Девятимечье. Тетралогия

За последующие несколько декад империя чуть не вымерла — почти все стремились поскорее уйти в Лучший мир. Тогда Христес вновь обратился к жителям, прося их поумерить пыл, и напомнив, что даже через страшную боль уйти в Лучший мир может не каждый. Вот тогда-то люди и придумали Церковь, служители которой отбирали достойных и предавали их мучительной смерти.

А стоящий во главе страны демон, притворяющийся святым, наслаждался их болью, пил ее, как изысканное вино, и с каждым днем становился все сильнее. Спустя десять лет после основания Церкви Христес ушел из империи, поставив во главе ее своего смертного сына. Куда он ушел — никому не известно, но о нем не было слышно в течение долгих двухсот пятидесяти лет.

За это время жизнь в Империи кардинально изменилась. На престол взошел праправнук Христеса, удивительным образом сохранивший в себе доброту своей человеческой матери, и эта доброта в нем сумела задавить демоническую кровь, доставшуюся от отца. Молодой человек был умен и достаточно быстро сумел разобраться в истоках царящего в империи кошмара, кошмара, на который ежедневно сотни людей добровольно себя обрекали. Он начал менять страну. Медленно, осторожно. Потом объявил, что к нему снизошел его великий прапрадед, и сказал, что он нашел новый способ перейти в лучший мир, и способ этот — от обратного прежнему. Жить, не причиняя боли и не множа страдания, жить в любви ко всему живому, жить, радуясь счастью других и помогая в несчастье тем, кому не повезло. Измученные, хоть и не осознающие этого, люди изменились полностью за два поколения.

Скорее всего, именно это кардинальное изменение и стало ошибкой. Внезапно лишившись постоянного притока энергии боли, разгневанный Христес вернулся. Он воззвал к людям, упрекая их в том, что они отступились от него — но люди сочли его демоном, лишь принявшим обличье их бога. О, знали бы люди, насколько они были близки к истине!

Сияющий оскорбился. Сияющий разозлился. Сияющий наполнил империю демонами в человеческом обличье, называвшими себя Инквизиторами. Церковь была полностью реформирована, введены жесткие законы, борющиеся со всем тем добрым и светлым, что успел взрастить в империи праправнук Христеса — кстати говоря, преданный мучительной смерти на главной площади Иоаннита.

— И через десять лет после возвращения Сияющего, то есть — чуть больше тысячи лет назад, Христесар стал таким, как сейчас, — закончил Хейсар. Голос старика охрип от долгого рассказа.

Несколько минут Этьен сидел, не шевелясь и почти не дыша — он пытался осознать то, что только что услышал. Наконец он медленно выдохнул, протянул чуть дрожащую руку и залпом выпил почти полбутылки вина.

— Создатель, какой же ужас здесь творился и творится, — еле слышно проговорил он. — Я знал, что Инквизиторы — редкостные твари и нелюди, но и подумать не мог, что они служат жуткому демону, питающемуся эманациями боли и ужаса…

— Не думаю, что многие из экзекуторов знают, чемуони служат, — Хейсар вновь потянулся к бокалу. — Святейшие отцы — да, безусловно. Но остальные — вряд ли. Инквизиции более тысячи лет, и за это время Христес неплохо замел следы. Ни в одной библиотеке вы не найдете упоминаний о времени правления злополучного праправнука Сияющего. Этих почти ста лет словно бы никогда и не существовало. Почти никто не знает, что когда-то было иначе, нежели сейчас. На протяжении десяти с лишним веков людей запугивали и заставляли считать существующий порядок единственно правильным и возможным. Да, сейчас они идут на смерть не добровольно, а с ужасом и стараясь всеми силами избежать страшной участи — но почти никому в голову не приходит, что можно попытаться бороться с Инквизицией. Инквизиция слишком сильна и слишком страшна, чтобы кто-нибудь осмелился бросить ей вызов.

— Но я же осмелился, — Этьен усмехнулся.

Старый апостолит покачал головой.

— Вы — другое дело, Властитель. Вам дана великая сила, а им всем — нет. Даже мы, Ковен — мы тоже сумели найти силу, и силу немалую, но тем не менее, если бы не вы, мы бы никогда не осмелились выступить против Инквизиции. Мы хотели всего лишь жить по законам доброты и справедливости, а не боли и страха, и мы готовы были бежать из империи, не принимая бой. Только двое из нас остались бы, чтобы попытаться открыть миру правду — да и то, без особой надежды на успех.

— А Тайный Орден? Я присоединился к ним около шести декад назад, но и до меня они существовали достаточно долгое время.

— У них тоже есть сила. Причем, пожалуй, наиболее значимая в наше страшное время. Я уверен, что многие члены ордена — высокопоставленные апостолиты, а то и даже церковники, понимающие, что так— все же нельзя. Возможно, и кто-то из Инквизиторов, например, Харкет или Грегориан.

— Почему именно эти двое? — удивленно спросил Этьен. Он уже убедился в остром уме и немалой мудрости собеседника, и ожидал, что тот назовет имя реального главы Тайного Ордена, но Харкет? Это оказалось неожиданно.

— Грегориан мне просто кажется человеком честным, даром что экзекутор. Но с ним я никогда не общался, и знаю о нем мало. А Харкет — человек дела. Другим он кажется жестоким, циничным, и недалеким — но я знаю его уже лет двадцать. Прикрываясь маской не очень умного любителя чужой боли, он умело вырезает в Атане всяческую шваль, вроде настоящих демонопоклонников — то же Братство Крови — и в то же время успешно спасает людей, ничем казни не заслуживших. Всеми правдами и неправдами, он вытащил из подземелий резиденции более сорока птенцов Ковена.

— Даже так? — граф чуть подался вперед. — Хорошо, что вы рассказали мне это. Я не знал о деятельности Харкета и действительно считал его глуповатым садистом. Больше того, у меня на руках есть показания лорда-коменданта, которые позволили бы мне уничтожить Харкета в считанные часы совершенно официально.

— Надеюсь, теперь вы не станете этого делать. Он хороший человек, и делает все, что в его силах, спасая от Инквизиции невиновных. Он и пошел-то в эту жуткую Церковь лишь ради того, чтобы помогать тем, кто нуждается в помощи.

— В таком случае, возможно, мне стоит ему открыться, — задумчиво проговорил Этьен.

— Я полагаю, стоит. Он не раз говорил мне, что все наши усилия почти что бессмысленны — нам никогда не уничтожить Инквизицию, и мы можем только спасать от нее тех, кого можно спасти. И добавлял с горечью в голосе: «Если бы пришел Черный Властитель, тогда у нас были бы шансы». Харкет не питал лишних иллюзий, но помнил, что после прихода Властителя мир менялся до неузнаваемости, и считал, что если мы все сделаем правильно, то сумеем повернуть эти изменения в лучшую сторону.

— В таком случае, я поговорю с ним завтра же.

— Не забудьте передать, что вы от меня. В противном случае, кем бы вы ни были, он не станет вам доверять в вопросах, касающихся Ковена.

— Хорошо.

— И еще, я хотел спросить… Вы упоминали лорда-коменданта, Аскена де Векрета, вчера арестованного вами. Я хотел бы узнать о его судьбе, если это возможно. Он неплохой человек, хоть и трусоват немного.

— Он жив, и завтра вечером я организую ему побег. Кстати, будьте спокойны — он не сказал мне ни слова о Ковене. Все, что я узнал, я напрямую считал из его памяти. Аскен не предал вас, хотя и до безумия боялся пыток.

Хейсар с облегчением выдохнул.

— Слава богу… Я уже боялся, что мы потеряли его.

— Завтра ночью он будет у вас, — улыбнулся граф. — А сейчас я хотел бы вас попросить рассказать мне о вашем боге и о шестерых Покровителях. Кто они, что собой представляют, каковы их цели, откуда они взялись и так далее.

— Конечно. Впервые я услышал об ином боге, кроме Христеса, когда мне было десять лет. Да и до того, отец постоянно говорил мне, что жить надо, не исходя из соображений выгоды и личной безопасности, а думая о том, как не причинить боль другим.

Когда мне исполнилось десять, он рассказал мне о боге. Я был счастлив… Понимаете, граф, с раннего детства я испытывал потребность верить. Верить в добро, в справедливость, в честность, во все те качества, что так дешево стоят в этой проклятой стране. Как и любого отпрыска благородного семейства, меня трижды в декаду водили в храм, я слушал проповеди и легенды о Великом Боге, Который Спас Империю, и так далее — и мне было очень больно оттого, что приходилось верить в божество, принесшее людям столько страданий и горестей. Когда же отец рассказал мне о Едином Господе и шести его святых, которых называли Покровителями, я понял, что отныне моя жизнь будет посвящена служению им.