Апрель. Книга вторая (СИ)

Дорога вывела меня к небольшому пруду. Деревья окружали его со всех сторон. Я решил обойти пруд по берегу и возвращаться домой.

Я уже привык к тому, что никто не мешал моим блужданиям, и досадливо поморщился, увидев мальчишку с удочкой — загорелого, обветренного, лицо его было узким, веснушчатым и каким-то очень «деревенским». Что мальчишка из «деревенских», было видно и по его одежде — мешковато сидевшей короткой рубахе и штанам до щиколоток. Мальчишки в городе носили туники и чулки.

Мы долго пялились друг на друга. Потом «рыболов» спросил:

— Ты один, что ль, из городу притопал?

Я кивнул и тут же мысленно обругал себя — лучше бы соврать, что с отцом, который чуть поотстал, но скоро догонит.

— Поня-а-а-атно. — И мальчишка замолчал, как видно, тоже выбитый из колеи неожиданной встречей. Он с интересом разглядывал меня, соображая.

— А я тут вот… рыбу, значит, ужу. Ты рыбу удить умеешь?

Я помотал головой.

— А… Поня-а-атно. — И опять молчим. — Как у вас там в городах это… девчонки-то?

Он ухмыльнулся, а я удивлённо мигнул: что — «девчонки»?

— Папаша-то у тебя кто? — «Рыболов опять сменил тему.

— Архитектор. — Тут и сочинять не нужно — должность отца, не такая уж важная, называлась красивым и «значительным» словом. В глазах мальчишки мелькнуло что-то вроде испуга, но потом он снова окинул взглядом мою потёртую и кое-где заштопанную тунику, и понимающе хмыкнул:

— Ну, да ты врать умеешь… Архинекторы во дворцах белокаменных, а сынки их на лошадях с мечами, и гвардейцы с ними…

Не знаю, кого он называл «архинекторами», только ясно, что в голове у деревенщины был по этой части кавардак.

— Не «архинектор», а архитектор!

— Да хоть бы и архипипектор! — Он засмеялся неприятно, и я подумал — как жалко, что такое хорошее место оказалось испорчено: бродить тут мне больше не хотелось, надо было поскорее избавиться от этого глупого пацана с удочкой и идти домой.

— Ты первый раз тут? — спросил он.

— Первый…

— Небось и рыб наших не видел… Во, гляди! — Он ухватил меня за локоть расцарапанной, в ссадинах и цыпках, рукой, подвёл к берегу. — Видишь?

— Да где?

— Ты глянь лучше-то! — Тут он толкнул меня — несильно, но берег был скользкий, так что я сел в воду, перепугано взмахнув руками. «Рыболов» захихикал, но помог мне встать.

— Городские все неуклюжие, как бабы… А ты, вообще-то, пацан или девка, а?

Я промолчал и хотел вылезти на берег, но «рыболов» не дал, пихнув снова. Глазки у него сделались колюче-гадкими.

— Ты к моему пруду не ходи больше, понял? У вас там, у пипекторов, своих прудов хватает, небось.

— Не приду, — пробурчал я, сжал зубы.

— И ладно.

Я опять хотел выйти из воды — а он опять толкнул.

— Покажь, пацан ты или девка — тогда пущу.

Хоть бы не зареветь, подумал, а то вообще забава ему будет…

Я отступил в воду дальше. Берег делался круче, а плавать я не умел. Пацан стал посвистывать и шлёпать удилищем по воде.

— Эх, чего с тебя взять… Ладно, зайдёшь по горло — пущу.

Но я решил стоять на месте. Кажется, пацану уже наскучила забава, он зевнул.

— Эй!

Окликнули от дороги. Среди деревьев стоял… мальчик в странном наряде — короткая, облегающая курточка, чёрная с золотым шитьём и такие же короткие штанишки. У него было круглое лицо, а глаза, видно, по девчоночьи красивые, он зло сощурил.

Мой враг явно перетрусил не меньше, чем я сам минуту назад. А я уже не боялся. Было только стыдно.

— Ты, конопатый с палкой, подойди!

«Рыболов» двигался крошечными шажками и остановился довольно далеко от мальчика в чёрном.

— Обычно я не трачу время на таких, как ты. Тех, кто мне мешает, я просто уничтожаю. Впрочем, и в этом давно уже не случалось необходимости. Я даже… соскучился. Для развлечения моего… друга, я покажу, что бывает с теми, кто забывает уступить дорогу. — Мальчик в чёрном замолчал — и как-то странно застыл — так застыл однажды на моих глазах больной падучей, перед тем как забиться в судорогах. Я испугался, что с мальчиком случится то же самое. Но тут «рыболов» быстро присел, раскинув руки, будто курица. Пальцы его стали хватать траву, он пытался впиться ими в дёрн и тут же сломал себе ноготь. Я хотел отвернуться, но, как в дурном сне, не мог. «Рыболов» вырывал комки земли вперемешку с травой и запихивал их себе в рот. Глотал, давился, кашлял. Слёзы и сопли текли по его лицу, и, наконец, я пересилил оцепенение и крикнул:

— Брось… ну, брось же!

Мальчик в чёрном будто с усилием перевёл взгляд на меня и кивнул. «Рыболов» упал на траву, быстро, перебирая руками и ногами, как паук, отполз на несколько шагов и замер, скорчившись. Я знал почему-то, что он жив.

— Да. Он неприятен изнутри так же, как и снаружи. Хорошо, что ты рано прервал меня — иногда утрачивается чувство времени, тем более, что этим давно уже не занимался. — Он помолчал, потом, наверно, решил уточнить: — Наказанием тех, кто огорчает моих друзей. — И опять пауза. — У меня давно не было друзей. Я… отвык. Ты прости, если я что-то делаю не так — говори сразу.

Он пристально посмотрел на меня. Я испуганно кивнул.

— Не бойся. — Он будто хотел улыбнуться, но то ли передумал, то ли не сумел. — Мой друг никогда не станет моим врагом. Я умею выбирать. Это я… хорошо… делаю.

Уже в кровати я понял, как сильно устал за день. Ноги гудели, а стоило закрыть глаза — и я будто падал куда-то. Сперва это пугало чуть-чуть, перед глазами то и дело мелькали цветные картинки — всё, что виделось за день, но какое-то игрушечное, я понял, что могу обращаться с ним, как с мозаикой — переставлять кусочки и даже менять их, плохое делать забавным и нестрашным, делать свет ярче, ускорять или замедлять время.

Потом опять закружилась голова. Я раскинул руки, потому что хотел нащупать кровать и уцепиться за неё для надёжности. Но вокруг была только прохладная пустота — и какой-то шум.

Прохладная морская пена, почему-то подумал я. Я лежу на морской пене. А подо мной — бездна, тыщи метров бездны. И я утону. Я не умею плавать, но даже если бы умел…

Так лети! — сердито сказал голос. То есть, я сперва решил, что сердито. Голос был незнакомый, какой-то напряжённый, тревожный.

Как? Как я взлечу прямо с воды, я же не чайка! Я отказался ею быть, я обозвал её, нехорошо обозвал…

Глаза того, кто говорил со мной, оказались близко-близко.

Налетит ветер…

Ветер дул в темноте, сильный, упругий. Он бы легко меня поднял и унёс, если бы не вода. Как сделать, чтобы моё распластанное на волнах тело оторвалось от этой прохладной бездны?

При чём тут вода? — сказал Он. — Когда ты боишься. Глубины внизу или высоты вверху. Вот и болтаешься между ними, как поплавок.

Я разозлился на себя до слёз. Вот и он тоже презирает меня за страх. Ну и ладно. Не надо мне таких друзей. Никого мне не надо тогда. Я сам…

Шквал смял поверхность моря, как удар громадной ладони. Сначала я был на гребне волны, а потом понял, что обезумевший воздух несёт меня боком — так однажды перед грозой ураганный ветер расшвырял по небу ласточек, не успевших или не пожелавших укрыться.

Город кончается на западе, немного не дотянувшись до моря. Дальше, далеко в море, уходит прямой и тонкий мыс с крикливыми чайками, рокотом гальки и шорохом волн. Город обрывается у мыса, у нагромождения утёсов, разделённых трещинами, в которых плещется вода. Там полно скользких обломков скал, торчащих из воды, а в расщелинах водятся морские дракончики с ядовитыми шипами.

Перебраться на мыс по утёсам нелегко, и я ни разу не решился на это. Мама вообще строго-настрого запрещала даже подходить к Стреле.

— Каждые несколько лет находится юный болван, готовый покрасоваться перед дружками — и хорошо ещё, если дело кончается только сломанной ногой, рукой или ребром, — вторил ей отец.

— Я не болван, — говорил я. — И вы это знаете.