликнул князь. На сей раз кметь отозвался не вдруг. Пришлось повторить, возвыся голос. — Шепель! Чего видишь там?

— Да вроде как всадники какие-то, — неуверенно ответил кметь, всё ещё щурясь и прикрывая глаза от солнца.

— Вроде, вроде, — передразнил князь. — А если не вроде?

— Дозволишь разведать, княже? — парень коротко хмыкнул и, не дожидаясь дозволения, сорвался вскачь. Кричать что-то вслед было бесполезно, и Ростислав подозвал Славяту:

— Воротится — накажешь его как следует. После похода.

Гридень только согласно кивнул. Парень и ему нравился, не только князю, а только больно уж своеволен — почти год в княжьей дружине, пора бы и навыкнуть к послушанию. Рановато его сразу в кмети приняли. Да и давешняя выходка с касогами сошла с рук, так и возгордился.

Ждать пришлось недолго — Шепель возвращался, скакал-стелился по степи, и солёная пыль клубилась на ветру серым плащом за спиной. Подскакал ближе, осадил коня.

— Гонцы, княже! От тысяцкого Колояра Добрынича.

Он наткнулся взглядом на суровый взгляд Славяты и торжества в нём несколько поубавилось.

— Добро, — кивнул князь и снова всмотрелся в шевелящиеся на окоёме тени, в которых теперь и он сам хорошо мог разглядеть всадников.

А гридень, меж тем, ласково поманил Шепеля к себе пальцем.

— А ну-ка, голубь, отъедем в сторонку.

Отъехали — и Шепель ощутил у своего носа увесистый кулак старшого.

— Видел? — осведомился Славята.

— Ну, — буркнул парень, мрачнея.

— Хрен гну! — рыкнул Славята так, что конь под ним заплясал. — Ты чего это взял за манеру без приказа куда ни попадя соваться? Думаешь, один раз с рук сошло, так и дальше то же самое будет?!

Шепель молчал. Да и что говорить-то — гридень был кругом прав.

— Пока я здесь старшой — так не будет! — припечатал Славята. Перевёл дух и закончил. — Воротимся в Тьмуторокань — три дня будешь на поварне княжьей репу чистить и помои вывозить. И навоз с конюшни. А ещё раз такое выкинешь — из кметей в отроки сгоню к упырячьей матери. Благо, молод ещё… Всё понял?

— Всё, — смиренно ответил Шепель, опустив глаза, чтоб не выдать опять нахлынувшего щенячьего веселья — он думал, наказание будет строже, боялся — из дружины вовсе выгонят. — Спаси бог за науку.

Славята молча отворотился и двинул коня следом за князем, а Шепеля смачно приложил кулаком меж лопаток обычно угрюмый кметь Заруба: