Темное солнце (СИ)

Услышав его слова, Медноликая мысленно возмутилась. Она помнила, как все было, видела случившееся, и слова властелина, несомненно, были лживой попыткой переврать правду, исказить ее в свою пользу. "Тьма никогда не врет, для нее в этом нет нужды, ибо правда ранит сильнее и вернее льстивой, сладкой лжи", - вспомнились ей слова ее няньки о Тьме и северных пределах. Лаитан мысленно встрепенулась, но все ее естество отвергало глупые попытки властелина Замка обвинить ее в своей смерти. Он был жив, и это противоречило его словам, что бы там не случилось в прошлом с Посмертником и северной Твердыней. Он лгал, и это было очевидно для Медноликой. Но... Но где-то внутри кровь стучалась в висках, разгоняя сердце и учащая его ритм. Где-то внутри Лаитан отчаянно боролась с искушением спросить версию событий с точки зрения властелина. "Он лжет тебе, лжет! - кричали ее предки голосами матерей. - Тьма лжет всегда! Ты же помнишь, ты - это мы!"

Ты - это мы. И кто же тогда она сама? Кто такая Лаитан, если кроме олицетворения конца Империи ее имя не значит почти ничего? Если она - плоть от плоти таких же, как она, ушедших в историю и оставшихся в крови взвесью золота? Какая могла бы быть у нее судьба, случись ей родиться в любое другое время, любым другим человеком, самой по себе, без груза ответственности и принятия ее. Лаитан почувствовала себя пустым мешком, в который ссыпали по горсточке всех круп и прочих продуктов на дорогу. Важность оболочки для транспортировки еды никто не отменял. Без мешка путнику трудно идти дальше и носить свои вещи. Но вытряхни его на дорогу, съешь все припасы и износи одежду - что останется тогда? Рваная тряпица в пятнах сала или крови.

Морстен оторвал взгляд от порозовевших щёк Лаитан, закрывшей глаза где-то на середине его тирады. Она дышала размеренно, но слишком часто для спящей. "Притворяется". Он посмотрел на едва заметное сквозь серое и чёрное переплетение мёртвой листвы и ветвей небо. Едва изменившийся оттенок низких облаков подсказал ему, что скоро рассвет.

Он легонько похлопал её по щекам, а потом потянулся к шее проверить, как бьётся пульс. Но его руку остановила ладонь Лаитан, крепкая и уверенная.

- Не время избавляться от меня, властелин, - прохрипела она, - добить можно потом, если сил хватит.

Картины прошлого заставили Лаитан присмиреть и избавиться от напыщенного тона властительницы.

- Морстен, - добавила она. Имя пришло само, вместе с памятью предшественницы, вместе с кровью, вместе с обмороком. Она слышала, как его звали по имени. Где, когда? Тогда, сотни лет назад? Здесь и сейчас? Но тогда кто? Кто тут знал его имя, если его не знала даже мать матерей?

Он посмотрел на неё слишком долгим изучающим взглядом. А через секунды взгляд снова затянулся непроницаемой плёнкой цинизма и отрешённости. Кажется, он понял слова Лаитан по-своему. Особенно, когда она произнесла его имя. Тихо, слишком тихо даже для своих жриц. Он услышал ее, она знала точно, но понял по-своему. Лицо властелина выражало удовлетворение, будто он ждал, что она его вспомнит, чтобы слова о смерти не пропали даром, легли на благодатную почву, пробудили память. И чтобы месть, дрожащая в нем, будто биение чужого сердца, была слаще и дольше.

- Ветрис не мой ручной зверь. Он волк Долины, мой союзник в этом походе.

Лаитан обходила стороной слухи о помолвке. На это были причины. Ветрис предложил ей военный союз, но его слова теряли бы смысл, дойди они до океана и найдя там ответы и лекарство от чумы Посмертника. А ещё он предложил смешать народы, чтобы усилить их, спасти от вымирания и грязнокровия браков с обычными людьми. Лаитан не хотела обрекать Империю на смерть, но она должна была умереть. Мать матерей не сказала "да", но она и не сказала "нет". Все зависело от итогов похода. Теперь, как ей казалось, не просто все, а что-то еще, чего она не могла пока понять.

Морстен ненавидел её. Ненавидел, но пока что нуждался в ней, бросаясь спасать и охранять. Ему это было по силам, да и смерть, как видела Лаитан, не берет человека дважды, если не участвует Посмертник.

- Кто ты такая? - сузив глаза, все же спросил властелин, не надеясь на ответ.

- Я Медноликая мать всех матерей, Лаитан, жрица и Мастер Мастеров Империи, - сказала она, пытаясь встать. После спирта в зелье её шатало. перед глазами все плыло и двоилось. Властелин толкнул её в бок, выравнивая положение тела в пространстве. Лаитан пошла к своим людям, где её подхватила подоспевшая Киоми, а Морстен зажал в кулаке одну из чешуек с тела Лаитан. Он чувствовал, что с ней что-то не так. Спрятав чешуйку подальше, он плюнул на поляну, оставив в месте плевка небольшую выжженную прогалину чёрной золы и пепла. Сунув меч за спину, он пошёл прочь, размышляя о своём.

Впервые за долгое время он испытал странное тягучее чувство неуверенности. Несовпадение памяти и поведения, странные слова о союзе с Долиной и уход от ответа о том, кто такая Лаитан - все это натолкнуло его на мысль, что Империя гораздо больше походит на химеру. На металлическую статую, покоящуюся на глиняном фундаменте, который подпорчен годами, дождями и ударами стихии. И стоит толкнуть её посильнее, и она рухнет, погребая под собой все остальные народы. Мать Матерей, сколько бы ей лет не было, была кровью от крови своей страны, в гораздо большей степени, чем все остальные владыки, завися от состояния дел в ней. Только Тёмный Властелин и, пожалуй, Посмертник были свободны от этой связи, установленной давным-давно, ещё до того, как образовались страны и союзы народов. У Морстена, являвшемся всего лишь очередной тенью на тёмном престоле, не было государства, но был народ. Повелитель Жизни После Смерти, как выспренно именовал себя этот выползок могильного червя, не имел народа, но охватывал своей прежде кратковременной властью весь мир. Если не лгал, конечно.

"Империя неизлечимо больна, - понял Гравейн, обернувшись к Лаитан, опиравшейся на руку Киоми и о чём-то с ней жарко спорящей. Голубые глаза Ветриса, стоящего рядом с ними, словно два клинка, резанули его взглядом. Варвар наклонил голову и обнажил клыки. Морстен выдержал угрожающий взгляд Коэна, не поменявшись в лице. - И её владычица страдает и гибнет вместе со страной. Долина, Трёхъязычье, великая Степь, княжества Золотого пояса, сателлиты и данники Империи, города-государства Юга - они все на грани смерти. Мир умирает, медленно и постепенно. Словно кто-то выпивает из него жизнь, по капле, неощутимо. Посмертник? Неужели он так силен?"

На границе между ночью и моментом, когда краешек солнца показывается над горизонтом, сила тьмы усиливается многократно, хотя и не краткий миг. Он ждал этого момента, чтобы отыскать своих тхади, которых должен был перебросить сюда верный Замок. И он ощутил их далеко впереди. В эхе их простых мыслей были странные нотки, пахнущие поражением и позором. Далеко на севере пошевелился зверь-Замок, почувствовав прикосновение сознания своего хозяина-симбионта, но солнце встало над туманным краем мира, и связь прервалась.

- А, зараза... - Морстен поморщился, и, покопавшись в поясе, достал небольшую склянку. Глотнув отвратительной на вкус жидкости, он прислушался к себе, чувствуя, как снова наливаются силой и магией мышцы и кости тела. Теперь он мог без остановки отмахать чуть ли не полсотни лиг, и не испытать усталости. Все-таки, Мать Матерей, несмотря на все её попытки показать самостоятельность и силу, придётся нести. Остальные пока способны выдержать бросок.

Вернувшись к потрёпанному отряду, он объявил, морщась от горечи бодрящего отвара, оставшегося на языке:

- Мать Лаитан, времени у нас мало. Если в ближайшие часы мы не доберёмся до лагеря моих слуг, у нас не будет ни транспорта, что ещё можно стерпеть, ни отдыха, что уже печальнее, ни ресурсов и запасов, что почти смертельно. Я понесу тебя. Остальным придётся держать темп бега без перерыва. Отставшие могут попробовать догнать нас после.