Комсомольская сказка

Раз, два, три… считают гости. И вдруг замолчали. Семен стоит, страшный, перед столом, а над его головой кружатся черные вороны, и серые воробьи, и белые лебеди.

Совет да любовь, говорит Семен громким голосом.

Замерла тут девица и в лице переменилась. Смотрит на него — и горе, и радость у нее в лице смешались. А генерал ничего не понимает. А с двух сторон братья к ним бегут ее.

Семен, закричала Варвара и упала на землю без чувств.

А Семен взял шампанское, говорит генералу: «Поздравляю! Долгих лет! Счастья! Пусть хоть у нее оно будет». Выпил, и тут братья на него налетели. Он беглый преступник, кричат. Хватайте его, он из тюрьмы бежал.

На свадьбе мильтонов много было, милицейская все-таки свадьба. Схватили Семена за руки, а он стоит и бежать никуда не собирается. Невесту тем временем подружки откачивают, машут платочками. Генерал поднял взгляд и говорит: «Ты кто такой?». «Беглый я, — отвечает Семен, глядя в глаза ему, честно и открыто. — Три дня назад из тюрьмы бежал, три дня до Москвы добирался». «А сколько ж тебе сидеть оставалось?» «Сидел я двадцать лет, а сколько оставалось… скажи мне сперва, который час?»

Генерал посмотрел на часы свои, золотые, хорошие, и говорит: «Сейчас четыре часа дня и одна минута».

«Хорошо, — отвечает Семен. — Аккурат минуту назад я бы на свободу и вышел». Удивился генерал очень. «Что же ты! — закричал. — Ради чего бежал?!»

«Надо было, — говорит Семен. — А почему и зачем — это вы меня не спрашивайте. То мое дело».

Сапунцов смотрит на Кюхюля, старик чешет в подмышках. В иглу уже тепло от человеческих тел и огня, поэтому Сапунцов откидывает капюшон и снимает вязаный чулок, который открывает закрывает от мороза лицо и уши. Хорошо. Голова отдыхает. Кюхюль наливает ему еще отвара и показывает: давай, заканчивай.

— А что заканчивать? — Сапунцов медлит, отхлебывает кипятка, пахнущего хвоей. Ай, блин. Язык обжигает, во рту вяжет от хвойного вкуса. — Дальше было просто. Отвели Семена в тюрьму, другую, не ту, где он сидел. В Московскую, в Бутырку что ли? В общем, сидит там Семен, ждет приговора, который ему еще десять лет добавит, как за побег положено.

И приходит к нему однажды та девушка, Варвара.

Сапунцов вздыхает, глотает отвар. Что-то рассказ становится уже не бойким, а тяжелым, словно свинец грузить или уголь мешками. Или лес валить, когда уже сил не осталось, а бригадир командует: давай еще, шевелись, бродяги!

— Семен сначала отказывался на свидание идти, но потом пошел все же. Видит, сидит перед ним та девушка, которую он от бесчестья спас и из-за которой двадцать лет в тюрьме отсидел. Пришла она в красном платье болгарском, как девушки в столице ходят, в дорогих украшениях, с прической модной. И плачет она, сидит. Красивая такая, что глаз не отвести. Смотрит на нее Семен и говорит слова обидные: «Зачем явилась? Я, может, и вор, и убивец, но до чужой жены не охотник».

Варвара заплакала и говорит:

«Я тебя погубила. Когда судили тебя в первый раз, я хотела пойти, рассказать все, но братья меня не пустили, грозились: убьют».

«Так ты из жалости меня полюбила, значит? — недобро усмехнулся Семен, солдатский сын. — Не надо мне такой жалости».

«Сначала из жалости, а потом по-настоящему полюбила. Когда ты сказал, что меня всякой будешь любить — хоть красивой, хоть нет. Ждала я тебя, Семен».

«Не дождалась».

«Стал ко мне свататься начальник милицейский. И тогда братья сказали, что убьют тебя, если я за генерала замуж не выйду».

Побелел тут Семен.

«Лучше бы мне быть убитому, — говорит. — Ты теперь замужняя жена. Ничего не поделаешь».

Она залилась слезами пуще прежнего. Семен встал и хотел уже выйти, но на пороге обернулся.

«Хороший человек твой генерал?» — спрашивает.

Она поднимает голову, под глазами черные тени, тушь потекла.

«Очень хороший».

«Тогда будь ему хорошей женой. И ничего не бойся. Никогда ничего не бойся. За себя можешь бояться, но не за других».

Потом подумал и говорит:

«Братья убить меня, значит, обещали, если за генерала не выйдешь?»

«Да».

«Понятно».

Семен наклонился тогда и решетку погладил, словно девушку ту приласкал. «Прощай», — сказал он и вышел.

Сапунцов дергает головой, кружка вылетает из рук и опрокидывается. Пар взлетает. Ф-фух! Горячий отвар впитывается в пол, протаивая неровные ходы. Снег вокруг них окрашивается в зеленый.

Кюхюль смотрит на Сапунцова, но ничего не говорит.

— В общем, дальше было просто. Дали бы Семену десять лет, если бы на суде том не появился генерал и не рассказал, почему с Семеном такая беда приключилась. Пожалела его судья. И дала Семену всего полгода, для порядка. Отсидел он срок и вышел на свободу ранней весной, в марте. Капель вокруг, солнце сияет. Идет в ушанке старенькой, потертой, в ватнике и одежде казенной, а вокруг весна шумит.

Приехал, а мать его старенькая уже, болеет. Обнял он ее. День отдохнул, а потом пошел на работу устраиваться. Жить-то надо. Сначала ему работы не давали, у него из документов — одна справка из тюрьмы. Но ничего, справился. Сначала черной работой, потом и хорошей начал заниматься. Токарем на заводе стал. Деньги появились. Только вот, сколько мать его ни просила, так и не женился Семен. Долго ли, коротко ли, только умерла она. Семен погоревал, на могилке постоял. Справили поминки. Семен домой пришел, поплакал. Утром переоделся в самый лучший свой костюм (у него еще с тех времен, как он часовым стоял, костюм хороший остался), взял штык-нож и пошел к братьям Варвары. Они в то время в саду гуляли, думали, что бы еще с генерала взять, через сестру-то свою.

Увидели они Семена, испугались, стали на помощь звать. Только не успели. Семен, солдатский сын, зарезал сначала одного, потом другого. Бросил штык-нож окровавленный в реку и ушел.

С тех пор больше его в том городе не видели.

Сапунцов некоторое время молчит, глядя в огонь. Потом поднимает голову, смотрит на Кюхюля.

— Вот и сказке конец, — говорит он. Кюхюль кивает: да. — А кто слушал… душно мне.

Скрип снега. Сапунцов выбирается на улицу с непокрытой головой, сразу мерзнет. Ноздри обжигает морозом. Лоб словно обручем стальным сдавливает. Он стоит на темнеющем, синеющем снегу и ветер трогает его седые (а ему всего тридцать два) виски.

— А кто слушал — молодец, — говорит он вполголоса. Пар дыхания отваливается толстыми белыми клубами, оседает на бровях и ресницах. Сзади из иглу вылезает Кюхюль, подходит, качает головой. У него в зубах дымится трубка. Хорошая история, показывает жестами старик. Накинь капюшон, замерзнешь.

— Да, — говорит Сапунцов. — Дурацкая, конечно. Но неплохая.

Уши от мороза горят, как обожженные. Сапунцов надевает капюшон. Тепло. Ушам даже больно от внезапного тепла.

Кюхюль дает ему трубку. Засунув в рот горелый обкусанный мундштук, Сапунцов вдыхает дым. Они стоят вместе с «настоящим человеком», курят и смотрят, как вдалеке синеет лед.